— Б. является первоначальной формою раскола; в настоящее же время под этим общим названием разумеются все, без различия толков, раскольники-старообрядцы поповщинского согласия, принимающие бегствующих от греко-российской церкви священников, т. е. священников, поставленных православными епископами, но решившихся по тем или другим соображениям оставить православие и перейти к раскольникам для отправления священнических действий [Побег священника к раскольникам есть преступление, состав коего слагается из двух преступных действий, осуждаемых церковными правилами: самовольного удаления от своего места и порученного служения и общения в молитвах с лицами, отделившимися от церкви. Соответственно этому в св. синоде, смотря по тому, какой момент преступного деяния выступает в данном случае на первый план, постановляет решения по делам о беглых священниках или на основании правил, осуждающих самовольное удаление от своего места, или же — на основании правил, воспрещающих общение в молитвах с отлученными от церкви. Но каково бы ни было приводимое основание, решение постановляется одно — лишение священства, с отсылкой в распоряжение светской власти. Впрочем, в новейшее время (1885) была однажды принята другая мера. Св. синод, имея в виду дать преступному священнику время и возможность сознать необдуманность своего поведения и принести раскаяние и в то же время считая необходимым предотвратить дальнейшую деятельность его среди раскольников, прибег в одном случае к отсылке беглого священника на испытание в арестантское отделение назначенного монастыря.]. Когда раскольники, отделившиеся от церкви и отлученные за то на соборе 1667 г., составили из себя особое религиозное общество под наименованием "древлеправославной церкви", то оказалось, что эта "древлеправославная церковь" не имела ни одного епископа. А между тем из священного и святоотеческих писаний, из всех книг, по преимуществу ими уважаемых, старообрядцы хорошо знали, что без епископа церковь существовать не может, что полное в трех чинах устройство священной иерархии должно пребывать в церкви Христовой неизменно до скончания мира. Но это отсутствие епископского чина в их "древлеправославной церкви" не особенно смущало старообрядцев, так как среди них распространено было убеждение, что где-то далеко на Востоке и в иных странах существуют "древлеправославные епископы", не принявшие "никоновских новопременений", и потому общество старообрядцев, хотя и лишенное видимого присутствия епископов, все же не может считаться не имеющим вовсе архиерейского чина, столь необходимого в церкви Христовой. Этим предполагаемым епископством старообрядцы могли удовлетворяться только до тех пор, пока у них имелись священники древнего, дониконовского поставления и пока еще не появилась настоятельная нужда в епископстве действительном, наличном. Но вот и священников, получивших поставление до "нарушения веры", не осталось у раскольников. Далекие и трудные странствия, предпринятые для отыскания такого "древлеправославного" епископа, не привели к цели. По необходимости пришлось обратиться за священством к господствующей церкви: сначала решились принимать священников, хотя и получивших "никоновское" поставление, но по крайней мере крещеных по древнему дониконовскому чину, но потом начали принимать вообще "бегствующих" от церкви греко-российской иереев. Но при этом раскольники не могли не заметить, что, принимая священников от церкви греко-российской — той самой, которую они огласили чуждой благодати и с которой они за это мнимое истребление благодати прекратили всякое общение, — они впадают во внутреннее противоречие, ибо приятием бегствующих иереев признают в ней сохранение благодати священства и в общение с ней фактически вступают. Чтобы избегнуть этого противоречия, раскольники ссылались на отеческие правила, которыми дозволялось принимать от некоторых ересей приходящих священников с сохранением за ними сана. Но здесь появлялось новое затруднение — возникал вопрос: имеет ли церковь греко-российская соответствие с теми ересями древности, от которых правила дозволяли принимать священников в сущем их сане? Вопрос о степени повреждения церкви греко-российской ересями был уже старообрядцами решен: православные были подведены под разряд еретиков первого чина, и приходящих от церкви положено было принимать в раскол через повторение над ними крещения. Бегствующие священники не могли в этом отношении составлять исключения, и их надлежало принимать первым чином. Но и сами раскольники сообразили, что с повторением крещения совершенно несовместимо сохранение священства и что отеческие правила, на которые они ссылались, к еретикам первого чина никак не могут быть приложены. Чтобы сохранить в отношении к бегствующим священникам верность завету предков — перекрещивать их, как приходящих от греко-российской церкви, но в то же время не лишать их священства, некоторые придумали погружать их при крещении в полном иерейском облачении; другие предлагали совершать над ними весь чин крещения, но без погружения в воду. Были сделаны и опыты подобных чиноприятий, но по очевидной их несообразности большинством старообрядцев были отвергнуты. Нашли более сообразным с правилами принимать бегствующих иереев, как еретиков второго чина, а равно и всех уже от греко-российской церкви приходящих принимать только под миропомазание, отменив таким образом завещанный предками обычай. Но и это решение встретило противников, находивших, что и повторение миропомазания над приходящим от церкви священником требует вторичного поставления во священство. Поэтому некоторые предлагали совершать миропомазание над приходящими иереями тем же способом, как прежде совершали крещение, т. е. облекши присоединяемого в полное священническое облачение; другие же находили возможным в приятии бегствующих священников ограничиться одним проклятием ересей, т. е. принимать их третьим чином.

Решением принимать бегствующих священников раскольники-поповцы не могли удовлетвориться, так как, помимо споров и разногласий по вопросу о самом чиноприятии таких священников, им очень скоро пришлось убедиться, что бегствовали от греко-российской церкви большей частью священники, недостойные этого имени, подлежавшие или подвергшиеся суду за разные преступления, даже лишенные сана, — вообще люди порочной жизни, потерявшие и совесть и веру. Истые ревнители старообрядчества крайне тяготились таким "сумнительным" положением своей церкви и единственный исход видели в приобретении "древлеправославного" епископа, не предполагаемого, но действительно присущего. Они решились поискать между православными епископами такого, который, подобно беглым попам, согласился бы, под условием известного чиноприятия, поступить в старообрядчество, и, будучи принят в сущем его сане, совершал бы у них все архиерейские действия. Поиски эти, по уверению старообрядцев, начались еще в царствование Петра I, но кончились полной неудачей. Правда, в середине прошлого столетия у них один за другим появляются три епископа; но епископы эти породили в старообрядчестве одни только раздоры да соблазны. Из них только первый, Епифаний [Епифаний, по фамилии Реуцкий, в Киеве постригся в монахи, был посвящен в иеромонахи и, по некоторым сказаниям, одно время был даже игуменом Козелецкого-Георгиевского монастыря, посредством подложных документов и при помощи немалых подарков он успел склонить митрополита ясского Георгия к совершению над ним епископского поставления. Спустя некоторое время Епифаний был взят русским правительством и предан суду. Св. синод не признал его епископом, так как он обманом и деньгами восхитил этот сан, и постановил заточить его в Соловецкий монастырь. Оттуда он бежал, за что был лишен монашества, высечен плетьми и приговорен к ссылке. Тогда-то ветковские раскольники, следившие за ходом дела об Епифании и вступившие с ним в переговоры, похитили его у конвойных солдат и приняли в качестве действительного епископа. Очень скоро отношения между старообрядцами и их первым епископом стали крайне натянуты, так как Епифаний, не скрывавший своего нерасположения к старообрядчеству, возбудил еще у них сомнения относительно своего крещения; стали подозревать, не крещен ли он через обливание. Поэтому, когда Епифаний во время так называемой первой "Ветковской выгонки" снова был взят правительством, старообрядцы были даже довольны, что ему пришлось архиерействовать на Ветке недолго (с августа 1734 по апрель 1735 г.). За это короткое время Епифаний успел поставить им немало попов и дьяконов. Правда, старообрядцы отбирали у посвященных им попов ставленные грамоты, тем не менее попов Епифаниева поставления осталось по разным местам довольно много, появились даже защитники и приверженцы Епифания, образовавшие особую секту, известную в истории раскола под именем Епифановщины.], хотя и обманом, но действительно поставлен был в епископы (что, конечно, канонической правильности не могло иметь), остальные же два — Афиноген и Анфим — были просто самозванцы. Имеются известия еще о трех раскольнических архиереях (Федосий, Анатолий, Рафаил), но известия крайне скудные, и во всяком случае эти архиереи не имели никакого значения в истории поповщины.

Бесплодные искания архиереев, а равно и приобретение таких, как Епифаний, Афиноген и Анфим, не могли, конечно, избавить раскольников от необходимости иметь бегствующих от греко-российской церкви иереев; и беглые попы у них действительно имелись постоянно, хотя и были приобретаемы с немалым трудом и с явным отвращением к этим "чужеименным" пастырям. Вопрос о чиноприятии бегствующих священников, послуживший главным поводом к исканию архиерейства, по-прежнему возбуждал споры и разногласия. Наконец, значительнейшая половина старообрядцев примкнула к решению, принятому на Рогожском кладбище в Москве. Здесь один из беглых попов, Василий Стефанов, пользовавшийся большим авторитетом среди московских поповцев, проповедовал, что приходящих от греко-российской церкви мирян и священников, на основании якобы древних примеров, надлежит принимать непременно вторым чином, под миропомазание ("перемазывать", по выражению поповцев). Но так как, по сознанию самих старообрядцев, древнего, иосифовских времен, миро у них тогда уже не имелось, то поп Василий, ради вящего укоренения перемазанства, решил сделать Рогожское кладбище центром для снабжения всего старообрядчества миром и в 1777 г. устроил на кладбище варение миро. Наиболее сильными противниками перемазанста явились старообрядцы дьяконова согласия (см. это слово). Они доказывали, что приходящие иереи должны быть принимаемы по образцу еретиков не второго, а третьего чина, т. е. через одно проклятие ересей. В конце 1779 и в начале 1780 года состоялся в Москве многолюдный собор поповцев, собравшихся со всех концов России, и хотя общесоборное мирное решение вопроса о чиноприятии бегствующих иереев не состоялось, но сторонники Рогожского кладбища, получившие название "перемазанцев", одержали верх, и обычай "перемазывать" беглых попов объявлен был всеобдержанным обычаем старообрядчества. Большинство раскольников вполне удовлетворилось этим решением и не питая более никаких сомнений относительно беглых попов, принимаемых вторым чином, не видело уже надобности в учреждении раскольничьей епископской кафедры. С этого времени, в течение полустолетия, не было ни одной попытки к приобретению архиерейства. Беглопоповство в течение этого времени достигло небывалых размеров; приобретение беглых попов организовалось в целую систему: образовались центры, откуда они, как бы получая своего рода санкцию, расходились по всему старообрядческому миру, и между этими центрами первенствующее значение приобрел Иргиз.

Такой порядок вещей не мог бы упрочиться, если бы при Екатерине II и Александре I не переменилось отношение правительства к раскольникам. Со вступлением на престол Екатерины II, находившиеся у старообрядцев беглые попы не подвергались более преследованиям со стороны правительства, если не совершали уголовных преступлений, и в таком только случае были лишаемы сана и даже заточаемы в монастыри, если попадались в руки своего духовного начальства. Вызывая старообрядцев из-за литовского рубежа, Екатерина II обещала им свободу богослужения в тех местах, где они будут поселены. Этим для поповцев обуславливалось в некоторой степени право иметь попов, без которых, по их правилам, они не могут совершать богослужения. Под поселение вышедших из тогдашних польских провинций старообрядцев отведено было, между прочим, 70000 десятин превосходной земли по реке Иргизу (в нынешней Самарской губернии); здесь старообрядцы тотчас же устроили три мужских и два женских монастыря с церквами. Свобода иметь попов доставила Иргизу огромное значение в среде старообрядцев. После перемазанского собора 1779 г., на Иргизе были большие прения по предмету, обсуждавшемуся в Москве, и неоднократно (между 1782 и 1805 г.) созывались соборы, на которых окончательно были выработаны правила перемазания. Между прочим, на соборе 1783 г. решено было во всех старообрядческих общинах принимать только священников, получивших исправу на Иргизе. Это единодушно и повсеместно принятое правило доставило Иргизу главенство во всем старообрядчестве. Братство иргизских монахов получило в некоторой степени значение епископа. Оно рассылало по всем старообрядческим общинам беглых попов, которые свободно проживали там временно и даже постоянно, для совершения треб. За каждого такого попа община платила Иргизу от 200 до 500 руб., если он посылаем был на время, и от 500 до 2000 руб., если отправлялся на постоянное жительство. Кроме того, общины платили за запасные дары и миро, которым от времени до времени снабжали разосланных попов. В начале нынешнего столетия их проживало по разным местам более 200 человек. Рассылка иргизских попов до разным местам в конце XVIII столетия была совершенно свободна, а в 1803 г. селу Городцу (Балахнинского уезда Нижегородской губернии) даже Высочайше разрешено было иметь попов из иргизских монастырей; но до 1822 г. не было общего дозволения иметь старообрядцам при своих часовнях беглых попов. Наконец, 26 марта 1822 года Высочайше утверждены были правила "о попах и молитвенных домах". Этими правилами разрешалось старообрядцам содержать при своих часовнях беглых попов, не подлежащих суду за уголовные преступления; в то же время на этих попов возложена обязанность вести метрические книги. Правила эти официально считались секретными и были разосланы только губернаторам; но уже к концу 1822 г. вся поповщина от Бессарабии до Байкала о них знала и на них ссылалась. Впрочем, вследствие неточной редакции правил, гласное принятие священника к моленной зависело от усмотрения начальника губернии. В Московской, Тверской, Калужской, Тульской, Саратовской, Могилевской, Черниговской и некоторых других губерниях тотчас же появилось по несколько "дозволенных" попов; а в других, как, например, в Пермской губернии, и прежде бывших иргизских попов брали под стражу и отсылали в те епархии, из которых они бежали.

Недолго пользовались старообрядцы данными им льготами. По вступлении на престол Николая I начинается с 1827 г. ряд постановлений, сначала ограничивавший, а потом и вовсе отменивший права и льготы, полученные старообрядцами при Екатерине II и Александре I. В 1827 г. беглым попам воспрещено было переезжать из одного уезда в другой; в 1832 г. предписано было беглых попов, давно живущих на местах, оставить в покое, но вновь бежавших к раскольникам возвращать в распоряжение их епархиальных архиереев. Но самым важным по своим последствиям распоряжением правительства тридцатых годов было уничтожение иргизских монастырей и превращение их в единоверческие. Строгие меры, принятые для искоренения беглопоповства, произвели так называемое "оскудение священства". Попов, дозволенных правилами 1822 г. и оставленных до смерти при своих местах, оказалось крайне мало для пяти миллионов поповцев, рассеянных от Хотина до Байкала и от Петербурга до Ленкорана, тем более, что им строго запрещено было переезжать не только из губернии в губернию, но даже из одного уезда в другой. В конце 40-х годов даже у московских старообрядцев осталось только три священника, с лишением коих поповцы боялись утратить и свою веру. Правда, и тогда много было у старообрядцев беглых попов, содержимых в тайне и переезжавших с места на место для совершения треб — попов, которые стали известны под именем "проезжающих священников". Появился особый род промышленников, которые торговали "проезжающими" попами, покупали их навсегда или на время на Иргизе и торговали их профессией, собирая деньги с исправлявших духовные требы. Своим нравственным уровнем такие "проезжающие" попы немногим отличались от тогда же появившихся так называемых "сумленных" попов, т. е. разного рода проходимцев, которые самозвано присваивали себе священнический сан и священнодействовали у легковерных старообрядцев, живших в какой-нибудь глуши. Некому было крестить младенцев, исповедывать больных, хоронить мертвых, заключать браки и совершать другие таинства. Благодаря отсутствию священников многие поповцы стали уклоняться в беспоповщину, особенно в Сибири. Да и в черниговских слободах, на Дону и в иных местах стали крестить младенцев сами, заключать так называемые сводные браки или же сходиться на брачное сожитие по благословению родителей. Это тоже было своего рода уклонением в беспоповщину. При таком "конечном оскудении бегствующего священства" ревнители старообрядчества вновь обратились к мечтам о самостоятельной раскольничьей иерархии. Возобновились искания архиерейства, которое послужило бы источником священства. Эти стремления и привели к учреждению в 1846 г. Белокриницкой или австрийской иерархии (см. это слово); но далеко не все поповцы приняли священников австрийского поставления. Поповщина разделилась на два лагеря: на приемлющих австрийское священство и на беглопоповцев, по-прежнему принимающих бегствующих от греко-российской церкви священников. Замечательно, что за все время существования Белокриницкой иерархии не было ни одного случая, чтобы беглопоповцы принимали бегствующего священника австрийского поставления, из чего следует, что они совершенно гнушаются Белокриницкой церкви и не признают в ней благодати священства. Другой отличительной чертой современной беглопоповщины является разборчивость в приеме беглых попов; принимая такого попа, они наводят тщательные справки, не состоит ли он под запрещением. Когда последний беглый поп Рогожского кладбища, Иван Матвеев Ястребов, подчинился новым архиереям, прибывшим из Австрии, то беглопоповцы Московской и смежных губерний стали обращаться со своими духовными нуждами в Тулу, к известному тогда попу Павлу, который резко осуждал незаконность новоявленной иерархии, а архиереев и попов ее именовал самозванцами. До самой смерти попа Павла (в 1862 г.) Тула служила центром, куда стекались беглопоповцы из Московской, Тверской, Смоленской и других губерний, и принадлежавшие к беглопоповщине даже назывались старообрядцами "по тульскому согласию". В настоящее время беглых попов немного, что объясняется большим развитием и сравнительно большей материальной обеспеченностью сельского духовенства. Центром беглопоповства служит Москва, куда даже из Сибири, за 2000 верст, пешком приходят иногда беглопоповцы, чтобы исповедаться и причаститься. В то же время, наряду с такой приверженностью к заветам предков, замечается среди беглопоповцев и другое движение. Так, 30 июня 1885 г. в селении Берендино (в Московской губернии, на границе Коломенского и Бронницкого уездов) состоялся собор беглопоповской секты "лужковцев" (см. это слово), на котором поставлен был вопрос: "душеспасительно ли вообще священство, воспринимаемое от никониан?", но определенного решения принято не было.

Ср. П. И. Мельников, "Исторические очерки поповщины" (в "Русском Вестнике", 1863 г., №№ 4—6; 1864 г., № 5; 1866 г., №№ 5—9; 1867 г., № 2; часть этих очерков издана отдельно, Москва, 1864); "Разбор оснований, представляемых поповцами для чиноприема, совершаемого у них над бежавшими к ним священниками" (в "Таврических Епархиальных Ведомостях", 1882 г., №№ 19—21).