[Н.А.Бердяев]  |  [Библиотека «Вехи»]

 

В.Н.Ильин
Письмо Н.А.Бердяеву[1]

 

Paris.

26, av. de Tourville

 

Дорогой Николай Александрович!

Увидев мой почерк на конверте, Вы будете иметь все основания отправить мое письмо в мусорный ящик – не читая его. Но совершенно особые свойства Вам присущего благородства дают мне некоторую надежду, что мое письмо все же будет прочитано.

Начну с выписок из моего интимнейшего дневника.

5 февр. Серое утро в ненавистном Париже в ненавистной Франции. Мне тяжело, о, как мне тяжело... ведь судьба заставила меня выполнить нечто вроде палаческого акта по отношению к Бердяеву... мне жаль моего с ним прошлого, да и сам по себе "карательный акт" – скучен, тяжел – и абсолютно не в моем духе... творчество с карой абсолютно несовместимы... поэтому Судья и Творец, Каратель и Спаситель возможны только в Боге и в особенном смысле. Атрибуты судьи и карателя в обычном смысле – Бог отрицает за собой: "Я пришел не судить мир, но спасти"...

Вечером. Мои мучения все возрастают... их размеры я скрываю от Верочки.

То, что я совершил с Мейером, напечатание этой ужасной, палаческой статьи о Н.А.Бердяеве – имеет аналогию с убийством Шатова в "Бесах" – ...и мне хочется кричать, вопить... "Не то, это совсем не то"...

Господи, молю Тебя – рассей это наваждение злобы, соверши чудо примирения...

Да – это был "пир злоумышления"...

Мое сердце пронзено насквозь, ноет, болит, горит в самом буквальном смысле слова... суд Слова, впечатленный в сердце – начался – и конца ему не будет никогда...

Я заслуживаю всякого осуждения, но одного прошу, не подумать обо мне, как это подумала Евгения Юдифовна – и по всей вероятности думаете Вы – что я забыл мою любовь к Вам, десять лет хлеба-соли и интимнейшего общения в области идей...

Я этого не только не забыл – но с того времени – этому скоро будет год – как мною покинут Ваш дом – еще никогда я так не томился жаждой встречи с Вами и с Вашей семьей... временами мне казалось, что ничего не произошло, что стоит только войти в трамвай №89 и через короткое время очутишься под Вашим кровом, где я так долго не был. Но сейчас же приходит на память происшедшее, непоправимое как смерть – и даже худшее смерти, ибо мой поступок – адский и дьявольский – и начинаются неутолимые терзания...

O war ich nicht geboren[2]... 

Тут произошло нечто роковое – и в то же время я чувствую в полной мере свою вину...именно в полной мере – ибо совершил я это преступление по собственной инициативе, никто мне его не внушил. Я знаю, многие говорят – и быть может, Вы это думаете – что я нахожусь под влиянием Мейера. Это не так. Не он меня соблазнил, но я его. Верочка мучительно долго отговаривала меня и терзалась несказанно... нет, виноват только я.

Свое преступление я сравнил с убийством Шатова... но мотивы, которыми я был движим, скорее можно уподобить тем мотивам, которые внушили самому Шатову нанести оскорбление (пощечину) Николаю Ставрогину.

Вы знаете, ведь Шатов был влюблен (как и многие другие) в этого загадочного аристократа– и не смог ему простить его сближения с "революционными пошляками"...

Для меня до сих пор остается мучительной загадкой (хотя я и построил довольно правдоподобное философское объяснение) – как Вы, аристократ из аристократов, – могли сблизиться с Чернышевскими, Писаревыми, Белинскими – и их нынешними эпигонами... Как Вы не учуяли (или не захотели почувствовать), что все "плебейство" нынешней эпохи, которое Вы так чудно изобразили в своей последней книге – всецело и ИЗНАЧАЛЬНО революционного происхождения, ибо всякое плебейство– революционно и всякая революция есть плебейство, не могущее простить ценностям их изначального иерархического аристократизма. Впрочем, Вы все это великолепно изобразили в "Философии неравенства".

Дорогой Николай Александрович! Вы отреклись от "Философии неравенства", и я решил Вам отомстить, ибо у меня было такое чувство, будто королева связалась с конюхом или еще сильнее "матрона полюбили осла" (В.Розанов). Один раз в своей жизни я отколотил девушку рукояткой револьвера по голове – и по сей день не раскаиваюсь в этом. Я жалею только, что мне не удалось пристрелить удравшего и скрывшегося плебея-соблазнителя.

Но вот теперь я оказался Шатовым, нанесшим оскорбление Ставрогину – и мое сердце исходит кровью, и я проклинаю день своего рождения. Ужасы моих мучений увеличиваются тем, что я остаюсь твердо на своей антиреволюционной, органической точке зрения и сойти с нее не могу. Я полагаю, что диалектика истории весьма кратка и что думать иначе– значит впасть в "прогрессизм" и "милюковство". Неужели эти проклятые сводники революции соблазнили Вашу красавицу-душу наглецом-прогрессом с шапкой набекрень и лихо сплевывающим табачную слюну?..

Нет, дорогой Николай Александрович, я никогда не прощу кучеру, соблазнившему Вас... адская мука увеличивается тем, что и соблазненная красавица остается красавицей и чувство к ней не проходит. Так и я буду постоянно любить Вас, хотя и стараясь всячески отомстить Вам и "кучеру". Но нет, теперь весь мой гнев перешел на "кучера"... а Вас я только безнадежно люблю. Мне бесконечно тяжело, и терзания которые жгут меня днем и ночью, быть может, хоть отчасти уравновесят нанесенное мною Вам оскорбление.

Горячо любящий Вас и истинно чтущий В.Ильин.

 

[Н.А.Бердяев]  |  [Библиотека «Вехи»]
© 2001, Библиотека «Вехи»