(Bentham) — знаменитый англ. публицист и философ, род. 15 февр. 1748 г. в Лондоне и с самого детства обнаруживал редкие дарования: трехлетний Б. интересовался историческими сочинениями, 8 лет писал уже латинские стихи, a 10 — письма на греческ. языке; 13-летним мальчиком Б. занесен был в списки королевской коллегии в Оксфорде, где главным образом посвятил себя изучению логики Сандерсона. В 1763 г. поступил в линкольнский интернат и к 20-летнему возрасту был уже magister artium и барристер (адвокат). Отец и дед его тоже были адвокатами, и в качестве старшего сына в семье Иеремия Б. предназначался к той же карьере. Но юридическая профессия в той форме, как она сложилась в Англии, внушала ему неодолимое отвращение: эта масса перепутанных, противоречащих законов, необходимость оказывать уважение к формам, совершенно утратившим свой смысл, необходимость лицемерия и уловок даже при защите правого дела — все это слишком шло вразрез с его характером и свойствами его ума. Право было для него интересно не практическою стороною своею, а философскою. Революционное движение во Франции окончательно заставило его предпочесть научные изыскания о счастье человечества, а независимое состояние, которое он получил по смерти отца (1792), доставило ему полную возможность спокойно предаться своим занятиям в тиши кабинета. Он поселился в совершенном уединении и неутомимо работал до самого конца своей долгой жизни. На литературное поприще он выступил в 1776 году с анонимно изданным "Fragment on Gouvernement" (Отрывок об управлении), в котором подвергался едкой критике недавно появившийся перед тем (1770) знаменитый труд Блекстона с его "счастливой конституцией" Англии. Сочинение это произвело сильное впечатление в англ. обществе и долгое время приписывалось разным знаменитым юристам и публицистам; когда же раскрылось имя автора, то оно доставило Б. доступ в высшие слои аристократии, и круг наблюдений молодого мыслителя, таким образом, расширился. Чтобы дать своим воззрениям более прочное основание, Б. стремился к непосредственному изучению различных народов и стран. Еще до Франц. революции он совершил 8 путешествий на континент. Самое значительное из них относится к 1784 г., когда он через Францию, Геную и Флоренцию отправился на Восток в Смирну и Константинополь, а оттуда в Россию. Целью его поездки в Россию было посещение брата — Самуила Б., который в 1774 году вызван был Потемкиным в качестве корабельного строителя и техника для насаждения разного рода производств в Белоруссии (умер в чине генерала русск. службы в 1831 г.). В половине января 1786 г. Иеремия Б. проездом был в Кременчуге, где обедал у губернатора, причем был поражен неопрятностью обывателей и страстью их к картежной игре. Вскоре он прибыл в Кричев, местечко на Ю от Мстиславля, в Могилевской провинции; в окрестностях Кричева расположено было образцовое имение Потемкина, которым управлял Самуил Б. и которое назначением своим имело пересадить британскую цивилизацию в Белоруссию. Почти все время пребывания у брата Иеремия провел в этом имении и здесь написал свои знаменитые письма о лихве и работал над "Паноптиконом", для которого он воспользовался мыслью своего брата Самуила. Дело в том, что Самуил, исполняя в Кричеве планы Потемкина — ввести в России различные мануфактурные производства и ремесла, придумал выстроить особенное здание вроде фабричной или ремесленной фаланстеры. Дело это не состоялось, но Б. применил мысль брата к своей тюремной системе. В Кричеве он прожил до октября или ноября 1787 г. и через Польшу, Пруссию и Голландию возвратился в Лондон. Еще несколько раз Б. путешествовал по континенту: в 1802 г. после Амиенского мира, когда он в Париже избран был членом института нравственных и политических наук, а затем в 1825 году.

Жизнь Б. — это его сочинения. Обозрение его трудов есть вместе с тем и изложение его стремлений, надежд и разочарований. В его сочинениях отразились все свойства этого великого ума и характера. Его глубокий и тонкий анализ стремится к разложению мыслей и фактов на их составные элементы, а в оценке этих элементов обнаруживается вся проницательность Б. и его знание человеческого духа. В своем анализе он заходит иногда слишком далеко, разлагает и расщепляет там, где это уж не может дать результатов, но зато можно быть уверенным, что ничто от него не ускользнуло. Не так силен он в синтезе. В его системе нередко замечается отсутствие законченности, да он к ней и не стремился. Большая часть его сочинений состоит из разрозненных отрывков, но тем более замечательно единство основной мысли и неуклонная последовательность в ее проведении. К этим качествам присоединяется то неподдельное человеколюбие, которым дышат его сочинения. Всю свою многостороннюю деятельность и неутомимую энергию он посвятил служению идее, что истинная цель законодательства заключается в пользе и счастье человечества. Во имя ее он преследовал всякое зло, которое он находил в праве. Свои взгляды высказывал с необыкновенным мужеством и прямотою: независимость, искренность и правдивость принадлежат к основным свойствам его характера. Б. много упрекали в тщеславии и самомнении, но в значительной степени пороки эти проистекали из чистого источника. Глубокое убеждение в справедливости своих взглядов вызывало в нем пренебрежение к взглядам других мыслителей, а искренняя любовь к человечеству и ревностное стремление служить ему делали его нетерпимым; но он никогда не уклонялся от критики и возражений, напротив, всеми силами вызывал их. К числу особенностей Б. принадлежит то, что при всей систематичности своих воззрений он никогда почти не обрабатывал своих сочинений. И это к лучшему: блестящий мыслитель, глубокий знаток изгибов человеческого духа, с математическим складом ума и геометрической правильностью мысли, он не владел даром литературного изложения, да и не особенно заботился об этом. Не только содержание его исследования, всегда строго методическое, доходящее обыкновенно от общей темы до всех ее подробностей одним путем анализа, но и самая внешняя форма, выбор слов, нередко вновь составленных для нужной ему терминологии, постройка фразы, отражающая в себе математическую постройку мысли и вследствие того нередко очень сложная, потому что в объеме одного периода автор всегда старается совместить и все объяснительные подробности мысли, — все это часто делает чтение Б. довольно трудным для обыкновенного читателя. Поэтому истинным счастьем для Б. было знакомство его с Дюмоном (с 1788 г.), в лице которого он нашел неоценимого редактора и издателя. Ревностный приверженец идей Б., связанный с ним личной дружбой, сам несомненно умный и талантливый писатель, Дюмон оказал великую услугу и самому Б., и европейской литературе, в которой благодаря Дюмону сочинения Б. приобрели популярность, какой трудно было бы достигнуть их подлинному тексту. В своих франц. переводах и переделках Дюмон придавал привлекательность сухому изложению Б., сообщал ему легкую, общедоступную форму, сокращал все то, что казалось ему более важным для методического развития мысли, чем нужным для непосредственного действия на умы. На английск. языке некоторые сочинения Б. были обработаны Боурингом, его посмертным издателем.

Все сочинения Б. могут быть разделены на два разряда. В первый разряд входят его теоретические, более или менее систематические труды, во второй — те многочисленные сочинения Б., которые примыкают к определенным событиям и к стремлениям его дать своим взглядам практическое осуществление в различных странах. Свои общие воззрения на вопросы нравственности и законодательства Б. впервые изложил в сочинении "Introduction to the principles of morals and legislation" (Введение в основание нравственности и законодательства), которое было уже напечатано в 1780 г., но явные недостатки формы, указанные друзьями и признанные самим автором, побудили Б. приостановить выход в свет этого трактата. Он появился только в 1789 г. в обработке Дюмона под заглавием "Pеcipes de l é gislation" (Пар.; немецкий перевод, Кельн, 1833). Детальное развитие изложенных здесь начал заключается в "Deontology on the Science of Morality" [2 т., Лонд., 1834; франц. перевод Лароша 5 т., Пар., 1834; испан. перев. Перетца, 2 т., Пар., 1839; нем. перев. 2 т., Лейпц., 1834; — Деонтология, т. е. учение об обязанностях], обработанной Боурингом. Приложение основных начал Б. к законодательству и политике находим в "Trait és de législation civile et pé nal" (Пар., 1802, новое изд. Лонд., 1858; англ. перев. Hildreth'a 2 изд., Лонд., 1871), обработанных Дюмоном и в изданных самим Б. "Codification proposal to all nations" (Лонд., 1822) и "Constitutional Code for the use of all nations", первый том которого появился в 1830 г. Б. был убежден в несостоятельности метафизических представлений о праве, положенных в основу учений естественного права и пущенных в ход декларацией о правах человека и гражданина. Он решился построить философию права путем опытным и в своих стремлениях отыскать верховный принцип, которым законодатель должен руководствоваться в своих определениях, шел по пути, указанному Бэконом. Верховным принципом человеческой жизни Б. ставит начало пользы, которое конечное свое основание имеет во врожденных человеку чувствах удовольствия и страдания; к первому человек стремится, второго избегает. Являясь главным творцом утилитаризма (см. это сл.) как философской системы, Б. высоко ставит француз. писателей XVIII ст., которые в своих сочинениях проводили это начало пользы, особенно Гельвеция, которого Б. признает первым моралистом, постигшим настоящее значение этого начала. Начало пользы Б. кладет в основание всей своей системы как такой принцип, который уравновешивает самые разнообразные интересы и служит сильнейшим стимулом самосохранения на всех ступенях общественной жизни (начиная с отвлеченных стремлений аскета до чисто практических целей); это же начало он считает лучшим мерилом человеческих побуждений. В применении к действительности он требует изучения всех условий борьбы человека в обществе, чтобы отсюда заключать уже о настоящих мотивах его деятельности. Он дает возможно полную систему самых мотивов, по которым возможно то или другое направление человеческой воли. Тут уже нет речи ни о врожденных идеях, ни о роковой судьбе, а везде видно стремление Б. к научному исследованию психологических, физиологических и экономических причин, приводящих человека к известному результату. При такой постановке вопроса только известная часть дурных последствий может ложиться на человека, другая часть их должна пасть на общество, на окружающие обстоятельства. А выходя из такой точки зрения, законодательство должно заботиться более о предупреждении преступлений, нежели о карании их; оно должно более исправлять, нежели уничтожать. С другой стороны, законодательство должно употребить все средства, чтобы создать наилучшие условия для возможного счастья общества. Возможно большая сумма счастья для возможно большего числа людей — такова конечная цель государства, по учению Б., так оригинально названному им теорией максимации (maximum). К достижению этой именно цели должны стремиться три великие отрасли государственной жизни: 1) законодательство гражданское, которое регулирует распределение средств к счастью, 2) законодательство уголовное, которое удерживает людей от деяний, могущих вызвать у третьих лиц страдания, и удерживает именно путем причинения еще большего страдания самому преступнику и 3) конституция (основные государственные законы), которая имеет своей задачей организацию всех учреждений и обеспечение их правильного образа действия. По всем этим трем отраслям государственной жизни Б. проводит свой основной принцип пользы, в общих чертах для законодательства гражданского, с большими подробностями и необычайным остроумием в области законодательства уголовного, для которого он не только разъяснил конечное основание наказания со своей точки зрения, но с этой же точки зрения разработал цельную систему преступлений и отдельных видов наказания и установил правильное отношение их друг к другу; то же начало пользы Б. с большими подробностями и блестящей обработкой деталей проводит и в своем учении о конституции, в котором он выступает поборником представительной демократии как наиболее совершенной формы государственного устройства. Для ознакомления с общими воззрениями Б. необходимо и изучение монографий его: О лучшем составлении и обработке законов, О тактике совещательных учреждений, О политике наград в государстве (изд. Дюмоном "Th éorie des peines et de ré compenses", 2 т., Пар., 1812), но особенное значение имеет его монография о судебных доказательствах — это, несомненно, лучшее сочинение Б., над которым он работал с 1802 по 1812 гг. Обнародовано оно было в 1827 г. под заглавием "Rationale of judicial evidence specially applied to english practice" (5 т., Лонд.). Во франц. обработке Дюмона, которая вышла раньше под заглавием "Trait é des preuves judiciaires" (Пар., 1823), все, касавшееся англ. практики и составлявшее большую половину всего сочинения, было выброшено. Хотя исследование имеет своим предметом вопросы специальные, но в этом именно и заключается особенность англ. публицистов, что, главным образом обращая внимание на положительное право, они в то же время по поводу вопросов специальнейших затрагивают основные проблемы права и политики. А учение о судебных доказательствах является в этом отношении особенно удобным. Действительно, к чему закон и право, когда неправильная постановка учения о доказательствах мешает их осуществлению! В учении о доказательствах находят себе обеспечение имущественные отношения граждан, здесь же гарантия неприкосновенности и свободы личности. С точки зрения законодательной, особенного внимания заслуживает в этом сочинении Б. 4-я книга (Of pre-appointed evidence), которая трактует об обеспечении доказательств при самом совершении сделки.

Сочинения Б. доставили ему обширную известность как в Англии, так и на континенте. В начале нынешнего столетия он считался как бы оракулом, к которому обращались и самодержавные монархи, и республиканские правительства, прося его советов и внося его теории в свои законодательные работы. Глубоко убежденный, что лишь его система может водворить всеобщее благоденствие на земле, и горя страстным желанием служить человечеству, он и сам обращался ко всем народам, предлагая им свои услуги для их законодательных работ. Особенное значение имели его теории для собственного его отечества, где рутинная привязанность к старине слишком часто преобладает над потребностью улучшений и где завещанные историей формы нередко прикрывали веками укоренившиеся злоупотребления. Б. будил в своем родном обществе сознание, что не одни только прецеденты могут служить критерием в общественных делах. Воззрения Б., отрешенные от всяких исторических основ, всего менее могли найти себе применение к англ. быту, хотя и выросли на английской чисто практической почве. Поэтому Б. как пророк менее всего признавался в своем отечестве. Всякий раз, когда в Англии ставились на очередь какие-нибудь общие реформы, Б. выступал с проектами, в которых проводил свои идеи; всякий раз эти проекты возбуждали большие толки и в обществе, и в парламенте и... отвергались. Не были приняты ни его проект избирательной реформы ("Bentham's radical reform bill", Лонд., 1819), ни его предложения относительно шотландских судов, ни его воззрения на суды справедливости (equity courts). Один раз и по важному вопросу идеи Б. были близки к осуществлению. С отпадением Америки для Англии явился весьма серьезный вопрос о необходимости замены ссылки другим наказанием, так как ссылать преступников стало некуда. Б. выступил с своим проектом "Паноптикона" ("Panopticon, or the inspection house", 3 т., Лонд., 1791), в котором он, рассмотрев системы ссылки и плавучих тюрем и признав обе эти системы неудовлетворительными, предложил взамен их свой паноптикон, построенный на началах обязательной работы арестантских артелей, пользующихся известной степенью самоуправления, но под строгим, хотя и невидимым надзором тюремной администрации. Б. до такой степени был убежден в благотворности своей системы, что, предлагая ее правительству, изъявлял согласие быть поручителем своих узников по освобождении их. Биллем 1794 года принят предложенный В. контракт, и на постройку паноптикона отпущены значительные суммы. Он заложен был на том месте, где ныне стоит тюрьма Мильбанк. Но в конце концов система Б. была отвергнута, преимущество было отдано системе пенитенциариев, творцом которой был Говард, и Мильбанк был закончен по этой последней системе. При всех неудачах Б. влияние его было громадно, и он стал главою англ. радикализма, хотя никогда не играл непосредственной политической роли. Основанное им в 1823 г. "Вестминстерское обозрение" ("Westminster Review") шло во главе общественного мнения. Не одно только право, но все вопросы общественной жизни подвергались обсуждению Б. Предметом его изучения были и вопросы экономические, финансовые, вопросы школы и церкви. В англ. церкви Б. нападал на замену Библии катехизисом ("C h urch of Englandism examined", Лонд., 1818). Влияние Б. усилилось по обнародовании его трактата о судебных доказательствах. Отдельные недостатки англ. права, указанные в этом труде, были устранены реформами Пиля.

Франция со своими необычайными событиями давно привлекла к себе внимание Б. В своей первой значительной работе по поводу франц. событий, "Essay on political tactics" (1791, обработано Дюмоном по рукописям Бентама "Essai sur la tactique des assembl ées lé gislatives", 2 тома, Женева, 1815; нем. пер. Эрланген, 1817), он подверг обстоятельному обсуждению вопрос об организации и делопроизводстве законодательных собраний. Стремление Франции к изменению своей юрисдикции вызвало его "Draught of a code for the organization of the judicial establishment of Fra n ce" (1792), которое первоначально появилось в журнале Мирабо "Courrier de Provence". Благодаря оппозиции Сийеса предложения Б. были отвергнуты. И это понятно. Во Франции, где юридическое образование стояло высоко, где носителями национальных идей являлись юристы, не могли иметь успеха предложения, которые в основании своем имели одно только умозрение. Впрочем, труды Б. были Францией оценены. Декретом 26 авг. 1792 г. национальное собрание дало ему право франц. гражданства вместе с несколькими другими замечательными современниками (Вашингтон, Песталоцци, Костюшко и др.).

Одно время Россия возбуждала в Б. сильные надежды на осуществление его идей. Вступление на престол Александра I открыло собою как бы новую эру для России. Сам император и его ближайшие друзья и советники, В. П. Кочубей, Новисильцев, П. А. Строганов, кн. Адам Чарторыжский, стали во главе брожения, вернее, были главными двигателями этого брожения. Преобразователи стремились поднять уровень русск. учреждений и образованности до тех образцов, какие представлялись им в Европе. Между прочим, одною из главных забот правительства было составление кодекса гражданских и уголовных законов. К содействию в этом важном деле император находил нужным пригласить иностранных юристов. В 1802 г. Чарторыжский по его приказанию составил проект письма к иностранным юристам, но советники Александра убедились, что пока трудно было приступить к составлению окончательного кодекса, так как предполагались большие перемены во всем, касающемся гражданского права. Чарторыжский полагал, что сначала "следует ограничиться собранием всех существующих у нас законов", для чего необходимо было образовать особую "комиссию составления законов". Император, по-видимому, согласился, но тем не менее считал нужным обратиться за советом к знаменитейшим европейским юристам. От них хотели, собственно, получить теоретическую программу, указания о методе труда и конспект для распределения материала. В это-то именно время (1802) вышло первое значительное собрание сочинений Б. во франц. обработке Дюмона. Это издание впервые познакомило европейскую публику с идеями английского публициста; через него же познакомилась с Б. и образованная часть русск. общества, в которой идеи его имели самый решительный успех. Они нашли себе почитателей среди наиболее влиятельных людей того времени: Кочубей, гр. А. Салтыков, Чарторыжский, Сперанский принадлежали к их числу, но самым ревностным из них был известный адмирал Н. С. Мордвинов. Некоторые из них лично познакомились с Б. и состояли с ним в переписке. Для большего распространения идей Б. в России Дюмон уже в 1802 г. отправился в Петербург, где встретил самый благосклонный прием в высшем обществе. Под его непосредственным руководством, а отчасти под наблюдением самого Б., сочинения англ. публициста переводились на русск. язык. Первоначально отдельные сочинения Б. появились в 1804 г. в "С.-Петербургском журнале", официальном издании министерства внутренних дел. Здесь были напечатаны статьи Б. о распространении познания законов, о пользе просвещения, о безопасности и др. Только перед статьей о безусловной свободе слова издатели поместили оговорку, смягчающую мнения автора. В следующем же 1805 г. вышел на русск. языке первый том сочинений Б., изданных по высочайшему повелению. Издание это носит следующее заглавие: "Рассуждение о гражданском и уголовном законоположении. С предварительным изложением начал законоположения и всеобщего начертания полной Книги Законов и с присовокуплением опыта о влиянии времени и места относительно Законов. Соч. английского юрисконсульта Иеремия Бентама. Изданное в свет на франц. языке Степ. Дюмоном, по рукописям, от автора ему доставленным. Переведенное Михайлом Михайловым, с прибавлением дополнений от г-на Дюмона сообщенных" (том I., По Высочайшему повелению, СПб., 1805; II-й т., СПб., 1806; I II-й т., СПб., 1811). Состав издания тот же, что и в Дюмоновых "Trait és de législation civile et pé nal". Но русское издание отличается от франц. некоторыми незначительными прибавлениями Дюмона и прибавлением особой главы "О сохранении целости законов". С другой стороны, в русском издании урезана в III томе глава II четвертой части уголовного уложения, где речь идет о цензуре, о которой Б. отзывался с страстной нетерпимостью. Уже в 1803 г. Дюмон писал сэру Ромильи, что в Петербурге сочинений Б. было продано столько же экземпляров, как и в Лондоне. В другом письме он извещает о своем успехе у Сперанского, который чувствовал, что "реформа юстиции есть из всех благ главнейшее благо". "Они обращались к немец. юристам и одному английскому (Макинтошу), — прибавляет Дюмон, — и не были удовлетворены... Но с тех пор, как они открыли Б., они думают, что могут обойтись без всех остальных, и теперь почти решено, что обратятся прямо к нему". Но внешняя политики надолго отвлекла императора Александра от внутренних реформ. По падении Наполеона наступивший мир давал надежду на возможность осуществления прежних стремлений. В это-то время Б., который знал, что русское правительство обращалось ко многим иностранным юристам за содействием к составлению нового кодекса законов, и видел, что идеи его находили много сочувствия в русских правительственных сферах, решил, что наступил удобный момент для осуществления его заветных стремлений. В январе 1814 г. Б. препроводил Мордвинову письмо на имя государя, предоставляя Мордвинову окончательную редакцию его. В мае письмо было представлено государю. В этом письме Б. указывает на то, что он уже 50 лет занимается вопросами законодательства, что заслуги его в этой области признаны были в предисловии к франц. кодексу и в баварском кодексе, составленном Бексоном (вероятно, речь идет об одном из проектов баварского уложения 1813), и предлагает свои услуги для составления нового кодекса для России. В ответ на свои предложения Б. получил собственноручное письмо Александра I, писанное на французск. языке в Вене 10 апр. 1815 г. Император выразил полную готовность воспользоваться знаниями и опытностью Бентама и прибавил, что он предпишет комиссии, на которую возложено составление кодекса законов, "прибегать к его содействию и обращаться к нему с вопросами". В июле того же 1815 года Бентам написал императору свое второе и последнее письмо. В этом письме он наотрез отказывается от образа ведения дела, предложенного императором; он выражает уверенность, что комиссия, во главе которой стоит такой человек, как тогдашний ее председатель барон Розенкампф (см. это сл.), к нему с вопросами не обратится, а если и обратится, то лишь с целью одного формального исполнения императорского предписания. Да и в лучшем случае его ответы на отдельные разрозненные вопросы не могут принести никакой пользы. В своем длинном письме, напоминающем трактат, Б. настаивает на необходимости открытого образа действий, на необходимости гласного обсуждения законодательных вопросов, не терпящих канцелярской тайны. Лично для себя Б. вовсе не искал роли настоящего законодателя, облеченного внешним авторитетом. Единственно, к чему он стремился, это — участие в гласном обсуждении законодательных вопросов, участие наряду с каким угодно законоведом, участие открыто, на глазах какой угодно критики. Ему лично хотелось только дать тему, быть может, поставить лучше других вопросы, которые должны были подвергнуться обсуждению, высказать еще раз — со специальным назначением для русских условий — свои общие принципы, составлявшие труд его жизни. Но в то время уже обнаруживался поворот в направлении внутренней политики императора Александра и уже близко было время полного торжества Аракчеева, а в законодательных планах идеи Розенкампфа заменили проекты Сперанского. В своем письме Б. уже предвидел или предчувствовал реакцию. Самый тон письма заставляет предполагать, что у него было уже мало надежды на то, чтобы его предложения о наилучшем способе законодательства могли быть приняты. В своем письме он ставит решительную дилемму и не делает в ней никаких смягчений. Переписку с императором Александром Б. издал в "Papers relative to Codification and Public Instruction" (Лондон, 1817) и в "Supplement to Papers etc." (Лонд., 1817); в том же виде переписка вошла и в полное собрание его сочинений 1843 г. Русский перевод переписки в статье А. Пыпина "Русские отношения Бентама" ("Вестн. Европы", 1869 г., №№ 2 и 4), там же и дальнейшие подробности. Ср. В. Иконников, "Граф Н. С. Мордвинов" (Спб., 1873).

Франция и Россия были первыми государствами континента, в которых идеи Б. получили распространение. В остальных государствах они стали известны лишь с выходом второго издания Дюмоновых "Trait é s" (Пар., 1820). В Германии Б. не произвел большого впечатления. В области философии права немцам нечему было учиться у Б.; самое начало пользы в применении к государству не было для них новостью: оно было им хорошо известно и по теории Томазия, и по практике просвещенного абсолютизма. Но по вопросам уголовного права немцы нашли в сочинениях Б. много нового и поучительного. Ср. Нерр, "G rundsä tze der Kriminalpolitik" (Тюбинг., 1839), и его же статью в "Kritische Zeitschrift f ü r Rechtswissenschaft des Auslandes", т. XI. Но участие Б. в составлении баварского уголовного уложения, на которое он указывает в письме к императору Александру, едва ли относится к проекту Фейербаха, который получил силу закона. С большим сочувствием встречен был в Германии и трактат Б. о судебных доказательствах. При всем том известность Б. не шла дальше газет и журналов, хотя и появилась немецкая обработка его учения, принадлежащая Фр. Э. Бенеке. См. Benecke, "Grunds ä tze der Civil— und Criminalgesetzgebung" (Берлин, 1830).

Слава и идеи Б. перешли и за Пиренеи. Когда в 1821 г. в испанские кортесы внесен был проект уголовного кодекса, то граф Торено препроводил Б. законопроект при весьма лестном письме и с просьбой высказать свое мнение. Ответ Б. изложен в его "Letters to Count Toreno" (Лонд., 1822), преисполненных беспощадных нападок на дворянство и верхнюю палату, которые в то время были особенно популярны в Испании и Португалии. Благодаря этим нападкам письма Б. остались без всякого влияния, и впоследствии гр. Торено, по словам самого Б., и знать его не хотел. Ср. анонимно изданные "Essais sur la situation politique de l'Espagne" (Париж, 1823), там же и перевод писем Б. к гр. Торено.

Большого значения достигли идеи Б. в Сев. Америке. Под их несомненным влиянием складывались законодательства Нью-Йорка (с 1821 г.), Южной Каролины (с 1826 г.), Лузианы (1830 г.). Переписка Б. (1811—17) с президентом Штатов Мадисоном и с губернатором Пенсильвании напечатана в тех же "Papers relative to Codification etc". Здесь Б. указывает на то, что в Америке, за некоторыми изъятиями, был введен англ. common law, a это последнее представляется ему не народным правом, а бесформенным созданием королевских креатур, лишенных всякой идеи, — отзыв, который свидетельствует о недостаточном знакомстве Б. с историей его родного права.

До конца своей жизни Б. не терял надежды принять участие в практических реформах и в какой-нибудь стране доставить господство своим идеям. Его взоры обратились наконец на испан. Америку, в которой он по отпадении ее от метрополии нашел влиятельных поклонников. В числе их был и генерал Сантандер, президент республики Венесуэлы. И с временным правительством освобожденной Греции Б. вступил в сношения. Письмом от 22 июня 1823 г. Ад. Маврокордато просил его советов и защиты греческого дела.

Июльская революция во Франции возбудила новые надежды в 82-летнем старце. В то время имя Б. было очень популярно во Франции, и его идеи пропагандировались особым органом, "L'utilitaire", основанным в 1829 г. Революция вызвала письмо Б. о пэрстве (On houses of peers and Senates), в котором он повторял французам то же, что и в 1823 г. говорил испанцам и португальцам. "Ваши предки, — писал Б., — сделали меня французск. гражданином, выслушайте же меня. Так говорил я в 1792 г. Выслушайте меня, так говорю я во второй раз. Два великих вопроса стоят теперь на очереди. У вас существует палата пэров. Должна ли она быть уничтожена? Я говорю: да. У вас проектируется сенат. Должен ли он быть учрежден? Я говорю: нет. Если не обман является целью писателя, то прежде всего он должен ясно высказать убеждение, которое желает вселить читателям. Этого общего правила я придерживался всегда; этого правила, как видите, придерживаюсь я и теперь". В таком же стиле и с таким же неуспехом Б. ратовал перед французами за отмену смертной казни ("On death punishment", Лондон, 1831). Вскоре великого старца не стало. Б. † 6 июня 1832 г. на 85 году жизни, работая над 3 томом своего конституционного кодекса. Согласно его желанию тело его было вскрыто и набальзамировано и до сих пор находится в университетской коллегии в Лондоне.

Если спросить, что получилось в результате этой уединённой, но многотрудной жизни, то должно обратиться к жизни государственной и жизни научной. В жизни государственной система Б. в ее целом нигде не нашла себе применения, но Б. был, несомненно, одной из руководящих сил в области законодательства. Он дал первый толчок ко многим улучшениям, достигнутым современным законодательством. К нему сводятся улучшения в системе наказаний, в тюремной системе, в формах законодательства, в законах о лихве, в судоустройстве, в учении о судебных доказательствах и т. п. И вообще он содействовал большему водворению в общественной жизни логики, последовательности мысли и дела и притом на континенте сильнее, чем в Англии. Несомненны заслуги Б. и в области отвлеченной науки, хотя здесь последователи его преувеличивали значение своего учителя. В науке он занял видное место своим аналитическим методом исследования. Не он изобрел этот метод, но он дал блестящий образчик его применения, образчик более убедительный, чем самый глубокомысленный трактат о пригодности метода. Кроме того, исследования его по некоторым отделам государственного права почти исчерпали предмет и навсегда останутся классическими. Таковы его учение об истине и доказательствах в вопросах юридических и публичных, его политика наказаний и наград в государстве. Все это делает Б. великим учителем в жизни и науке.

Полное собрание сочин. Б. издано учеником его Боурингом: "The Works of Ieremy Bentham, published by John Bowring" (11 т. Эдинб., 1843), но в это собрание не вошли два мелких сочинения Б. и его Деонтология, которая помещена в менее полном собрании франц. сочинений: "Oeuvres de I. Bentham" (6 т., Брюссель, 1829—34). Некоторые сочинения Б. остались и в рукописях, которые хранятся в Британском музе. В начале прошлого царствования, когда на очередь стали обширные судебные реформы и велик был у нас авторитет Джона Стюарта Милля, ученика Б. и глубокомысленного защитника системы утилитаризма, вновь пробудился в нашем обществе интерес к сочинениям Б. А. Книрим издал по Дюмону соч. Б. "О судоустройстве" (Спб., 1860), а А. Н. Пыпин и А. Неведомский предприняли издание "Избранных сочинений И. Б." отчасти по Боурингу, отчасти по Дюмону, но издание это не пошло дальше первого тома, заключающего в себе "Введение в основание нравственности и законодательства. Основные начала гражданского кодекса. Основные начала уголовного кодекса" (Спб., 1867). Позднее появился перевод И. Гороновича "О судебных доказательствах. Трактат по изданию Дюмона" (Киев, 1876 год). Лучшее исследование о Б. принадлежит знаменитому Роберту Молю в его "Geschichte und Literatur der Statswissenchaften" (т. III, стр. 595—635, Эрланген, 1858). Оспаривая учение Б. в самой его основе и в частностях, Моль относится с глубоким уважением и симпатией к британскому мыслителю, чем исследование его резко отличается от соответствующей главы в соч. Б. Чичерина "История политических учений" (т. III, стр. 256—322, M., 1874). См. еще Birks, "Modern utilitarianism, or the Systems of Paley, B. and Mill" (Лонд., 1874), a на рус. Языке — А. Червяков, "Должно ли преследовать лихву законом. Популярное изложение учения Б. и Тюрго о лихве" (Спб., 1865) и К. Ярош, "Иеремия Бентам и его отношение к учению естественного права" (Харьков, 1889).