[Исторический раздел] | [Иосиф Флавий] | [«Иудейская война» - Оглавление] |  [Библиотека «Вехи»]

 

ИОСИФ  ФЛАВИЙ

ИУДЕЙСКАЯ

ВОЙНА

ПЕРВАЯ КНИГА

ГЛАВА ПЕРВАЯ
(И. Д. XII; 4—11[1])
Взятие Иерусалима Антиохом Эпифаном. О Маккавеях: Маттафии и Иегуде.

1. Во время войны Антиоха, прозванного Светлейшим (Эпифаном), с Птоломеем VI за обладание Келесирией возникли распри между иудейскими начальниками: спорили же они о власти, так как ни один из них не хотел подчиниться другому, равному себе по рангу. Ония, один из первосвященников, одержав верх, выгнал из города сыновей Товии, ко­торые тогда отправились к Антиоху и просили его напасть на Иудею, предложив ему свои услуги в качестве военачальников. Царь, давно уже жаждавший овладеть страною, поспешил дать свое согласие. Став сам во главе могущественной армии, он вторгнулся в Иудею, взял Иерусалим приступом (239 до разрушения второго храма)[2], убил мно­жество приверженцев Птоломея, предоставил солдатам беспрепятственно грабить, самолично ограбил храм и остановил обычные ежедневные жертвоприношения на три года и шесть месяцев[3]. Первосвященник Ония спасся, однако, бегством к Птоломею, с изволения которого он в гелиопольском округе выстроил городок, похожий на Иерусалим, и в этом городке—храм наподобие Иерусалимского. К этому событию мы еще вернемся в своем месте (VII, 10, 2).

2. Антиох, однако, не довольствовался ни неожиданным покорением горо­да, ни грабежом; ни великой резней; обуреваемый своими необузданными страстями и воспоминанием о трудностях Иерусалимской осады, он принуждал иудеев, вопреки их отечественным законам, оставлять детей необрезанными и приносить на алтарь в жертву свиней. Никто не пови­новался этому приказу; знатнейшие были казнены. Наконец Вакхид[4], принявший от Антиоха начальство над гарнизоном, присоединил к без­божным распоряжениям царя еще и собственную природную свирепость; он перешел всякую меру беззакония: самые видные граждане одни за другими были замучены в пытках, и глазам всего народа ежедневно представлялась картина покорения Иерусалима. Своими неслыханными жесто­костями Вакхид наконец довел угнетенный народ до восстания[5].

3) Началось оно с того, что Маттафия, сын Асмоная, один из ко­ганов селения Модина, вооружился сам, а также вооружил пять своих сыновей, и кинжалом заколол Вакхида[6]. В первое мгновение он, из боязни пред многочисленным гарнизоном, бежал в горы; но когда к нему присоединилось много народа, он воспрянул духом, спу­стился вниз, победил в  решительном сражении военачальников Антиоха и изгнал их из пределов Иудеи. Боевые успехи доставили ему власть. Как освободитель отчизны от чужеземного ига, он всена­родно избран был главою, после чего умер (236 до разрушения храма), оставив власть своему старшему сыну, Иегуде.

4. Зная, что Антиох не вынесет переворота спокойно, Иегуда набрал войско из своих соплеменников, заключил (первый, который это сделал) союз с римлянами[7] и при вторичном вторжении Эпифана, отбил его назад с значительным уроном. Одушевленный новой победой Иегуда бросился на находившийся в городе гарнизон (последний все еще не был уничтожен)[8], выгнал солдат из верхнего города в нижний, называемый Акрой[9], овладел храмом, очистил весь двор, окружил его стеною, заменил прежнюю оскверненную утварь новой, возд­вигнул новый алтарь и, по окончании всех этих работ, возобновил в храме порядок жертвоприношений[10]. Едва только город принял прежний вид, как Антиох умер[11]. Его престол и ненависть к иудеям унаследовал сын его, Антиох[12].

5. Этот набрал войско (235 до раз. храма), состоявшее из 50000 чел. пехоты, около 5000 всадников и 80 слонов[13] и, проникнув через Иудею в гористую область, покорил здесь маленький городок Вет­суру[14] и при ущелье Ветзахарии[15] столкнулся лицом к лицу с полчища­ми Иегуды. Прежде чем войска подступили друг к другу, брат его, Элеазар, отыскал глазами в лагере неприятеля самого высокого слона с огромной башней, украшенной позолоченным щитом. Предполагая, что на этом слоне сидит Антиох, Элеазар ускакал вперед, врубился в ряды неприятеля и налетел на намеченного слона. Но седок, которого он принял за царя, сидел слишком высоко—он только мог ранить жи­вотное, которое упало и тяжестью своею тучного тела задушило его. Не совершив никаких других великих подвигов, он, однако, заслужил вечную славу. Впрочем, вожак слона был простой воин; да если он случайно и был бы Антиохом, то отважный юноша тоже, кажется, ничего другого своим подвигом достичь не мог бы как смерть героя. Для Иегуды этот печальный эпизод служил дурным предзнаменованием. И действительно иудеи, хотя долго и упорно отстаивали поле битвы, но царские войска, превосходившие их своей численностью и покровитель­ствуемые счастьем, одержали победу. С остатками своей разбитой армии Иегуда бежал в Гофну[16], а Антиох двинулся к Иерусалиму. Недостаток в продовольствии принудил его,  однако, после кратковременной стоянки в городе, возвратиться в обратный путь; оставив на месте гарнизон, казавшийся ему достаточно сильным, он остальную часть армии повел в Сирию на зимние квартиры[17].

6. По удалении царя, Иегуда не остался праздным. Рассеявшиеся в по­следней битве солдаты к нему снова вернулись, а вместе с ними на­хлынули свежие народные массы. С этими обновленными силами он при деревне Адасе[18] дал военачальникам Антиоха новую битву, в ко­торой, геройски сражаясь и истребив массу неприятелей, сам пал в бою (231 до раз. хр.)[19]. Вскоре после этого погиб и его брат Иоханан, сделавшись жертвой измены со стороны приверженцев Антиоха.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ
(И. Д. ХIII 1—10)
Преемники Иегуды: Ионатан, Симон и Иоханан Гиркан.

 

1. Преемником Иегуды сделался его брат, Ионатан (230—213 до раз. хр.). Всегда предусмотрительный к интересам своего народа, он укрепил свое правление союзом с римлянами и, кроме того, заключил мир с юным Антиохом. Все это, однако, не доставило ему личной безопасности. Тиран Трифон, регент молодого Антиоха, желая завлечь его в засаду, старался прежде всего устранить всех друзей его. Удобный случай пред­ставился в Птолемаиде, куда Ионатан в сопровождении незначительной свиты прибыл погостить у Антиоха. Трифон схватил его тогда хит­ростью заковал его в кандалы и выступил войной против иудеев; но, встретив сильный отпор в лице Симона, брата Ионатана, и потерпев, поражение, Трифон умертвил пленника[20].

2. Симон правил (212—205 до раз. хр.) счастливо[21]; он покорил пограничные города: Газару, Иоппию, Иамнию[22], и срыл до основания замок Акру, овладев предварительно находившимся в ней гарнизоном[23]. Впоследствии он подал помощь Антиоху[24] против Трифона, которого тот перед своим походом в Мидию осаждал в Доре[25]. Но этой помощью, способствовавшей погибели Трифона, он все-таки не мог утолить жадность царя. Последний, сейчас по окончании осады, послал своего полководца, Кендебая, во главе войска для разгромления Иудеи и подчинения Симона. Состарившийся уже Симон вел эту войну со всем пылом и отвагой юноши: своих сыновей он послал с отборным войском по одному направлению, а сам, предводительствуя другой частью войска, выступил против неприятеля по другому пути. Оставляя во многих местах, а также в горах сильные засады, он занял все про­ходы. Одержав, наконец, блистательную победу, Симон был избран первосвященником (211 до раз. хр.), и таким образом Иудея освободи­лась от ста семидесятилетнего македонского владычества.

3. И Симон пал (205 до раз. хр.) жертвой измены и насилия, совершенного над ним во время пира, его же собственным зятем, Птоло­меем. Одновременно с убийством тестя, Птоломей заключил в темницу его жену и двух сыновей[26] и послал палачей для умерщвления еще третьего сына, Иоханана, прозванного Гирканом. Но юноша был пред­упрежден о грозящей ему опасности и поспешил в Иерусалим, в полной уверенности, что народ, из благодарности к подвигам его отца с презрением отшатнется от преступного Птоломея. С другой стороны, чрез другие ворота, пытался проникнуть в город также и Птоломей; но народ, успев уже принять Гиркана, оттолкнул его от себя. Последний немедленно отступил к Дагону—одной из тех кре­постей, которые возвышаются над Иерихоном; Гиркан же, возведенный в сан первосвященника (205 до раз. хр.), совершил жертвоприношение и спешил догнать Птоломея с целью освободить из его рук свою мать и братьев.

4. При наступлении на крепость, он был хотя сильнее осажденного, но понятная сердечная боль делала его слабым; каждый раз, как Птоломей видел себя в опасности, он приказывал выводить на стену мать и братьев Гиркана и бичевать их на его глазах, грозя при этом сбросить их со стены, если он тотчас не отступит. При виде этого Гирканом овладевал не столько гнев, сколько жалость и страх. Тщетно мать, хладнокровно вынося удары и не робея пред угрожающей смертью, простирала руки к сыну, умоляя его не щадить злодея из жалости к ее пыткам; тщетно она уверяла сына, что она предпочтет жизни смерть из рук Птоломея, если только последний понесет заслуженную кару за преступ­ления, совершенные им против их дома; каждый раз когда Гиркан, изумляясь твердости своей матери, слышал ее мольбы, он с неудержи­мою яростью возобновлял атаку; но как только на стене начиналась ужасная сцена истязания старухи, его сердце охватывала боязнь и жалость, и он делался мягким и чувствовал невыносимую боль. Так осада затя­нулась и продлилась до наступления субботнего года, который празднуется иудеями чрез каждые семь лет, точно так же, как суббота в седьмой день недели. Освобожденный, вследствие этого, от осады, Птоломей умертвил братьев Иоханана вместе с его матерью и бежал к филадель­фийскому тирану, Зенону, прозванному Котилой.

5. Между тем Антиох, все еще пылавший гневом за неудачи, испытанные им в борьбе с Симоном, проникнул опять во главе войска в Иудею и осадил Гиркана в Иерусалиме. Тогда Гиркан открыл склеп Давида, бывшего самым богатым царем, взял оттуда 3000 талантов и подарком в 300 талантов склонил Антиоха снять осаду и удалиться; остальную сумму он употребил на содержание чужеземных наемных войск. Он был первый иудей, который это сделал.

6. Для отмщения Антиоху, Иоханан воспользовался походом его в Мидию. В, том оправдавшемся впоследствии предположении, что главные силы выступили из сирийских крепостей, он бросился на эти послед­ние и взял Медаву[27], Самею с окрестными городами, затем—Сикиму[28], Гаризин[29]; дальше он покорил хутеян[30], живших вокруг храма, выстроенного по образцу иерусалимского, а также и не мало идумейских городов, в том числе Адореон и Мариссу[31].

7. 3атем он пошел на Самарию, где теперь расположен город Се­баста, построенный царем Иродом, обвел ее валом и поручил осаду двум своим сыновьям Аристовулу и Антигону. Так как последние тесно обложили город со всех сторон, то среди жителей его настал такой страшный голод, что они вынуждены были питаться самым необыкновенным. В своей нужде они обратились за помощью к Антиоху Кизикену, который охотно откликнулся на их зов, но был побежден Аристовулом и Антигоном. Преследуемый братьями до Скифополиса, Антиох спасся бегством; победители же вернулись обратно к Самарии, снова заперли в ней жителей, покорили, наконец, город, срыли крепость до основания и жителей отвели в плен. Переходя от победы к победе и не давая охладеть охватившему их воинскому пылу, они двинулись с своим войском вперед до Скифополиса, разрушили этот город и опустошили всю страну по эту сторону Кармельского хребта.

8. Зависть к счастью Иоханана и его сыновей вызвали внутренние беспорядки. Многие соединились для борьбы с ними и не успокоились до тех пор, пока вспыхнуло открытое восстание, в котором, однако, за­говорщики потерпели поражение. Остаток своих лет Иоханан провел в счастье. Он умер после полного тридцатитрехлетнего правления, оставив после себя пятерых сыновей. И был он в самом деле счастлив во всех отношениях. Весь ход его жизни не дает никакого повода в чем-либо попрекать его судьбу. Иоханану достались все три высших блага: главенство над народом, первосвященство и пророческий дар. Божественное откровение так часто снисходило на него, что ни­что из будущего не было от него скрыто. Так, он предвидел и предвещал, что оба его старших сына не останутся долго у кормила прав­ления. Стоит рассказать трагическую историю этих сыновей, тем больше, что она так резко расходится с счастливой жизнью их отца.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
(И. Д. ХIII, II)
Аристовул, первый возложивший на себя царскую диадему,
умерщвляет свою мать и своих братьев и сам умирает после одногодичного правления

 

1. По смерти отца, по прошествии 471 года и 3 месяцев после воз­вращения из вавилонского пленения (176 до раз. хр.) старший из сыно­вей, Аристовул, возложив на себя корону—первый (Асмонай) принял царский титул. Первого из своих младших братьев, Антигона, к которому питал сильную привязанность, он почитал, как равного себе; остальных же братьев он бросил в темницу закованными в кандалах; даже родную мать, оспаривавшую у него власть, вследствие того, что по завещанию Иоханана она собственно и была назначена глав­ной руководительницей государственными делами, Аристовул подвергнул заточению и так далеко зашел в своей жестокости, что заставил ее умереть в темнице голодной смертью.

2. Месть постигла его в лице брата его, Антигона, которого он так нежно любил, что даже возвысил на степень соправителя. Он убил именно и этого своего любимца, вследствие гнусной интриги, сплетенной злыми царедворцами. В начале Аристовул не доверял злым языкам: он слишком любил Антигона и разные толки и пересуды о нем приписывал больше зависти. Но однажды, когда Антигон с триумфом возвратился из похода к празднику, в который иудеи по издревле сохранившемуся обычаю для чествования Бога устраивают шатры, Аристовул как раз в те дни заболел; Антигон к концу праздника в сопровождении своего тяжело вооруженного войска со всевозможной пышностью отправился в храм, чтобы тем усерднее помолиться за брата. Этим воспользовались при­дворные интриганы, которые явились к царю, нарисовали ему живую картину торжественного шествия и гордого поведения Антигона, совсем-де не подобающего ему как частному человеку; с таким сильным отря­дом, говорили они, он прибыл не иначе, как с целью низвержения царя; ему мало одной чести быть соправителем, он думает еще завла­деть и самим царством.

3. Почти против воли поверил этому Аристовул. Желая замаскировать свои подозрения, а с другой стороны,—обезопасить себя на всякий слу­чай, он поставил своих телохранителей в один из темных подземных ходов замка, раньше называвшаяся Варисом (5,4), но впослед­ствии прозванного Антонией, и приказал им свободно пропустить Анти­гона, если он придет без оружия, но убить его тотчас, как только он явится вооруженным. Самому Антигону он заранее послал ска­зать, чтобы он пришел к нему невооруженным. Воспользовавшись этим случаем, смертельные враги Антигона совместно с царицей соста­вили очень коварный план. Они уговорили царских послов умолчать о настоящем поведении царя и вместо этого передать Антигону, что брат слышал о пышных доспехах, которые он приготовил себе в Гали­лее; прикованный же к постели, он до сих пор не мог принять его; теперь однако, ввиду его скорого отбытия, царь охотно видел бы тебя в этом блестящем наряде.

4. Услышав это и не подозревая ничего дурного, Антигон, в полном вооружении, как к параду, отправился к назначенному месту; но как только приблизился к темному проходу, называвшемуся Стратоновой Баш­ней, он был умерщвлен телохранителями. Факт этот служит явным доказательством силы клеветы, разрывающей все узы благоволения и род­ства; никакое благородное и возвышенное чувство не достаточно сильно, чтобы оказать противодействие низкому чувству зависти.

5. Известную сенсацию произвел тогда некто Иегуда из ессеев, отли­чавшийся всегда меткостью и верностью своих прорицаний. Увидев в тот день Антигона удаляющимся из храма, он обратился к своим ученикам, окружавшим его всегда в большом количестве и воскликнул: «Ах! теперь мне бы умереть, после того как правда умерла на моих гла­зах, и одно из моих пророчеств оказалось ложным; Антигон жив! он, который сегодня должен был умереть! Местом погибели предназ­начена ему судьбой Стратонова Башня; но до этого места 600 стадий, а уже чет­вертый час дня! Время изобличает пророчество во лжи»! Старец умолк, погрузившись в тяжелое раздумье. Скоро сделалось известным убийство Антигона у подземельного прохода, который так же, как и город Кесарея, на берегу моря, называлось Стратоновой Башней (21,5).—Это то об­стоятельство и спутало предвещателя.

6. Раскаяние в совершенном преступлении усугубляло между тем бо­лезнь Аристовула: терзаемый угрызениями совести, он начал быстро чахнуть, болезненные припадки все больше учащались и, наконец, вовремя одного такого припадка с ним случилось сильное кровоизлияние. Слуга, унесший кровь, по какому-то удивительному божественному предопределению, посколь­знулся на том самом месте, где Антигон был умерщвлен, и кровь убийцы вылилась на видневшиеся еще кровяные брызги от убитого. Оче­видцы этого происшествия думали, что слуга нарочно вылил туда кровь и подняли неистовый крик. Царь, услышав шум, спрашивал о причинах— никто не хотел ему объяснить; когда же он начал настойчиво требо­вать и грозить, то ему сказали всю правду. Тогда глаза его наполнились слезами, вздыхая, еле слышно, насколько позволяли ему ослабевшие силы, он произнес: «Не мог же я с моими  злодействами укрыться от великого ока Божия! Быстро постигла меня кара за братоубийство! Про­клятое тело, доколе ты будешь удерживать от матери и брата мою по­гибшую душу? Доколе я должен каплю за каплей жертвовать им свою кровь? Пусть берут сразу. Пусть божество не глумится больше над жертво­излиянием, приносимым покойникам моими внутренностями!»

Тотчас после этих слов он испустил дух, процарствовав не больше одного года.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
(И. Д. ХIII 12—15)
Деяния Александра Ианная, царствовавшего 27 лет (175—149 до раз. храма).

 

1. Вдова Аристовула освободила его братьев из заточения и сделала царем Александра, который и по летам, и по превосходству нрава имел, как казалось, на это все преимущества. Достигнув же власти, он лишил жизни одного из своих братьев, домогавшегося престола; дру­гому же брату, довольствовавшемуся частной и спокойный жизнью, он оказывал полное уважение.

2. Ему пришлось вступить в войну с Птоломеем Лафуром, поко­рившим город Асохис[32]. Хотя он и наносил чувствительные удары неприятельскому войску, но победа все-таки клонилась на сторону Птоломея. Но когда последний, преследуемый своею матерью, Клеопатрой, удалился в Египет, Александр, после успешной осады, захватил в свои руки Гадару[33], а также сильнейшую из всех прииорданских крепостей Амат, в которой хранились, между прочим, сокровища Теодора, сына Зенона (2,4). Совершенно неожиданно появился вслед за этим Теодор, который возвратил себе похищенные сокровища и овладел еще царским обозом, убив при этом столкновении до 10000 иудеев. Александр, однако, опра­вившись после этого поражения, обратился в приморскую область и завоевал Рафию, Газу и Анфидон[34], названный потом царем Иродом—Агриппиадой.

3. Вслед за покорением этих городов, против Александра вспых­нуло восстание иудеев; дело разразилось в праздничный день, как вообще у иудеев волнения вспыхивали большею частью во время праздников. Он не так легко справился бы с этим восстанием,  если бы ему не помогли чужеземные наемники; это были писидийцы и киликийцы, — сирийцев он никогда не принимал на службу, вследствие их врожден­ной национальной вражды к евреям. Убив больше 6000 человек из восставших, он вторгнулся в Аравию, подчинил себе эту страну, равно как галаадитян и моавитян, которых он обложил данью, и на обратном пути двинулся опять на Амат. Теодор, убоясь военного счастья своего противника, покинул крепость. Александр нашел ее не­защищенной и срыл ее до основания.

4. В последовавшем за этим столкновении с аравийским царем Обедой он потерял всю свою армию. Арабы заманили его на устроенную при Гавлане[35] засаду, где иудейское войско, стиснутое в глубоком ущелье, было раздавлено массой верблюдов. Сам Александр спасся в Иерусалим; но ужас этого несчастья, разжигая старую ненависть к нему народа, вызвал в стране новое восстание. И на этот раз он одержал верх: в длинном ряде последовавших одна за другой битв, он в течение шести лет истребил не менее 50000 иудеев. Эти победы, доставав­шиеся ему ценой опустошения своего собственного царства, так вяло однако радовали его, что он положил оружие и старался словами скло­нить своих подданных к примирению. Но выказанная им уступчивость и изменчивость характера сделали его в глазах народа еще более ненавистным; когда он, добиваясь причины, спрашивал, что ему делать для того, чтобы умилостивить народ, ему ответили: «умереть, ибо и смерть после таких злодейств едва ли может примирить их с ним»! В то же время противники его призвали на помощь Димитрия Эвкера[36], который, в надежде на более отдаленные последствия, охотно откликнулся на зов и явился со своим войском. При Сикиме (Сихем) иудеи соединились с союзниками.

5. Александр пошел навстречу союзным силам: против их трехтысячной конницы и 40000 пехоты, он выставил 1000 всадников и 8000 наемной пехоты, кроме того, еще 10000 иудеев из своих сторонников. До начала битвы цари пытались чрез герольдов перема­нить друг у друга отдельные отряды. Димитрий старался привлечь к себе наемников Александра, последний надеялся склонить на свою сто­рону ставших под знамя Димитрия иудеев. Но так как иудеи сох­ранили свою злобу, а эллины—верность, то решение дела должно было быть предоставлено оружию. Хотя наемные войска Александра выказывали в сражении не мало храбрости и мужества, победа все-таки осталась за Димитрием; конечный же результат этой битвы оказался, однако, оди­наково неожиданным для обеих сторон: у победителя не остались те, которые его призвали, так как к побежденному, бежавшему в горы, перешли из жалости к его несчастью 6000 иудеев. Такой оборот дела до того обескуражил Димитрия, что он немедленно удалился, полагая, что теперь весь народ перейдет на сторону Александра, и последний сделается опять сильным и способным к сопротивлению.

6. Однако и после удаления союзников остальные иудеи не прекратили враждебных действий против Александра и продолжали беспрерывную борьбу с ним до тех пор, пока большая часть из них не погибла, а дру­гая, загнанная в городе Бемеселис[37], после разрушения последнего, была взята в плен и приведена в Иерусалим. Александр в своем яростном гневе покончил с ними самым безбожным образом: восемьсот пленников были распяты в центре города, в то время, когда жены и дети казненных были изрублены на их же глазах. Сам Александр созерцал эту кровавую резню, пиршествуя в сообществе своих наложниц. Народ охватил такой панический страх, что в следующую же ночь 8000 граждан, из среды противников царя поспешили пе­ребраться через границу Иудеи, и только смерть Александра принесла конец их вынужденному изгнанию. Доставив, наконец, своему государству такими мероприятиями поздний и с трудом добытый покой, Александр по­ложил оружие.

7. Новые беспокойства причинил ему Антиох, прозванный Дионисом, брат Димитрия, последний из Селевкидов. Когда Антиох Дионис выступил в поход против арабов, Александр, опасаясь вторжения его в Иудею, велел выкопать глубокий ров на всем протяжении от по­дошвы горы при Антипатрисе[38] до прибрежия Иопии, построить вдоль рва вы­сокую стену с деревянными башнями на верху, дабы этими сооружениями загородить легко доступные места. Он, однако, не мог остановить Ан­тиоха: последний сжег башни, засыпал ров, перешагнул с своим войском через укрепленную линию и продолжал свой поход в Аравию, решившись отомстить впоследствии тому, который пытался создать ему препятствия. Аравийский же царь, отступив назад в более благоприятную для борьбы местность, быстро повернул свою десятитысячную конницу и неожиданно напал на Антиоха, прежде чем его войска успели выстроиться в боевой порядок. В последовавшем затем ожесточенном сражении, войска Антиоха, не смотря на чувствительные удары, нанесенные им Ара­бами, храбро держались все время, пока Антиох сам мужественно дрался впереди их; но когда он пал, (с целью поддержать мужество солдат он всегда подвергал себя величайшим опасностям), они все отступили назад; большая часть их была смята или в самом сражении или на пути бегства; остаток же армии, спасшийся в деревню Кану, за немно­гими единичными исключениями, сделался жертвою голода.

8. Жители Дамаска из ненависти к Птоломею, сыну Менная, призвали к себе Арету и назначили его царем Келесирии. Последний пошел против Иудеи, разбил Александра в одном сражении, но после состоявшегося мирного соглашения отступил. Александр же завоевал по­сле этого Пеллу[39] и из жадности к сокровищам Теодора отправился в Геразу[40], обвел ее тройным валом и взял город штурмом. Вслед за этим он опустошил Гавлан, Селевкию[41] и так называемую Антио­хову Долину; дальше он взял сильную крепость Гамалу[42], устранил местного начальника Димитрия, вследствие многочисленных на него жалоб населения, и по окончании этого похода, длившегося целых три года, возвратился в Иудею, где за свои военные подвиги был радушно встречен народом. Отдых после войн породил в нем болезнь, вы­разившуюся в лихорадке, которая возвращалась к нему чрез каждые четыре дня. Полагая, что кипучая военная деятельность избавит его от болезни, он предпринял преждевременный поход; но напрягая через меру свои силы, он в этом новом предприятии нашел свою смерть Он умер в самом разгаре военной сутолоки, после 27-летнего царст­вования. (149 до раз. храма).

ГЛАВА ПЯТАЯ
(И. Д. ХIII, 16)
Девятилетнее царствование Александры (149—140 до раз. хр.) и возвращение власти к фарисеям.

 

1. Правление он оставил своей жене Александре, в том убеждении, что ей народ тем охотнее будет повиноваться, так как она никакого участия не принимала в зверских расправах мужа, а напротив по­стоянно противодействовала его беззакониям, чем и приобрела себе до­верие иудеев. Надежда его не обманула. Слава благочестия, которой эта женщина пользовалась, доставила ей господство. Она строго соблюдала ста­ринные народные обычаи и устранила от дел нарушителей священных законов. Из двух сыновей, прижитых ею с Александром, она про­извела в первосвященники Гиркана, так как он был старший и при том слишком вял для того, чтобы участие его в делах правления могло сделаться для нее опасным. Младшего же, Аристовула, отличавшаяся пылким характером, она заставила удалиться в частную жизнь.

2. Ближайшее участие в правлении приняли при ней фарисеи,—иудейская партия, последователи которой почитаются наиболее благочестивыми и ком­петентнейшими толкователями законов. Богобоязненная Александра была им очень предана; они же, пользуясь ее простотой и вкрадываясь мало-помалу в ее доверие, вскоре сделались фактическими правителями, изгоняя и милуя, освобождая и заточая кого им заблагорассудилось. Одним словом они наслаждались всеми выгодами правления, а Александра носила его тяжести и расходы. Впрочем, она сама была занята более важными делами. Набирая все больше и больше войска внутри страны и вербуя не мало наемников извне, она вдвое увеличила вооруженные силы своего государства и сделалась страшной даже для соседних князей. Так она господствовала над другими, а над нею самой — фарисеи.

3. Эти последние были виновниками смерти одного знатного гражданина, Диогена, друга Александра, которого они обвинили в том, что рас­пятие восьмисот совершено было Александром по его наущению; они также довели Александру до того, что она лишила жизни и других лиц, подстрекавших Александра на это дело. Из религиозного страха она уступала, а фарисеи сметали с пути, кого только хотели. Знатнейшие из опальных прибегли к заступничеству Аристовула, которому удалось уговорить свою мать пощадить этих людей, во внимание к их высокому положению и, если уже призвать их виновными, то ограничить наказание изгнанием их из столицы. Их освободили от смертной казни и они рассеялись по стране. В это же время Александра послала войско в Дамаск (поводом послужил Птоломей, притеснявший всегда этот город) и взяла его без особенных усилий. Армянского царя, Тиграна, осаждавшего Клеопатру в Птоломаиде, она старалась склонить к отступлению путем мирных переговоров и подарков; но встревоженный вдруг беспорядками, возникшими в его собственной стране, вследствие вторжения в Армению Лукулла, Тигран сам вынужден был удалиться.

4. Александра между тем заболела. Младший сын ее Аристовул тотчас воспользовался представившимся случаем; при помощи многочисленных горячих приверженцев, очарованных его юношеским пылом, он овладел всеми крепостями; на добытые там деньги он набрал наем­ное войско и объявил себя царем. Из жалости к воплям Гиркана, Александра приказала заключить жену и детей Аристовула в Анто­нию. Это была крепость, примыкавшая к северу от храма и называв­шаяся раньше, как выше (3, 3) было сказано, Варисом, но впоследствии, при Антонии, получившая его имя, подобно тому, как Себаста и Агриппиада и другие города вместо прежних своих имен получили названия от Се­баста (Августа) и Агриппы. Однако прежде чем Александра успела наказать Аристовула за похищение престола у брата, она умерла, процарствовав девять лет (140 до раз. храма).

ГЛАВА ШЕСТАЯ
(И. Д. XIV. 1—4, 1)
Гиркан, наследник Александры, отказывается от престола в пользу Ари­стовула. Стараниями Антипатра и с помощью Ареты снова возвращается к власти. В загоревшемся затем между братьями споре Помпей выступает в качестве судьи.

 

1. Законным наследником престола был хотя Гиркан, которому и мать пред смертью передала правление, но превосходство силы и ума было на стороне Аристовула. Поэтому при первом же столкновении братьев у Иерихона, большинство войска покинуло Гиркана и перешло к Аристовулу. Первый бежал с немногими, оставшимися ему верными людьми, и достиг Антонии, где он овладел женою и детьми Аристо­вула, как залогом своего спасения. И действительно, прежде чем дело дошло до окончательного разрыва, достигнуто было миролюбивое соглашение, по которому Аристовулу досталось царство, а лишенному ко­роны Гиркану обещаны были все почести, подобающие брату государя. На этих условиях братья помирились в храме, дружески обнялись на глазах окружавшего их народа и обменялись жилицами: Аристовул отправился в царский дворец, Гиркан—в дом Аристовула.

2. Противникам так неожиданно воцарившегося Аристовула сделалось жутко; больше всех имел основание опасаться издавна и глубоко не­навистный ему Аптипатр. Родом идумеянин, он по знатному своему происхождению, богатству и могуществу сделался первым человеком в своем народе. Этот Антипатр, с одной стороны, убедил Гиркана бежать к аравийскому царю, Арете, чтобы при его помощи возвратить себе царское достоинство, а с другой—уговорил Арету принять у себя Гиркана и содействовать его возвращению к власти. При этом он в глазах аравийского царя в такой же степени очернил Аристовула, в какой превознес Гиркана, побуждая его таким образом оказать по­следнему гостеприимство. Вместе с тем он ему поставил на вид, как это приличествует повелителю такого могущественного государства про­стирать свое покровительствующее крыло над угнетенными, а в данном случае угнетенным является Гиркан, у которого похитили корону, принад­лежащую ему по праву старшинства. Подготовив таким образом обе сто­роны, он ночью в сообществе Гиркана тайно оставил Иерусалим и вместе с ним благополучно добрался до Петры, столицы Аравии. Здесь он передал его в руки Ареты; льстивыми речами и богатыми подар­ками, он выпросил у него в свое распоряжение войско, которое должно было возвратить Гиркану отнятый трон; войско это состояло из 50000 человек пехоты и конницы. Противиться такой силе Аристовул был не в состоянии: в первой же схватке он был преодолен и, оставленный своими приверженцами, поспешно отступил к Иерусалиму. Тут он на­верное попал бы в руки осаждавшего его врага, если бы римский полководец Скавр, пользуясь этой междоусобицей, не нагрянул как раз в это время в город и не заставил снять осаду (134 до раз. хр.). Он собственно был послан Помпеем, покорителем Тиграна, из Ар­мении в Сирию; но, прибыв в Дамаск, незадолго пред тем завоеван­ный Метеллом и Лоллием, и сменив последних, он узнал о положе­нии вещей в Иудее и поспешил туда, как к счастливой находке.

3. Едва только он вступил в страну, как уже явились к нему послы от обоих братьев с просьбой о помощи одному против другого. 300 талантов Аристовула оказались более тяжеловесными, не­жели все права Гиркана. За эту плату Скавр послал герольда к Гир­кану и арабам с приказанием от имени римлян и Помпея немедленно снять осаду. Устрашенный Арета выступил из Иудеи в Филадельфию[43], а Скавр возвратился обратно в Дамаск. Аристовул, однако, не удо­влетворился одним лишь избавлением от грозившего ему плена: по­гнавшись за неприятелем, он его настиг у так называемого Па­пирона, дал ему здесь сражение, в котором убил свыше 6000 человек, в том числе и брата Антипатра, Фалиона.

4. Лишившись поддержки союзников, Гиркан и Антипатр возло­жили теперь все свои надежды на своих противников, и так как Помпей, по прибытии в Сирию, остановился в Дамаске, то они поспе­шили туда[44]. Без подарков, опираясь лишь на представленные ими уже Арете мотивы и доводы, они умоляли его положить конец насильствен­ным действиям Аристовула и посадить на престол того, который заслуживает его, как по старшинству, так и по нравственным качествам. Аристовул также не бездействовал: рассчитывая на подкупленного Скавра, он представился Помпею во всем блеске своего царского величия. Но, считая ниже своего достоинства играть роль покорного слуги, не желая, хотя бы и для защиты своих интересов, опуститься на одну степень ниже, чем позволяло ему его высокое положение — он, сопро­водив Помпея до города Диона[45], ушел обратно.

5. Оскорбленный таким поведением, осажденный кроме того неот­ступными просьбами Гиркана и его друзей, Помпей выступил с римскими легионами и многими союзными войсками из Сирии против Аристовула; он уже минул Пеллу и Скифополис и достиг Кореи — пограничного города Иудеи, — как узнал вдруг, что Аристовул бежал в Але­ксандрион (богатый и укрепленный замок на высокой горной вершине)[46]. Тогда он послал ему приказание немедленно явиться к нему; Аристо­вул же, задетый строгим повелительным тоном Помпея, готов был предпочесть крайнюю опасность рабскому повиновению; но заметив упадок духа среди своих людей и уступив советам друзей, представивших ему всю трудность сопротивления римскому войску, он сошел к Помпею. Подробно изложив ему свои права на престол, он возвра­тился обратно в замок. Еще раз он сошел с горы по приглашению брата, спорил с ним о своих правах и снова, не встречая препятствий со стороны Помпея, вернулся к себе. Так он, между страхом и надеждой, несколько раз сходил с горы, чтобы прось­бами склонить в свою пользу Помпея, и каждый раз восходил обратно, чтобы не казаться малодушным и заранее уже готовым сдаться. Но когда Помпей потребовал от него сдачи крепостей и принудил его собственноручно написать об этом комендантам, ибо последние были снабжены инструкцией действовать лишь по его письменным приказам, то, исполнив все это по принуждению, он вслед за тем с не­годованием отступил к Иерусалиму и начал готовиться к войне с Помпеем.

6. Этот же поспешил вслед за ним, не давая ему времени на военные приготовления. Известие о смерти Митридата, полученное им в Ие­рихоне, придало ему еще больше энергии к борьбе. Земля Иерихонская—самая плодородная в Иудее, производящая в огромном изобилии пальмовые деревья и бальзамовые кустарники. Нижние части стволов этих кустов надрезывают заостренными камнями и капающие из надрезов слезы собирают, как бальзам. В этой местности Помпей отдохнул ночь и на следующий день, рано утром, скорым маршем двинулся к Иеру­салиму. Устрашенный его появлением, Аристовул вышел к нему на встречу с мольбой о пощаде. Обещанием денег, добровольной сдачей города и предоставлением самого себя в его распоряжение он смягчил его гнев; но ни одно из этих обещаний не было исполнено: Габиния, посланного Помпеем за получением денег, приверженцы Аристовула не впустили даже в город.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
(И. Д. ХIV, 4)
Помпей, взяв Иерусалим и храм, входит в Святая Святых. (133 до раз­рушения храма).— Дальнейшие его действия в Иудее.

 

1. Раздраженный Помпей приказал взять под стражу Аристовула и, приблизившись к городу, стал высматривать удобное место для напа­дения. Он нашел, что городские стены сами по себе настолько крепки, что штурмовать их будет чрезвычайно трудно, что эти стены окружены еще страшным рвом, а площадь храма, находящаяся по ту сторону рва, снабжена такими сильными укреплениями, которые и после взятия города могут служить убежищем для осажденных.

2. Так размышляя, Помпей долгое время оставался в нерешительности; а между тем среди жителей города вспыхнул раздор: партия Аристо­вула требовала вооруженного сопротивления и освобождения царя; сторон­ники же Гиркана склонялись к тому, чтобы открыть ворота пред Помпеем. Страх пред находящимся на виду хорошо организованным римским войском все больше и больше увеличивал число  сторонников последнего мнения. Наконец приверженцы Аристовула, увидев себя в меньшинстве, отступили к храму, уничтожили мост, служивший сообщением между последним и городом, и стали готовиться к отчаянному сопротивлению. Остальные же приняли в город римлян и предоставили в их распоряжение царский дворец. Тогда Помпей отрядил туда войско под предводительством Пизона. Последний занял весь город и так как ему не удалось переманить ни одного из укрывшихся в храме, то он начал приспособлять все кругом к атаке; приверженцы Гиркана усердно помогали ему в этом деле и словом, и делом.

3. Сам Помпей, расположившись на северной стороне, велел за­полнить овраг и все углубление долины, для чего солдаты собирали раз­ные материалы. Уравнивание этого места, не говоря уже о значительной его глубине, встречало чрезвычайный затруднения со стороны осажденных иудеев, которые всеми средствами и силами мешали успешному ходу работы. И все усилия римлян остались бы тщетными, если б Помпей не восполь­зовался субботним днем, когда евреи, в силу своих религиозных запретов, удерживаются от всякой работы. В этот-то день Помпей приказал возвысить насыпь, запретив вместе с тем солдатам вступать в схватку с иудеями, так как для личной обороны они могут сопро­тивляться и в субботу. Когда ложбина была таким образом заполнена, он построил высокие башни, поставил на них привезенные из Тира машины, которые и привел в действие; в то же время солдаты метали камни, отбивая со стены ее защитников, которые всеми силами мешали римлянам в их разрушительной работе. Больше всего устояли воздви­гнутые здесь башни, отличавшиеся громадностью и изящной отделкой.

4. Сколько ни терпели римляне при этой осаде, они все-таки должны были удивляться стойкости иудеев вообще и в особенности тому, что они под самым жестоким градом камней и стрел не упускали ни одного малейшего обряда их богослужения: точно глубокий мир царил вокруг них—совершались со всей пунктуальностью ежедневный жертвоприноше­ния, омовения и вообще весь порядок богослужения. Даже после взятия храма, когда кровь их лилась ежедневно вокруг алтаря, они не пере­ставали совершать обычное богослужение. На третий месяц осады, после того, как римляне с большим трудом разрушили одну из башен, они проникли в храмовой двор. Первый, который отважился перескочить через стену, был Фауст Корнелий, сын Суллы; за ним последовали два предводителя, Фурий и Фабий,—каждый со своим отрядом; они оце­пили иудеев со всех сторон и убивали одних после краткого сопро­тивления, других на пути бегства в храм.

5. Здесь то многие священники, в виду неприятелей, устремившихся на них с обнаженными мечами, неустрашимо оставались на своих постах, продолжая свое служение; они совершали жертвоприношения с возлиянием и курением, думая только о своих богослужебных обязанностях и ни­сколько не заботясь о своем личном спасении[47].

Большая часть была умерщвлена противниками из их же соплеменников. Многие находили смерть в глубоких ущельях, куда они броса­лись со стены, иные, приведенные с отчаяния в бешенство, подожгли постройки, примыкавшие к стенам, и вместе с ними погибли в пла­мени. Двенадцать тысяч иудеев погибло тогда; римляне имели весьма немного мертвых, но больше раненных.

6. Ничто, однако, так глубоко не сокрушало народ в тогдашнем его несчастье, как то, что незримая до тех пор Святая Святых была открыта чужеземцами. Помпей, в сопровождении своей свиты, вошел в то помещение храма, куда доступ был дозволен одному лишь первосвя­щеннику, и осмотрел все его содержимое: подсвечник с лампадами, столь, жертвенные чаши и кадильную посуду — все из чистого золота, — массу сложенного фимиама и храмовой клад, состоявший из 2000 талантов[48]. Однако он не коснулся ни тех, ни других драгоценных вещей. Более того: на следующий же день после штурма он дозволил очистить храм и возобновить обычное жертвоприношение. Гиркана он утвердил в долж­ности первосвященника, так как во время осады он показал себя чрезвычайно преданным, а главное потому, что умел удержать сельское население, поднявшееся на помощь Аристовулу. Точно также он, как подобает доброму полководцу, старался успокоить народ больше милостью, чем строгостью. В числе военнопленников находился также тесть Ари­стовула, который вместе с тем был и его дядей[49]. Главных зачинщиков войны он казнил топором; Фауста и других бойцов, храбро боровшихся вместе с ним, он наградил блестящими подарками. На Иудею и Иерусалим он наложил дань.

7. Все города, которые иудеи завоевали в Келесирии, он отнял назад, поставив их в зависимость от тогдашнего римского легата; иудейское же царство он ограничил его собственными границами. В угоду одному своему вольноотпущеннику, Димитрию, родом из Гадары (4,2) он вновь обстроил этот город, раньше разрушенный иудеями. Кроме того он освободил от их владычества все те города внутри страны, кото­рые не были ими разрушены, а именно: Иппон[50], Скифополис (2,7), Пеллу (4,8), Самарию (2,7), Мариссу (2,6) вместе с Азотом[51], Иамнией (2,2) и Арефузой, равно как и приморские города: Газу (4,2) Иоппию, Дору (2,2) и Стратонову Башню, которая впоследствии была с необыкновенным великолепием перестроена царем Иродом и названа им Кесареей (21,5). Все эти города он возвратил коренным жителям и присоединил их к Сирийскому наместничеству. Поручив Скавру начальство, как над этими городами, так и над Иудеей и всей страной между Египтом и Евфратом, оставив ему также два легиона, Помпей сам поспешно от­правился чрез Киликию в Рим, куда, в качестве пленных, повел Аристовула со всем его семейством, состоявшим из двух дочерей и двух сыновей. Один из последних, Александр, бежал в дороге, младший же, Антигон, и его сестры доставлены были в Рим[52].

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
(И. Д. ХIV, 5,1—7,3)
Александр сын Аристовула, бежавший от Помпея, воюет с Гирканом, но, побежденный Габинием, передает ему крепости. — Аристовул бежит из Рима и собирает войско, но, разбитый римлянами, снова попадает в плен.— Дальнейшие события при Габинии, Крассе и Кассии.

 

1. Между тем Скавр предпринял поход в Аравию. Дикая при­рода местности воспрепятствовала ему достичь Петры, за то он разорил окрестности Пеллы, хотя и здесь переносил много тяжких испытаний, так как солдаты его страдали от голода. Гиркан подсылал ему чрез Антипатра съестные припасы; последнего, как друга Ареты, Скавр отправил к аравийскому царю с предложением купить себе мир за известную денежную плату. Араб действительно согласился дать 300 талантов, по получении которых римляне очистили Аравию.

2. Теперь над Гирканом стряслась новая беда в лице бежавшего от Помпея Александра, сына Аристовула, который мало помалу набрал сильное войско и, опустошая все на пути, вторгнулся в Иудею. Можно было ожидать, что он вскорости свергнет Гиркана, так как он устремился в Иерусалим и отважился даже на попытку обновить стену, уничтоженную Помпеем; но ему на пути стал Габиний, преемник Скавра в Сирии, храбрый, испытанный во многих битвах воин[53]. Испуганный его приближением, Александр набрал еще больше войска, так что он имел уже 10 000 тяжеловооруженных и 1 500 всадников и укрепил под­ходящие места, как Александрит (6,5), Гирканион и Махерон, близ Аравийских гор.

3. Габиний послал Марка Антония с частью войска вперед, а сам последовал за ним, предводительствуя главной армией. Отборные дру­жины Антипатра и остальное иудейское войско под предводительством Малиха и Пифолая соединились с Марком Антонием и его генералами и подвигались на встречу Александру. Вскоре прибыл также Габиний с своей фалангой. Александр увидел себя не в силах помериться с союз­ными войсками и отступил назад; но, находясь уже близ Иерусалима, он был вынужден к сражению. Здесь он потерял 6 000 человек: 3 000 пало мертвыми, а 3 000 взято в плен. С уцелевшим остатком он бежал в Александрион.

4. Когда Габиний прибыл в Александрион и нашел массу расположенных лагерем иудеев, он попытался овладеть ими без сражения, обещав им полное прощение за все совершившееся. Но так как те и знать не хотели о миролюбивом соглашении, то он многих убил, а других загнал в крепость. В этой битве особенно выдвинулся Марк Антоний[54], который хотя везде выказывал себя храбрым, но нигде не отличался так как здесь. Габиний оставил часть войска для взятия крепости, а сам отправился в путь и занялся приведением в лучший вид уцелевших городов и возобновлением разрушенных. Так, по его приказанию, снова были населены Скифополис, Самария, Анфедон, Аполлония[55], Иамния, Рафия, Марисса, Адорей, Гамала и Азот и еще многие другие города, в которые жители радостно возвращались обратно.

5. Покончив со всеми этими делами, он возвратился опять в Алек­сандрион и так настойчиво подвинул осаду вперед, что Александр, прейдя совсем в отчаяние, послал к нему герольдов с просьбой простить ему ошибки, передал ему находившиеся еще в его руках обе крепости, Гирканион и Махерон, и вслед за тем выдал также и Александрион. По совету матери Александра, Габиний срыл эти кре­пости для того, чтобы они не сделались опорными пунктами новой войны. Эта женщина, озабоченная судьбой мужа и остальных детей своих, на­ходившихся в плену в Риме, прибыла к Габинию с целью умилости­вить и смягчить его.

После этого Габиний повел Гиркана в Иерусалим и передал ему заведывание храмом; государственное правление он устроил таким образом, что во главе его стали знатнейшие граждане. Всю страну он разделил на пять округов с общественным управлением в каждом, а главными окружными городами были назначены: Иерусалим, Гадара, Амафос, Иерихон и Сепфорис в Галилее. Народ с радостью увидел себя освобожденным от единовластия, которое уступило место аристократическому правлению. (127 до раз. храма)[56].

6. Вскоре, впрочем, поднялись новые волнения, причиной которых был Аристовул, бежавший из Рима и увлекший за собою опять массу иудеев. К нему стекались, с одной стороны, искатели приключений, с другой — действительно преданные ему люди. Сперва он попытался было вторично укрепить занятый им Александрион, но узнав, что Габиний послал против него войско под начальством Сизенны, Антония и Сер­вилия, он отступил назад в Махерон. При этом он отпустил обре­менявшую его беспорядочную толпу и оставил только у себя тяжелово­оруженных, около 8 000, в числе которых находился также Пифолай[57]— иерусалимский легат, перешедший к нему с 1000 солдат. Но римляне преследовали их по пятам и немного времени прошло, как оба войска стояли уже лицом к лицу. Люди Аристовула, храбро сражаясь, долго хотя удерживали за собою поле битвы, но впоследствии были преодолены римлянами: 5 000 человек легло на месте, до 2 000 спаслось на одну из возвышенностей, остальные 1000 с Аристовулом пробились чрез неприятельские ряды и, преследуемые римлянами, собрались в Махероне. Отдохнув в первый вечер в развалинах Махерона, царь укрепил, как мог, свой лагерь и надеялся, что если военные действия на неко­торое время прекратятся, то он будет в состоянии скомплектовать новое войско; но римляне не замедлили напасть на него вторично. Целых два дня сопротивлялся Аристовул, употребляя для своей защиты почти сверхъестественные усилия; но наконец он был взят в плен[58] и, закованный в цепи вместе с сыном, Антигоном, также бежавшим из Рима, был доставлен к Габиннию, который вторично отпра­вил их в Рим. Сенат заключил Аристовула в тюрьму, а его де­тей отпустил обратно в Иудею, так как Габиний письменно сообщил, что он обещал жене Аристовула свободу ее детей взамен выданных ему крепостей.

7. После этого Габиний отправился в поход против парфян, но до­стигши уже Евфрата, он вернулся, чтобы защитить интересы Птоломея в Египте[59]. Гиркан и Антипатр оказывали ему в этом деле существен­ные услуги: последний снабдил его деньгами, оружием, провиантом и вспомогательными отрядами, а первый уговорил египетских иудеев, занимавших проходы к Пелузиуму[60], беспрепятственно пропустить Габиния. В отсутствии же Габиния остальную часть Сирии охватило сильное волнение, и в тоже время сын Аристовула, Александр, побудил иудеев к восстанию. Он собрал несметное количество войска и положил себе за­дачей—истребить всех римлян в пределах иудейского государства[61]. Озабоченный этим движением, Габиний (которого сирийские беспорядки призвали обратно из Египта), послал Антипатра к некоторым вожакам восстания, которых удалось действительно отвлечь от участия в нем; тем не менее у Александра осталось еще 30 000 человек; он горел желанием померяться силами с неприятелем и выступил для борьбы во главе иудеев, шедших на встречу неприятелю. У горы Итави­риона[62] обе армии столкнулись: 10 000 иудеев пало мертвыми, остальная масса была рассеяна. Габиний вступил в Иерусалим и переменил госу­дарственное правление по воле и желанию Антипатра[63]. Отсюда он пошел на набатеев, разбил их наголову и помог бежавшим из Парфии Ми­тридату и Орсану спастись бегством, объявив своим солдатам, что они скрылись[64].

8. После Габиния в управление Сирией вступил Красс (124 до раз. хр.). Для своего похода против парфян он взял из Иерусалимского храма, кроме других находившихся там золотых вещей, и те 2 000 талантов, которые оставлены были нетронутыми Помпеем. Перешагнув через Евфрат, он сам погиб вместе с своей армией[65]. Впрочем, здесь не место об этом распространяться.

9. После смерти Красса парфяне пытались напасть на Сирию; но Кассий, бежавший в эту провинцию, отбил их назад. Утвердившись в Сирии, он поспешил в Иудею, взял Тарихею[66],  обратил около 30 000 иудеев в рабство и убил Пифолая, который вербовал инсургентов в пользу Аристовула[67]. Совершить это убийство советовал ему Антипатр. Последний имел от своей жены, знатной аравитянки, по имени Кипра, четырех сыновей, Фазаеля, Ирода (впоследствии царь), Иосифа и Ферора, да еще одну дочь Саломию. Связанный дружбой со всеми сильными тогдашнего мира, расположив их всех своим широким гостеприимством, он в особенно тесных отношениях находился с аравийским царем, с которым сроднился посредством брака. К нему на попече­ние он послал своих детей во время войны с Аристовулом. Кассий, вынудив у Александра обещание держать себя спокойно, отправился обратно к Евфрату, чтобы воспрепятствовать парфянам переход чрез него. Но об этом в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
(И. Д. XIV, 7, 4—8, 5)
Смерть Аристовула от рук друзей Помпея и умерщвление сына его Алек­сандра Сципионом.—Антипатр, после смерти Помпея, переходит под покро­вительство Цезаря и оказывает помощь Митридату.

 

1. После того, как Помпей вместе с сенатом бежал через Ионий­ское море, Цезарь, сделавшись властелином Рима и всего государства (119 до раз. хр.)[68], освободил Аристовула из тюрьмы, дал ему два легиона и поспешно послал его в Сирию, в надежде подчинить себе чрез него эту провинцию и всю Иудею[69]. Но зависть разрушила доброе желание Аристовула и надежды Цезаря. Приверженцы Помпея отравили ядом Ари­стовула (119 до раз. хр.). Долгое время он даже был лишен погре­бения в отечественной земле: тело его сохранялось в меду до тех пор, покуда оно не было отослано Антонием иудеям для того, чтобы похоронить его в царских гробницах.

2. И сын его, Александр, также погиб: его казнил топором Сци­пион в Антиохии. Совершилась эта казнь по письменному приказанию Помпея после того, как против него возбуждено было формальное обви­нение в враждебных действиях по отношению к римлянам. Его братьев принял у себя Птоломей, сын Менная, владетель Халкиды у подошвы Ливана, послав за ними в Аскалон своего сына Филиппиона. Последнему удалось разлучить Антигона и его сестер с их матерью, вдовой Аристовула, и привести их к своему отцу. Он влюбился в млад­шую сестру и женился на ней; но из-за нее же был лишен жизни своим собственным отцом, который, умертвив сына, сам женился на Александре и вследствие этой женитьбы относился с большой предупре­дительностью к братьям.

3. После смерти Помпея[70] Антипатр переменил свою личину и начал ухаживать за Цезарем. Когда Митридат из Пергамона, стремившийся с своим войском в Египет[71], вынужден был остановиться возле Аскалона, вследствие того, что ему загородили проходы в Пелузий. Антипатр склонил тогда своих друзей арабов поспешить ему на помощь и сам прибыл к нему во главе трехтысячного иудейского войска; кроме того он поднял на ноги сирийских владетелей, а также проживавших на Ливане  Птоломея и Иамблиха, под влиянием которых и тамошние города охотно присоединились к начатой кампании. Ободренный таким приращением сил, которым он обязан был всецело Антипатру, Митридат двинулся к Пелузию, и так как ему отказано было в свободном проходе, то он осадил этот город. И при взятии последнего больше всех отличился Антипатр, который, пробив отведенную ему часть стены, первый с своим отрядом ворвался в город.

4. Пелузий хотя был уже взят, но войско в своем дальнейшем наступательном движении вновь подвергалось задержкам с стороны египетских евреев, занимавших так называемый Онийский округ (VII, 10, 2). Антипатр, однако, убедил их не только прекратить сопроти­вление, но еще доставить войску необходимое продовольствие. Вот почему и жившие около Мемфиса не оказывали тогда никакого сопротивления, а добровольно примкнули к Митридату[72]. Последний обогнул Дельту и дал остальным египтянам сражение в местности, называемой Иудейским лагерем. Здесь он вместе со всем правым крылом очутился в большой опасности, из которой спас его Антипатр, прискакавший к нему по берегу реки, а в тоже время левое крыло одолело противника. Затем он накинулся на преследовавших Митридата неприятелей, значительную часть уничтожил, а остальных загнал так далеко, что мог завладеть их лагерем. Он потерял из своих людей только 80, Ми­тридат же в бегстве своем—800. Спасенный сверх чаяния, Митридат сделал Цезарю вполне правдивое донесение о подвигах Антипатра, не обнаруживая при этом ни малейшей зависти.

5. Цезарь льстил его самолюбию похвалами и, подавая ему надежды, поощрял его на дальнейшие подвиги. И действительно, Антипатр всегда выказывал себя очень отважным бойцом; почти все тело его было по­крыто множеством ран, свидетельствовавших о его храбрости. После, когда Цезарь, упрочив дела в Египте, вернулся в Сирию, он наградил его римским гражданством, освободил от податей и, выказывая ему все знаки благоволения и дружелюбия, этим самым сделал его предметом зависти. Ему в угоду он утвердил Гиркана в должности первосвященника.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
(И. Д. ХIV, 9—11,1)
Цезарь назначает Антипатра наместником Иудеи. — Антипатр назначает Фазаеля начальником Иерусалима, а Ирода — в Галилее.—Последний скоро после этого привлекается к суду, но освобождается. За Секстом Цезарем, коварно убитым Бассом, следует Мурк.

 

1. В это же время, по странному стечению обстоятельств, сын Аристовула, Антигон, явившись к Цезарю, способствовал еще большему возвышению Антипатра. Вместо того, чтобы оплакивать своего отца, отравленного, по всеобщему мнению, за отпадение его от Помпея; вместо того, чтобы жаловаться на жестокость Сципиона против его брата и, не враждуя с кем бы то ни было, возбуждать одно только чистое со­страдание, он выступил формальным обвинителем Гиркана и Анти­патра: «Вопреки всем правам, жаловался он Цезарю, они изгнали его и братьев из их отечества, высокомерно и жестоко обращались с их народом; да и к египетскому походу они не из преданности к особе Цезаря, посылали вспомогательные отряды, а из боязни за прежние свои враждебные отношения к нему и из желания только умыть себе руки от прежней дружбы с Помпеем».

2. Тогда Антипатр сорвал с себя одежду, указал на множество своих ран и сказал: «чтобы доказать свою верность Цезарю он не должен прибегать к словам,—если он даже будет молчать, то его тело достаточно громко говорит за него; но что его поражает, так это смелость Антигона: он, сын врага Рима и римского дезертира, он, которому беспокойный характер и мятежный дух достались в наследие от отца,—он осмеливается жаловаться на других перед римским правителем, он думает еще получить у Цезаря какую нибудь подачку в то время, когда должен был бы быть рад тому, что еще находится в живых. Да и теперь он стремится к власти не потому, чтоб он в ней так сильно нуждался, а только для того, чтобы иметь возможность опять взволновать иудеев и употребить свою власть во зло против тех, которые ему дадут ее».

3. Когда Цезарь это выслушал, он тем более признал за Гир­каном право и преимущество на сан первосвященника, а Антипатру предложил избрать себе по собственному желанию высокий пост. Когда же Анти­патр предоставил меру награды самому награждающему, то он назначил его правителем (прокуратором) над всей Иудеей (117 до раз. хр.) и разрешил ему кроме того отстроить срытые стены своего родного го­рода. Акт о дарованных им милостях Цезарь послал в Рим для того, чтобы вырезать его на доске и поставить ее в Капитолии, в па­мять его правосудия и заслуг Антипатра[73].

4. Вслед за этим Аптипатр провожал Цезаря из Сирии и воз­вратился обратно в Иудею. Первым его делом было обновление иеруса­лимской стены, разрушенной Помпеем (8, 2). Затем он объехал всю страну с целью утишить волнения. Угрожая, но сохраняя вместе с тем тон доброго советника, он объявлял повсюду, что «люди, пре­данные Гиркану, будут жить счастливо и спокойно, наслаждаясь благами мира и своим благоприобретенным имуществом; но тот, который даст себя обольстить несбыточными мечтами преследующих свою личную вы­году мятежников, тот найдет в нем деспота, вместо заботливого друга, в Гиркане — вместо отца страны—тирана, а в римлянах и Цезаре, вместо руководителей и друзей—врагов, так как римляне не потерпят унижения того, кого они сами возвысили». Таковы были его вну­шения народу. Но одновременно с тем он устроил государственные дела по личному усмотрению, видя, что Гиркан крайне вял и для царя слишком бессилен. Старшего сына своего, Фазаеля, он назначил начальником Иерусалима и окрестностей; второго сына, Ирода, который был тогда еще очень молод[74], он послал с такими же полномочиями в Галилею.

5. Ирод, как деятельная натура, скоро нашел случай выказать свои дарования. Атамана разбойников Иезеккию, опустошавшего окраины Сирии, он поймал и казнил, а также истребил многих из его шайки — подвиг, который снискал ему великую признательность сирийцев. В селах и городах прославлено было имя Ирода, как спасителя страны и водво­рителя мира и порядка. Благодаря этому, он также сделался известным и родственнику великого Цезаря, Сексту Цезарю, наместнику Сирии[75]. Бла­городно состязаясь с своим знаменитым братом, Фазаель направил все свои усилия к тому, чтобы расположить к себе иерусалимских жи­телей и, хотя уже независимый властитель города, он удерживался, однако, от всякого злоупотребления своей властью. А потому и служил народ верно Антипатру, как царю, и каждый человек почитал его, как верховного главу государства. Он же сам по прежнему оставался верным Гиркану, ни в чем ему не изменяя.

6. Но нельзя никаким образом в счастье избегнуть зависти. Гиркана давно уже втайне раздражала слава юношей; но больше всего беспокоили его подвиги Ирода и та толпа глашатаев, которые трубили о них на всех перекрестках. К тому еще его возбуждали некоторые завистливые царедворцы, которым благоразумие Антипатра и его сыновей стояло как камень преткновения на их пути и которые говорили Гиркану: «Он в сущности уступил правление Антипатру и его сыновьям, а сам остался только титулованным царем без всякой власти. Доколе он будет пребывать в заблуждении, вскармливая себе на гибель царей? Они уже больше не довольствуются сохранением лишь за собою наружного вида правителей, а в действительности распоряжаются, как полноправные властелины, устраняя совершенно от дел настоящего царя. Ведь истре­бил же Ирод множество Иудеев противозаконно и без всякого письменного или устного приказания от него, Гиркана. Если Ирод еще не царь, а только частное лицо, так он же должен быть привлечен к суду и дать ответ пред ним и отечественными законами, не допускающими казни без права и суда».

7. Такие представления все больше возбуждали Гиркана и, наконец, гнев его разразился привлечением Ирода к суду. По увещеванию отца и опираясь на благоприятное для него положение дел, Ирод прибыл в Иудею, расставив предварительно по всей Галилее военные посты. Он шел туда, хотя без сформированного войска; дабы избегнуть подозрения в желании свергнуть Гиркана, но окружил себя внушительным конвоем, чтобы на всякий случай не очутиться совсем беззащитным в руках завистников. Но Секст Цезарь, озабоченный судьбой юноши и опасаясь козней против него врагов, послал Гиркану приказание развязать Ирода от дела по обвинению его в убийстве. Гиркан, склонный было это сделать по собственной инициативе, из любви к Ироду, признал его от суда свободным.

8. Ирод, считая себя освобожденным против воли царя, отпра­вился к Сексту Цезарю в Дамаск с решением не явиться больше к суду, если он вторично будет вызван[76]. Опять злонамеренные люди начали подстрекать Гиркана, пугая его на этот раз тем, что Ирод ушел озлобленный и теперь вооружается против него. Царь этому поверил и, сознавая превосходство противника, сам не знал, что пред­принять. Но когда впоследствии Секст Цезарь назначил Ирода правителем Келесирии и Самарии, тогда Гиркан начал бояться не только за любовь народа к нему, но и увеличивавшегося ныне его могущества, и в страхе ожидал, что тот вскоре нагрянет на него с войском.

9. Предчувствие его не обмануло. Ирод, полный негодования за гро­зивший ему приговор, набрал войско и двинулся к Иерусалиму с целью низвергнуть Гиркана. И он наверно исполнил бы свое намерение, если бы его отец и брат, поспешившие ему навстречу, не смягчили его гнева, заклиная его, чтобы он свою месть ограничил тем, что пригрозил Гиркану и навел на него страх; он должен пощадить царя, при котором он достиг такого могущества. Если предание суду, прибавили они, его ожесточило, то, с другой стороны, он должен быть признателен за сложение с него вины, иначе он только воздаст за зло, а за свое освобождение будет платить неблагодарностью. Нужно также по­думать, что решение войны в руках Бога, а потому в неправом деле и войско бессильно. Исходя из этой точки зрения, он не должен быть так уверен в победе, так как он поднимает руку против царя, с которым он вместе вырос, который часто благодетельствовал ему, никогда не относился к нему враждебно и если теперь выказал по от­ношению к нему тень несправедливости, то только вследствие внушений злых советников Ирод дал себя уговорить и удовлетворился тем, что, показав народу свою силу, он ближе подошел к конечной цели своих стремлений.

10. В это время у Апамеи[77] среди римлян возникли беспорядки и междоусобицы, вследствие того, что Цецилий Басс, сторонник Помпея, коварным образом умертвил Секста Цезаря (116 до раз. хр.) и овладел его армией; но другие полководцы Цезаря, мстя за это убийство, соединен­ными силами напали на Басса. Последним Антипатр подослал вспомо­гательные отряды через своих сыновей, отдав этим дань дружбы обоим Цезарям, как убитому так и жившему еще. Война все еще продолжалась, когда из Италии, в качестве преемника Секста, при­был Мурк.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
(И. Д. XIV, 11, 2—6)
Ирод делается наместником всей Сирии.—Из страха перед ним Малих отравляет Антипатра, но сам вследствие этого лишается жизни.

 

1. В это самое время среди римлян вспыхнула та великая война, в которой Кассий и Брут внезапно и коварным образом умертвили Це­заря, после того, как он властвовал три года и семь месяцев. Это убийство вызвало страшные волнения и раскол среди знатных людей; личные цели побуждали каждого примыкать к той или другой партии, которая сулила больше выгод. Тогда Кассий прибыл в Сирию (114 до раз. хр.), чтобы привлечь на свою сторону войско, находившееся при Апамее. Помирив здесь Мурка с Бассом, равно как и враждовавшие между собою легионы, он освободил Апамею из осады и во главе сое­диненной армии сам объезжал города, взимая повсюду дань и непомер­ные поборы[78].

2. Дошла очередь до иудеев—на них возложена была уплата 700 талантов[79]. Антипатр, устрашенный угрозами Кассия, поручил неме­дленно собрать эту сумму своим сыновьям и некоторым „своим родственникам, в том числе даже Малиху, находившемуся с ним в личной вражде—так велика была нужда его. Первым умилостивил Кас­сия Ирод, немедленно и лично доставивший ему свою долю с Галилеи в размере 100 талантов. Этим он снискал себя дружбу Кассия в то время, когда последний всех других порицал за нерадение и простирал свой гнев даже на самые города. Жителей Гоны, Эмма уса и двух других второстепенных городов[80] он даже обратил в рабство и зашел так далеко, что Малиху грозил смертною казнью за медленное собирание податей. Антипатр, однако, отвратил гибель его и некоторых городов тем, что со всей поспешностью умилостивил Кассия 100 талантами.

3. После удаления Кассия (113 до раз. хр.) Малих вовсе не показал себя благодарным по отношению к Антипатру; он напротив задумал посягнуть на жизнь того, который не раз был его спасителем, и старался удалить того, который всегда был ему помехой в его преступлениях. Антипатр, которому сила и хитрость врага внушали подо­зрения, перешел чрез Иордан с целью собирать войско и готовиться к сопротивлению. Увидев, что замыслы его открыты, Малих умел сво­ею наглостью ввести в заблуждение сыновей Антипатра, как Фазаеля, начальствовавшего над Иерусалимом, так и Ирода, командовавшего над всеми войсками; он до того ослепил их своими неоднократными извинениями и клятвами, что они приняли на себя посредничество между ним и их отцом. Еще раз Антипатр сделался его спасителем, уговорив тогдашнего правителя Сирии, Мурка, пощадить Малиха, которого он намеревался убить за его мятежный характер.

4. Когда в то время возгорелась борьба молодого Цезаря и Антония против Брута и Кассия, последний вместе с Мурком собрали войско в Сирии, и так как значительная часть средств, требовавшихся для этой кампании, была доставлена им Иродом, то они назначили его правителем всей Сирии и снабдили его пехотой и конницей. Кассий даже обе­щал ему, по окончании войны, назначить царем над Иудеей. Это могущество и блестящие виды Ирода навлекли гибель на его отца. Из боязни пред все более возрастающим величием этого человека, Малих подкупил одного из царских виночерпиев, чтобы тот отравил Ан­типатра (113 до раз. хр.). Так, среди великих дел, умер этот столь могучий человеке, которому Гиркан был обязан получением и сохранением власти—он умер во время пира жертвой злодейства Ма­лиха[81].

5. Последний сумел смягчить негодование народа, подозревавшего его в этом отравлении, тем, что отрицал всякое свое участие в нем. Предвидя же, что Ирод не останется равнодушным, он одновременно с тем увеличил свое войско тяжеловооруженными. И действительно, Ирод немедленно появился во главе войска с целью отомстить за сво­его отца. Но по совету брата его, Фазаеля, поставившего ему на вид, что, в случае открытого преследования, Малих может возмутить народ, Ирод выслушал пока его оправдания, наружно сложил с него подозрение и устроил своему отцу блестящее погребение.

6. После он направился в Самарию, потрясенную тогда народными волнениями, и вновь водворил там порядок; за тем к ближайшему празднику он во главе своего тяжеловооруженного войска прибыл опять в Иерусалим. По совету Малика, боявшегося приближения Ирода, Гир­кан послал ему навстречу приказ, не ввести чужестранцев в город, жители которого освящают себя для предстоящего праздника. Но Ирод, не обращая внимания ни на этот мотив, ни на лицо, от которого последовал приказ, в ночное время вступил в город. Малих опять пришел к нему и стал горько оплакивать Антипатра. Ирод тоже притворялся пред ним, хотя с трудом мог преодолеть свой гнев, но тут же донес об убийстве отца в письме к Кассию, кото­рому Малих и без того был ненавистен. Кассий в своем ответном письме призвал Ирода отомстить за отца и одновременно с тем отдал тайное приказание своим военным трибунам оказать содействие Ироду в этом акте правосудия.

7. Лишь только Кассий покорил Лаодикею, как отовсюду стали прибывать к нему вельможи с подарками и венками. Этот момент Ирод назначил для своей мести. Малих, находившийся тогда в Тире, отгадал его намерение и решил тайно услать своего сына из Тира, где тот находился в качестве заложника, а самому бежать в Иудею. Отчаянное положение внушало ему еще более широкие планы: зная, что Кассий занят войной с Антонием, он надеялся склонить народ к отпадению от римлян, низвергнуть с легким трудом Гиркана и самому сделаться царем в Иудее.

8. Но судьба разрушила его надежды. Ирод предвидел его план и пригласил его вместе с Гирканом к себе на пир. Когда гости прибыли, Ирод призвал одного из своих слуг и отправил его с поручением будто приготовить все к пиру, в действительности же, чтобы приказать трибунам засесть в засаду. Помня приказ Кассия, трибуны, вооруженные мечами, вышли за город к берегу. Здесь они окружили Малиха и, нанесши ему множество ран, убили его. Гиркан, объятый ужасом, без чувств упал и, с трудом придя затем в себя, спрашивал Ирода, кто убил Малиха. Когда же один из трибунов ответил: «приказ Кассия», он произнес: «в таком случае Кассий спас меня и мое отечество, ибо он устранил человека, бывшего опасным для нас обоих». Нельзя было решить: искренно ли выска­зался Гиркан, ила он говорил из страха, соображаясь с совершив­шимся фактом[82]. Но Малиху таким путем отомстил Ирод.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
(И. Д. ХIV, 7—13, 2)
Фазаель побеждает Феликса, а Ирод—Антигона.—Иудеи выступают с обвине­ниями против Ирода и Фазаеля, но Антоний их оправдывает и возводит в тетрархи.

 

1. После того, как Кассий оставил Сирию, в Иерусалиме опять под­нялось волнение. Феликс[83] выступил с войском против Фазаеля, чтобы наказать Ирода в лице его брата за месть, совершенную над Малихом. Ирод, который в то время находился у начальника Фабия в Дамаске, поднялся было на помощь брату; но болезнь задержала его. Между тем Фазаель сам справился с Феликсом и упрекнул тогда в неблагодарности Гиркана, который поддерживал Феликса и предоставил брату Малиха завладеть крепостями; в числе последних в руках брата Малиха находилась уже и сильнейшая из всех крепостей Масада[84].

2. Но против значительных сил Ирода он все таки устоять не мог. Ирод, как только выздоровел, отнял опять у него все крепо­сти и, только уступая его мольбам, дал ему свободно выступить из Масады. Затем он изгнал из Галилеи Тирского тирана, Мариона, овладевшего пред тем тремя тамошними крепостями; пленных тирян он всех оставил в живых; некоторых даже отпустил с подар­ками на родину, расположив к себе таким образом город и возбудив в нем ненависть против тирана. Марион, хотя получил свое княжество от Кассия, разделившего всю Сирию на подобные же мелкие княжества, но из ненависти к Ироду оказывал все-таки помощь сыну Аристовула, Антигону (10,1),—и это он делал тем охотнее, что по­следний посредством денег склонил также и Фабия (§ 1) содейство­вать ему в возвращении себе власти. Средства ко всему этому доставлял Антигону породнившийся с ним Птоломей (9,2).

3. Выступив против этих врагов, Ирод разбил их на гра­нице Иудеи, прогнал Антигона и, при своем возвращении в Иерусалим, был радушно встречен за эту победу. Даже те, которые раньше не были расположены к нему, стали теперь склоняться на его сторону по причине того, что он сделался родственником Гиркана. Прежде он был женат на своей соотечественнице не неблагородного происхождения, по имени Дорида[85], родившей ему сына, Антипатра; ныне же, женившись на Мариамме, дочери Александра, сына Аристовула, внучке Гиркана от дочери, он стал в родственный отношения с царем[86].

4. Когда после поражения Кассия при Филиппах, Цезарь отправился в Италию, а Антоний в Азию, тогда между другими посольствами при­бывшими от разных городов к Антонию в Вифинию, явились также от иудеев знатные лица с жалобами на то, что Фазаель и Ирод на­сильно захватили в свои руки правление, оставив Гиркану один лишь почетный титул. Но туда явился также и Ирод, который щедрыми по­дарками так обворожил Антония, что он даже не пожелал выслушать его противников. Так они и вынуждены были возвратиться назад без всякого результата.

5. Но еще раз прибыли знатнейшие из иудеев, в числе 100 человек, в Дафну, возне Антиохии, к Антонию, который был уже тогда порабощен своей любовью к Клеопатре. Они выставили наиболее красноречивых и почетных из своей среды, чтобы обвинить обоих братьев. Защитником последних выступил Мессала, поддерживаемый Гирканом, как их родственником. Выслушав обе стороны, Антоний спросил Гиркана, кто из них в действительности более способен к правле­нию. И когда этот признал преимущество за Иродом и его домом, он возрадовался, ибо он у их отца, во время своего пребывания в Иудее вместе с Габинием, пользовался самым широким гостеприимством[87]: он назначил братьев тетрархами[88] и передал им правле­ние над всей Иудеей.

6. Когда посланники возроптали против этого, он приказал пят­надцать из них заключить в тюрьму, имея также в виду их каз­нить, а остальных он прогнал с позором. Возбуждение умов в Иерусалиме чрез это только усилилось; вновь снарядили послов и даже целую тысячу, в Тир, где Антоний остановился по пути в Иерусалим. Когда те подняли шум, Антоний выслал к ним начальника Тира с приказанием казнить всех и каждого, который только попадется ему в руки и этим самым укрепить власть назначенных им тетрархов.

7. Предварительно, однако, вышли к делегатам на берег Ирод с Гирканом и убеждали их прекратить бесполезное и неразумное со­противление, дабы не навлечь гибель на себя и на свое отечество. Но от этих увещеваний неудовольствие возросло еще больше. Тогда Антоний послал тяжеловооруженных, которые многих умертвили и многих ранили. Гиркан позаботился о погребении павших и об уходе за ранеными. Спа­савшиеся бегством все-таки не унимались: они привели еще и окрестности города в такое волнение, что Антоний в своей ярости приказал убить даже тех, которых он раньше взял в плен.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
(И. Д. ХIV, 13, 3)
Парфяне, при помощи которых Антигон снова возвращается в Иудею, берут в плен Гиркана и Физаеля.—Бегство Ирода, разграбление Иерусалима, судьба Фазаеля и Гиркана.

 

1. По истечении двух лет, когда Варцафарн, сатрап парфян, и Пакор, сын парфянского царя, владели Сирией[89], Лизаний, унаследо­вавший власть своего отца Птоломея, сына Менная[90], уговорил сатрапа обещанием 1000 талантов и 500 жен низложить Гиркана и возвра­тить правление Антигону. Подкупленный таким образом Пакор отпра­вился сам по морскому берегу и приказал Варцафарну двинуться во внутрь страны. Из жителей побережья только тиряне не приняли Пакора в то время, когда Птоломаида и Сидон открыли перед ним ворота. Царскому виночерпию, носившему его же имя, он передал часть своей конницы с поручением вторгнуться в Иудею и там на месте собирать сведения о неприятеле и оказывать Антигону в случае надобности всяче­ское содействие.

2. В то время, когда парфяне, грабя на пути, проходили чрез Кар­мель, вокруг Антигона собралось много иудеев, готовых принять уча­стие в нападении. Он отправил их в так называемую Дубовую рощу (Дрим) для занятия этой местности. В завязавшейся здесь битве, они отбросили назад неприятеля, преследовали его, поспешно направились затем в Иерусалим и, еще больше увеличившись в числе на пути, подступили к царскому дворцу. Гиркан и Фазаель встретили их с сильным отрядом и посреди площади завязался бой. Ирод же с своим отрядом принудил врагов к отступлению и запер их в храме под охраной 60 солдат, расположенных им в близлежавших домах. Но враждебная обоим братьям часть населения протеснилась к этим домам и сожгла их вместе с находившейся там стражей. Разъяренный этой потерей, Ирод обрушился на жителей города и многих из них умертвил: ежедневно они толпами нападали друг на друга, и было беспрестанное избиение.

3. Так как тогда приближался как раз праздник Пятидесятницы, то вся окрестность храма и город вообще наполнялись массами поселян, большею частью хорошо вооруженных. Фазаель охранял стену, Ирод с меньшими силами—царский дворец. Отсюда он делал вылазки в северную сторону против неорганизованных неприятельских полчищ, многих убивая, всех же обращая в бегство; одних он запер в городе, других в храме, а третьих загнал на огороженную со всех сторон внешнюю площадь. Тогда Антигон предложил впустить Пакора в город, в качестве посредника. Фазаель дал себя уговорить, принял парфянина с его 500 всадниками в город, пригласил его даже к себе, как гостя; хотя Пакор явился как будто для того, чтобы уладить спор, но в действительности имел в виду оказать помощь Антигону. Так он, под видом прекращения раздора, лукаво советовал Фазаелю отправиться для переговоров к Варцафарну; тщетно предостерегал его Ирод и предлагал ему вместо того, чтобы предать себя в руки измены, лучше убить ехидного человека, так как варвары по натуре своей вероломны. Пакор вышел из города и, дабы возбудить как можно меньше подозрения, взял с собою Гиркана; у Ирода он оставил небольшое число так называемых вольных всадников, а с остальными он провожал Фазаеля.

4. Прибыв в Галилею, они застали там жителей готовыми к во­оруженному восстанию. И действительно галилеяне еще раньше соедини­лись с сатрапом и теперь, при прибытии Фазаеля и Гиркана, советовали ему под видом дружбы завлечь их в засаду! Варцафарн встретил своих гостей подарками, но по их удалении он расставил им сети. Они, однако, узнали об измене, когда их привели в прибрежный город Экдиппон[91]: здесь они услышали об обещании парфянам 1000 талантов и 500 женщин, в число которых Антигон назначил и их жен; они узнали далее, что варвары каждую ночь устраивали им засады на пути и давно уже взяли бы их в плен, если б не сочли необходимым выждать ареста Ирода в Иерусалиме для того, чтобы тот, раз­ведавши об их участи, не принял бы мер предосторожности лично для себя. И все это нельзя было принять за простую молву—издали им виднелись уже расставленные караулы.

5. Хотя Офелий (узнавший весь этот план от Сарамаллы—тогдашнего первого богача в Сирии) настоятельно советовал Фазаелю бежать, он все-таки не согласился оставить Гиркана на произвол судьбы, а от­правился сейчас к сатрапу, бросил ему в лицо укор в предатель­стве, а главное в том, что он решился на такое дело из-за денег, и в заключении предложил ему за свое спасение больше, чем Антигон за престол. Хитрый парфянин свалил с себя подозрение клятвами и оправданиями и поспешил к Пакору. Но вслед за этим, некоторые из оставшихся на месте парфян, получившие на то надлежащую инструк­цию, взяли в плен Фазаеля и Гиркана, которые осыпали их прокля­тиями за их вероломство и клятвопреступление.

6. В одно и то же время посланный парфянами виночерпий усиленно хлопотал о том, как бы захватить в свои руки Ирода, для чего ему необходимо было, согласно данной ему инструкции, заманить его за город­скую стену. Ирод же, с самого начала не доверявший варварам, узнал как раз, что письмо, открывавшее ему замыслы против его личности, попало в руки врагов. Он поэтому отказался выйти из города, не смотря на самое невинное, по-видимому, предложение Пакора, которое гласило: пусть только он выйдет навстречу курьеру, потому что ни враги не завладели письмом, ни самое письмо не заключает в себе известия о каких-либо коварных замыслах, а сообщает только о результатах, достигнутых Фазаелем. Случайным образом Ирод узнал из других источников о пленении его брата; к тому еще дочь Гиркана, Мариамма[92], чрезвычайно умная женщина, пришла к нему и заклинала его не трогаться с места и не доверяться варварам, злые намерения которых были уже ясны как день.

7. В то время, когда Пакор все еще обдумывал со своими совет­никами план тайного нападения (открыто нельзя было, конечно, схватить такого хитрого и предусмотрительного человека), Ирод предупредил их, бежав ночью, незаметно для врагов, с близкими ему людьми по на­правлению к Идумее. Как только узнали об этом парфяне, они пусти­лись за ним в погоню. Тогда Ирод отправил вперед свою мать, сестру, невесту с ее матерью и самого младшего своего брата; сам же он, следуя за ними со своей дружиной, задерживал варваров, убивал многих из них при каждом столкновении и, таким образом, благо­получно достиг крепости Масады.

8. Больше, чем парфяне, тревожили его, впрочем, на пути бегства иудеи, которые беспрестанно беспокоили его и на расстоянии 60 стадий от города дали ему даже довольно продолжительное сражение. На месте, где Ирод их победил и многих из них уничтожил он, в память этой победы, основал впоследствии город, который украсил великолеп­ными дворцами, укрепил сильным замком и назвал его по своему имени, Иродионом (21, 20). Во время его тогдашнего бегства к нему каждый день стекалось много людей[93]. Когда он прибыл в Фрессу, в Идумею, к нему навстречу вышел его брат Иосиф и советовал ему освободиться от большей части спутников, так как Масада не может вместить такое множество людей (их было свыше 9000). Ирод принял совет, отпустил тех, которые были ему больше в тягость, чем в помощь, в Идумею, снабдив их средствами для пути, и с оставленной при себе лучшей частью войска, самой отборной и преданной, благополучно прибыл в крепость. Здесь он для защиты женщин оставил 800 человек со всеми припасами на случай осады, а сам поспешно отправился в Петру, в Аравию.

9. Парфяне предались теперь в Иерусалиме грабежу; они вторгались в дома бежавших и в царский дворец, где пощадили лишь сокровища Гиркана, состоявшие впрочем, только из трех сот талантов. В общем они не нашли столь много, сколько рассчитывали, потому что Ирод, предвидев измену со стороны варваров, еще раньше препроводил свои наиболее ценные сокровища в Идумею; то же самое сделали и его при­верженцы. По окончании грабежа в Иерусалиме, парфяне зашли так далеко в своем высокомерии, что, не объявляя войны, враждебно прошли чрез всю страну, опустошили город Мариссу[94] и не только воз­вели Антигона на престол, но и передали в его руки для расправы с ними, как военнопленников, Фазаеля и Гиркана. Последнему, павшему пред ним на колени, Антигон сам откусил уши[95] для того, чтобы он при каком-либо новом перевороте, никогда больше не мог принять сан первосвященника, ибо только беспорочные (и в физическом отно­шении) могут занять этот пост[96].

10. Мужественная гордость Фазаеля предупредила Антигона: не имея у себя меча и не пользуясь свободой рук, он разбил себе голову о скалу. Этой мужественной смертью, которая еще ярче осветила трусость Гиркана, он показал себя истинным братом Ирода: он избрал себе конец, достойный его подвигов при жизни. Впрочем, по поводу его кончины существует и другой рассказ. Фазаель; как говорят, только что исцелился от старой раны; но врач, присланный Антигоном будто для лечения, наполнил рану ядовитым веществом, и таким образом лишил его жизни. Верно ли одно или другое, но первый рассказ о его смерти действительно славен. Говорят еще, что он, уже испуская дух, узнав от одной женщины о счастливом бегстве Ирода, произнес: «теперь я умираю спокойно, так как я мстителя моих врагов оставляю в живых».

11. Так погиб Фазаель. А парфяне, хотя видели себя обманутыми в своих надеждах на добычу жен, к которым они были особенно похотливы, все-таки утвердили за Антигоном полную власть, а Гиркана они повели с собою пленным в Парфию (110 до разрушения храма).

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
 (И. Д. ХIV, 14, 1—5)
Изгнанный из Аравии Ирод спешит в Рим, где он, благодаря содей­ствию Антония и Цезаря, назначается царем иудеев.

 

1. Предполагая, что брать находится еще в живых, Ирод ускорил поездку свою в Аравию и спешил получить у царя денег, чем он думал обратить жадность парфян в пользу Фазаеля. На тот слу­чай, если араб забыл дружбу его отца и окажется на столько мелочным, что не захочет подарить ему сумму, требуемую для выкупа, он рассчитывал просить ее у него взаймы и оставить ему заложником сына пленника (с этой целью он взял с собою своего семилетнего племян­ника). Он был готов дать 300 талантов и хотел было воспользо­ваться содействием в этом деле тирян. Но решение судьбы предупре­дило его: Фазаель был мертв, и братская любовь Ирода бесполезна. К тому ему пришлось убедиться, что и старая дружба арабов больше не существует. Их царь Малих[97] послал даже ему чрез гонцов навстречу приказ очистить страну; предлогом ему служило то, будто парфяне потребовали от него изгнания Ирода из Аравии; но в сущности Малихом руководил простой расчет сохранить в целости то, что он должен был Антипатру и избегнуть такого положения, при котором он был бы вынужден за подарки отца платить тем же находящимся в нужде его сыновьям. На этот бесчестный поступок подстрекали его люди, которые наравне с ним нашли более удобным утаить деньги, подаренный Антипатром, — и те люди были именно сильнейшие при дворе.

2. Ирод увидел, что вследствие тех же причин, по которым он надеялся встретить в арабах лучших друзей, они сделались его вра­гами; ответив курьерам то, что подсказало ему его наболевшее сердце, он направился в Египет. В первый вечер он отдохнул в одном деревенском храме, где он вновь встретился с оставленной им свитой. На следующий день, по его прибытии в Ринокоруру, ему было доложено о кончине брата. Пораженный столь страшным горем, но освобожденный за то от забот, поглощавших его в последние дни, он продолжал свой путь. Араб между тем одумался и поспешно отправил гонцов, которые должны были воротить назад обиженного. Но уже было поздно: Ирод был уже впереди и прибыл в Пелузий (9, 4). Находившиеся здесь в гавани шкипера хотели отказать ему в переезде; он обратился поэтому к тамошним судьям, которые, во внимание к его громкому имени и высокому положению, доставили ему возможность продолжать свой путь до Александрии. Прибыв в этот город, он встретил блестящий прием со стороны Клеопатры, надеявшейся приобресть в нем полководца для начатой ею войны. Но он отклонил предложение царицы и, не боясь ни суровой зимней погоды, ни беспорядков в Италии, поплыл в Рим.

3. У памфилийского берега он подвергся такой опасности, что большая часть груза должна была быть выброшена за борта; с большим трудом он спасся в Родос, крайне истощившийся в войне с Кассием. Здесь он был принят своими друзьями Птоломеем и Саппинием и, терпя хотя нужду в деньгах, выстроил трехвесельное судно высшего калибра, на котором он вместе со своими друзьями отплыл в Брентесион[98]. Отсюда он поспешил в Рим и, полагаясь на отцовскую дружбу, предстал прежде всего пред Антонием, рассказал ему о несчастии, постигшем его и все его семейство, и как он, оставив самых близких ему людей в осажденной крепости, сам в бурное время года отправился к нему искать помощи.

4. Такая превратность судьбы вызвала сострадание в Антонии. Вспо­миная с благодарностью гостеприимство, оказанное ему Антипатром и принимая главным образом во внимание дарования Ирода, он тут же порешил того, которого он раньше произвел в тетрархи, назначить теперь царем иудеев (109 до раз. хр.). В одинаковой мере, как благосклонность к Ироду, повлияло на это решение враждебное чувство против Антигона, в котором он усмотрел бунтовщика и врага римлян. Цезарь шел ему навстречу своим согласием: он живо припоминал египетский поход, совершенный Антипатром вместе с его отцом[99], его гостепреимство, равно как его всестороне-испытанную преданность и бла­гонамеренность; с другой стороны он признавал также энергичную и мощную натуру Ирода. Вследствие этого он созвал сенат, которому Мессала[100], а за ним Атратин представляли Ирода, изображали заслуги его отца и личную его преданность римлянам; рядом же с ним они Антигона выставили, как врага римлян, не только на основании прежних его действий, но и потому также, что, обойдя римлян, он принял корону из рук парфян. Уже это одно произвело впечатление на сенат; но после, когда выступил еще Антоний и разъяснил, насколько восшествие Ирода на престол будет полезно для войны с парфянами[101], тогда все согласились. По окончании заседания, Ирод вышел из сената, имея с одной стороны Антония и с другой — Октавиана[102]. Консулы и другие государственные сановники провожали их для приношения жертвы богам и возложения сенатского решения на Капитолий. В первый же день назначения Ирода царем, Антоний дал в честь его торжественный обед.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
(И. Д. XIV, 14, 6—15, 3)
Антигон осаждает запертых в Массаде, которых возвратившийся из Рима Ирод освобождает.— Отправляясь вслед за тем в Иерусалим, он там застает подкупленного Антигоном Силона.

 

1. Антигон в это время осаждал оставшихся в Массаде, которые, хотя были в изо6илии снабжены всеми съестными припасами, но терпели недостаток в воде. По этой причине Иосиф, брат Ирода, хотел бежать с 200 из своих людей к арабам, так как он слышал, что Малих раскаивается в своем неучтивом обращении с Иродом. И он действительно покинул бы цитадель, если б как раз в ночь, назначенную для бегства, не выпал сильный дождь; теперь цистерны вновь наполнились водою, и в бегстве больше не представлялось надоб­ности; теперь, напротив, они делали вылазки против Антигона и частью в открытых, рукопашных схватках, частью посредством засады лишали его многих людей. Не всегда, однако, дело шло так хорошо: случалось нередко, что они сами возвращались назад с уроном.

2) Между тем римский полководец Вентидий, посланный для изгна­ния парфян из Сирии[103], по уходе последних прибыл в Иудею (109 до раз. хр.). Явившись под предлогом выручать Иосифа из осады, с действительной же целью для того, чтобы наложить контрибуцию на Антигона, он раскинул свой лагерь вблизи Иерусалима, но как только был насыщен деньгами, он сам с большей частью войска отступил и оставил на месте один только отряд под начальством Силона, дабы полное отступление не разоблачало корыстной цели его прихода. Антигон надеялся еще, что парфяне опять придут ему на помощь; тем не менее он поддерживал сношения с Силоном, чтобы сделать его безвредным для своих целей.

3. Но уже Ирод возвратился из Италии и высадился в Птоломаиду (весною 109 до раз. хр.); набрав внушительное войско из иностранцев и туземцев, он быстро двинулся оттуда чрез Галилею против Антигона. Его поддерживали Вентидий и Силон, которых посланный Антонием Деллий упросил помочь Ироду в его предприятии. Вентидий был тогда занят усмирением волнений, возбужденных в разных городах парфя­нами, а Силон, подкупленный Антигоном оставался в Иудее. Ирод, впрочем, вовсе не нуждался в подкреплении: войско его с каждым днем увеличивалось на пути, и вся Галилея, за немногими исключениями, пристала к нему. Первой и неотложный задачей Ирода было взятие Мас­сады и освобождение его родных из осады. Одна Иоппия[104] стояла ему камнем преткновения на пути: этот враждебный ему город он должен был взять непременно для того, чтобы, подвигаясь дальше к Иерусалиму, не оставить в тылу крепость в руках врагов. Силон с удовольствием примкнул к нему, найдя, наконец, повод к выступлению. Когда же иудеи начали преследовать его сзади, Ирод бросился на них с легким отрядом, быстро рассеял их и спас таким образом Силона, который плохо защищался.

4. После взятия Иоппии он поспешил к Массаде для освобождения своего семейства. Добрая память о его отце, его личная слава, призна­тельность за оказанные ими обоими благодеяния—все это привлекало к нему местных жителей, но большая часть людей присоединялась к нему, вследствие сложившегося у них убеждения в том, что престол достанется Ироду; таким образом вокруг него образовалось отборное войско. Антигон, хотя преследовал его, устраивая засады в удобных местах, но вреда он не причинял ему никакого, или самый незначительный. Как только Ирод освободил своих людей из Массады, что ему удалось очень легко, и взял крепость Рессу[105], он двинулся к Иерусалиму. Войско Силона и многие из жителей города из страха пред его силами примкнули к нему.

5. Едва Ирод раскинул свой лагерь на западной стороне города, как расставленные там караулы стали отражать его войско стрелами и дротиками; другие делали вылазки толпами и схватывались с передовыми постами. Тогда Ирод прежде всего послал герольдов к городской стене объявить во всеуслышание, что он явился для блага народа и спасения города, что он даже не думает мстить врагам, а напротив самых отъявленных противников готов простить. Но партия Антигона приводила с своей стороны возражения[106] и не допускала никого ни перейти к Ироду, ни даже выслушать его глашатаев. Антигон даже приказал от­толкнуть врагов от стены; и быстро они были прогнаны стрелами, по­сыпавшимся на них из башен.

6. Тут и Силон явно показал, что он подкуплен. По его под­стрекательству солдаты начали громко жаловаться на недостаток провианта, требовать денег на содержание и хороших зимних квартир, так как окрестности города были совершенно опустошены солдатами Антигона. Опи­раясь затем на эти требования, Силон стал уже готовиться к отступ­лению. Но Ирод обратился к его офицерам и солдатам вообще и стал их упрашивать не оставить его одного, так как он послан сюда Октавианом, Антонием и сенатом; что же касается их жалоб на недостаток провианта, то он готов их сейчас же удовлетворить. И действительно, в тот же день он сделал набег на окрестные селе­ния и доставил им оттуда такой богатый запас съестных продуктов, что этим отнял у Силона всякий предлог к отступлению. Чтобы и на будущее время солдаты не терпели недостатка, он поручил самарянам, столица которых была на его стороне, доставлять в Иерихон хлеба в зерне, вина, масла и убойного скота. Антигон, узнав об этом, разо­слал партизанские отряды по всем направлениям с целью задержать подвозы и отрезать их от лагеря. Возле самого Иерихона собралась также большая масса тяжеловооруженных, которые расположились на горах для выслеживания провиантских обозов. Но и Ирод не бездейство­вал: он появился пред Иерихоном с десятью отрядами, (пять римских и пять иудейских с разноплеменными наемниками) и кроме того еще с немногими всадниками. Город оказался покинутым его жителями; только в крепости нашли 500 человек с их женами и детьми. Он взял их в плен, но сейчас же отпустил их опять на свободу; в остальные части города ворвались римляне и ограбили дома, оказав­шиеся переполненными разными богатствами. Царь оставил в Иерихоне гарнизон и возвратился назад; римское войско он отправил на зим­ние квартиры в перешедшие на его сторону города Идумеи, Галилеи и Самарии. И Антигону, вследствие подкупа Силона, предоставлено было часть войска принять на квартиры в Лидду[107], чем он хотел зарекомендо­вать себя пред Антонием[108].

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
(И. Д. XIV, 15, 4—9)
Ирод берет Сепфорис и заставляет сдаться ему спрятавшихся в пещерах разбойников.—Затем он наказывает враждебного ему Махера и от­правляется к Антонию во Самосату.

 

1. Римляне во время перерыва войны предались блаженному отдыху; только Ирод не отдыхал; своему брату Иосифу он дал 2000 пеших и 400 конных солдата, поручил ему занять Идумею для того, чтобы партия Антигона не произвела там восстания. Сам же он, доставив свою мать и остальных освобожденных из Массады родственников в безопасное место в Самарию, отправился в Галилею для покорения оставшихся еще вне его власти городов и изгнания оттуда гарнизонов Антигона.

2. Сепфориса[109] он достиг в сильную вьюгу и взял этот город без труда, так как при его приближении гарнизон бежал оттуда. Здесь он дал своим солдатам отдохнуть после перенесенной непогоды (жизненных продуктов найдено в городе в большом запасе) и выступил против разбойников в пещерах, которые своими частыми на­бегами сделались для жителей страны таким же страшным бичом, как и настоящая война. Три отряда пехоты и один эскадрон конницы царь отправил вперед к деревне Арбеле[110], а сорок дней спустя, он выступил сам с остатком войска. Неприятели, однако, не устрашились его наступления, а встретили его с оружием в руках, ибо они обла­дали опытностью воинов и смелостью разбойников. В начале сражения они своим правым крылом заставили левое крыло Ирода поддаться назад. Но быстрым поворотом своего правого крыла Ирод пришел на помощь своим, остановил бегущих и, устремившись навстречу преследовавшему неприятелю, остановил его жаркое нападение до тех пор, пока неприятель, во избежание решительного боя строем против строя, не обратился в бегство.

3. Он их преследовал до Иордана под безостановочной резней и значительную часть их уничтожил; уцелевшие остатки рассеялись по ту сторону реки. Галилея таким образом избавилась от этого бича; оста­лись еще те, которые скрывались в пещерах, и для начала борьбы с ними потребовался продолжительный отдых для войска. Вследствие этого, он, наградив солдат за трудности похода (каждый солдат получил 150 серебряных драхм, а командиры были наделены еще более щедрыми подарками), отпустил их на зимние квартиры. Самому младшему брату своему, Ферору, он поручил обеспечить их содержание, а также укрепить Александрион; и то и другое им было исполнено.

4. В это время Антоний находился в Афинах. Вентидий же призвал Силона и Ирода к войне против парфян (108 до раз. хр.) с тем, однако, условием, чтобы раньше восстановить порядок в Иудее. Ирод охотно предоставил Силону уйти к Вентидию, а сам выступил против разбойников в пещерах. Эти пещеры, находясь в отлогих горах, были неприступны ни с какой стороны: только очень узкие, извилистые тропинки вели вверх к ним, а скалы, на которых находились их отверстия, отвесно ниспадали вниз в зияющие пропасти[111]. Эта недоступ­ная местность делала царя долгое время беспомощным. Но, наконец, он придумал чрезвычайно опасное средство. Он приказал сильнейших своих воинов опускать вниз в ящиках на канатах для того, чтобы они могли проникать в отверстия; здесь они рубили разбойников вместе с их семействами и бросали пылающие головни в тех, которые сопро­тивлялись. Охотно бы Ирод захватил в свои руки некоторых из них живыми, он с этой целью предложил им через герольда самим выйти к нему. Но никто не сдавался добровольно и даже из побежденных многие предпочитали смерть плену. Один старик, отец семерых детей, следующим образом убил последних вместе с их матерью за то, что они, доверяясь царским обещаниям, упрашивали его выйти из пещеры. Он стал у входа пещеры, приказал им выходить по одиночке и заколол каждого отдельно появлявшегося сына. Ирод, потрясенный этой сценой, за которой он издали наблюдал, простирал свою правую руку к старику и умолял его пощадить своих собственных детей. Но старик и слышать его не хотел: резкой бранью он напомнил Ироду о его низком происхождении[112], умертвил еще свою жену над трупами детей и, швырнув их вниз по отвесной стене, сам вслед за ними бросился в бездну.

5. Таким образом Ирод овладел пещерами и их обитателями. После этого он часть войска, казавшуюся ему достаточной для подавле­ния могущих возникнуть волнений, оставил под предводительством Птоломея, а сам с 3000 тяжеловооруженных и 600 всадников отправился в Самарию против Антигона. Его отъезд опять ободрил виновников обычных беспорядков в Галилее; в неожиданном напа­дении они умертвили полководца Птоломея, опустошили страну и ушли в болота и другие малодоступные местности. Извещенный о восстании Ирод быстро явился на помощь, истребил огромную массу зачинщиков, освободил все осажденные крепости и взыскал с своих врагов, в нака­зание за поднятое ими восстание, 100 талантов.

6. После того, как парфяне были изгнаны из страны и Пакор был убит (108 до раз. хр.), Вентидий, по приказанию Антония, послал Ироду 1000 всадников и два легиона в помощь против Антигона. К начальнику этого войска, Махеру, Антигон письменно обратился с прось­бою перейти на его сторону; обещая ему за это деньги, он вместе с тем жаловался ему на насильственный образ действия Ирода и на его презрительное отношение к царской фамилии. Махер не мог, однако, игнорировать того, который его послал, к тому же Ирод платил еще лучше. Он поэтому не склонялся на измену, но заигрывал в дружбу с Антигоном и вопреки предостережению Ирода отправился выведать положение первого. Антигон же проник его намерение, запер пред ним город и оборонялся против него со стен города, как против врага, пока Махер не был принужден возвратиться назад к Ироду в Аммаус. Раздраженный неудачным исходом своего предприятия, он истреблял всех попадавшихся ему на пути иудеев, не щадя также и иродианцев, а поступая со всеми, как со сторонниками Антигона.

7. Такое поведение Махера до того ожесточило Ирода, что он готов был поднять против него оружие и мстить ему, как врагу; но он все-таки поборол свой гнев и отправился к Антонию жаловаться на преступные действия Мазера. Последний же, сознав свою ошибку, поспешил вслед за царем и горячими просьбами вымолил у него прощения. От поездки к Антонию Ирод все-таки не отказался, а напротив, узнав, что Антоний с сильной армией ведет атаку на Самосату[113] (сильный город на Евфрате), он еще больше ускорил свой путь, так как здесь ему представился удобный случай показать свою храбрость и этим еще больше обязать Антония. И действительно, его прибытие положило конец осаде 2: он истребил много варваров и собрал много добычи. Антоний, давний обожатель его храбрости, сделался им теперь еще в более вы­сокой степени; к прежним знакам отличия он прибавил ему еще новые и укрепил его надежда на престол. Царь Антиох[114] должен был, однако, сдать Самосату.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
(И. Д. ХIV. 15, 4—9)
Иосиф, брат Ирода, убит,—Казнь убийцы.—Ирод осаждает Иерусалим и женится на Мариамме.

 

1. Между тем дело Ирода в самой Иудее потерпело чувствительный удар. Он оставил здесь командующим над войсками своего брата Иосифа и дал ему инструкцию до его возвращения не затевать никаких враждебных действий против Антигона, так как на Махера, судя по его прежнему поведению, нельзя было рассчитывать, как на надежного союзника. Но как только Ирод удалился, Иосиф, не стесняясь его инструкциями, с пятью добавочными манипулами, полученными от Ма­хера, двинулся к Иерихо, чтобы грабить с тамошних полей вполне уже созревший хлеб. В горах и непроходимых местах он был настиг­нут неприятелем. После храброго сопротивления Иосиф сам пал в этой битве и вместе с ним погиб весь римский корпус; последний состоял из новичков, недавно набранных в Сирии, и им не был дан ни один из римлян, из так называемых ветеранов, которые могли бы поддержать неопытных воинов.

2. Антигон, не удовлетворяясь одной победой, так далеко зашел в своем ожесточении, что наглумился даже над трупом Иосифа: он велел собрать павших, а Иосифу отрезать голову, хотя брать убитого, Ферор, предлагал ему 50 талантов выкупа. После этой победы Анти­гона в Галилее опять поднялось бурное восстание, которое на этот раз достигло ужасающих размеров: назначенные Иродом сановники были проволочены приверженцами Антигона к морю и там утоплены. И в Идумее, где Махер вновь укрепил замок Гитру, многое также пере­менилось. Обо всем этом Ирод ничего еще не знал. После взятия Са­мосаты Антоний назначил правителем Сирии Созия и поручил ему под­держать Ирода в борьбе с Антигоном. Он сам возвратился опять в Египет; Созий же выслал вперед два легиона в Иудею для Ирода и с остальной своей армией последовал за ними.

3. В Дафне, возле Антиохии (12,6), где Ирод остановился по до­роге в Иудею, явные сновидения прямо предвещали ему смерть брата. Очнувшись однажды после такого мучительного сна, он к ужасу своему увидел пред собою зловещих гонцов. Только недолго он плакал над этим несчастьем, скорее даже гнал от себя скорбь и поспешил против врага. Он ехал с невероятной быстротой и, прибыв в Ливан, принял к себе на службу 800 тамошних жителей; там же с ним соединился один легион римлян. Не выждав ни одного дня, он вторгся с ними в Галилею и ставших против него врагов отбросил назад. Вслед за тем он немедля приступил к осаждению крепости; но прежде чем успел овладеть ею, он, вследствие наставшей сильной бури, был вынужден перейти в соседние деревни. Чрез несколько дней прибыл к нему второй легион, присланный Антонием; тогда не­приятель в страхе пред превосходством его сил в ночное время сам очистил крепость.

4. После этого он поспешил чрез Иерихон, чтобы как можно ско­рее отмстить убийцам его брата. Здесь он пережил чудесное знамение, которое прославило его, как особенного любимца божества. В тот вечер у него пировали многие знатные лица. Как только пир окончился и гости разошлись, дом, в котором они все находились, вдруг рухнул. Этот удивительный случай послужил Ироду знаком, предвещающим опасности, но также и спасение в предстоящей войне. Утренней зарей он выступил в поход. Около 6000 неприятелей бросились вниз с гор и беспокоили его авангард, и если они не осмеливались вступать в рукопашную с римлянами, то издали они все-таки бросали в них камни и дротики, которыми многих ранили. Сам Ирод, проехав верхом, также был задет дротиком в бок.

5. Желая показать, будто его люди превосходят не только от­вагой, но и количеством, Антигон послал одного из своих друзей, Паппу, во главе отряда в Самарию. Они должны были померяться с Махером. Ирод же между тем прорезал враждебную ему страну, разрушил на пути пять небольших городов, убил 2 000 из числа жителей и, предав огню их жилища, возвратился к себе в лагерь, который был разбита возле селения Каны.

6) Каждый день к нему стекались массы иудеев из разных сторон и даже из Иерихона, одни, увлеченные его подвигами, другие—из не­нависти к Антигону; большинство, однако, толкало смутное стремление к государственному перевороту, в котором они сами не могли дать себе отчета. Ирод торопился к бою; люди Паппы также шли ему бодро навстречу, не страшась ни численного превосходства врага, ни его жажды брани. Но ряды неприятеля не долго держались в том сражении (107 до раз. хр.). Ирод в пылу гнева за убийство брата, ставя свою жизнь на карту, как будто он должен был здесь наказать виновников этого убийства, быстро опрокинул сопротивлявшихся ему врагов, бросился затем на остальных, которые еще не уступали поля битвы, всех обратил в бегство и погнался вслед за ними. Кровь лилась потоками: задние ряды преследуемых, будучи местами оттеснены назад передовыми, попадали прямо в руки Ирода и падали бесчисленными массами. Он вместе с неприятелями втиснулся в деревню, где все дома были битком набиты тяжеловооруженными, да и крыши на верху были покрыты защитниками. Едва только были преодолены стоявшие извне, как он стал ломать дома, дабы вынудить находившихся внутри к выходу. Так они целыми кучами были похоронены живыми под крышами. Спасавшиеся из-под развалин падали под мечом солдат, и груды трупов до того росли, что загромождали собою дорогу победителям. Такую огромную потерю людей не мог перенесть неприятель; если б ему даже удалось со­браться и вновь сомкнуться в ряды, то один вид павших обратил бы его опять в беспорядочное бегство. Поощренный этой победой, Ирод тотчас бы поспешил в Иерусалим, если б ему не препятствовала чересчур суровая зима. Полное торжество Ирода и окончательное паде­ние Антигона, который носился уже с мыслью об оставлении города, за­держано было только этим обстоятельством.

7. Под вечер когда Ирод отпустил уже своих утомленных друзей на отдых, он, по солдатскому обычаю, разгоряченный еще от боя, от­правился в баню. Его провожал один только слуга. Не успел он еще войти в помещение бани, как мимо него пробежал неприятельский солдат, вооруженный мечом, за этим появился другой, третий и сейчас за ними еще некоторые. Они спаслись от побоища в эту баню воору­женными и объятые ужасом лежали здесь спрятанными; вид царя вывел их из оцепенения: трепеща от страха они пробежали мимо него безоружного, ища глазами выходных дверей. Случайно здесь не было никого, который мог бы их задержать, а Ирод был уже рад тому, что так счастливо отделался. Таким образом они все разбежались.

8. На следующий день он приказал отрубить голову полководцу Антигона, Паппу, павшему в битве, и послал эту голову своему брату Ферору, как искупительную жертву за их убитого брата, ибо Паппа был именно тот, который лишил жизни Иосифа (§ 2). Лишь только зима ослабла, Ирод двинулся к Иерусалиму (107 до раз. хр.), повел вой­ско до городских стен и как раз при окончании третьего года своего назначения в Риме царем, расположился лагерем против храма. С этой стороны именно город был доступен, с этой стороны он раньше был взят Помпеем. Распределив работы между войском и вырубив растительность ближайших окрестностей города, он велел сделать три вала и возвести на них башни. Для этих работ он оставил на месте самых способных и надежных людей, а сам отправился в Самарию, чтобы отпраздновать свой брак с дочерью Александра, сына Аристовула, с которой, как выше было сказано (12,3), он был помолвлен. Так он свою женитьбу превратил в эпизод иерусалимской осады, ибо давно уже он начал презирать своих врагов.

9. По окончании свадебного торжества он возвратился в Иерусалим с еще более значительной армией, так как и Созий примкнул к нему с сильным войском, состоявшим из конницы и пехоты. Вся соеди­ненная армия, около одиннадцати легионов[115] пехоты и шести тысяч кон­ницы (не считая огромного числа союзников из Сирии) расположилась лагерем близ северной стены города. Сам Ирод опирался на заклю­чение римского сената, которым он был назначен царем (14,4), а Созий на Антония, который все войско, находившееся под его командой, предоставил к услугам Ирода.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
(И. Д. ХIV, 16,2. XV, 4,1—3)
Взятие Иерусалима Иродом и Созием.—Смерть Антигона.—Отношения Ирода к Клеопатре.

 

1. Население осажденного города переживало самые разнообразные волнения. Слабые толпились вокруг храма и почитали счастливым и блаженным того, который в то же время умирал; более смелые, образовав­шие шайки, занимались разбоем и особенно усердно грабили окрестности города, так как чувствовалась нужда в жизненных припасах для ло­шадей и людей[116];  лучшая дисциплинированная часть ратного люда отдавалась защите осажденных: они отгоняли от стен строителей шанцев и каждый раз изобретали новые защитительные средства против осадных орудий. Но ни в чем они так бойко не превосходили врагов, как в проведении мин.

2. Для прекращения разбойничьих вылазок царь прибег к засадам, которыми действительно положил им конец; для пополнения недостатка в съестных припасах, он организовал подвоз продуктов из более отдаленных местностей. Военная опытность римлян давала ему некоторый перевес над иудеями, но в смелости он их не мог превзойти. В открытом поле они, хотя не дрались с римлянами, так как тут они видели пред собою верную смерть, но чрез свои подзем­ные ходы они внезапно появились в их среде, и прежде чем те успе­вали разрушить одну часть стены, они возводили другую. Короче говоря, ни руки у них не уставали, ни их творческая сила не исчерпывалась, они были готовы на самое крайнее сопротивление. Не смотря на чудовищные силы осадного войска, они выдержали осаду в течение пяти месяцев, пока наконец, некоторые избранные воины Ирода не собрались духом и не взлезли на стену; вслед уже за ними вторглись в город цен­турионы[117] Созия. Прежде всего было взято место храма. Когда войско ворвалось, началась везде страшная резня, ибо римляне были ожесточены долгой продолжительностью осады, а преданные Ироду иудеи ревностно старались не оставить в живых никого из противной партии. Целые толпы были уничтожены в тесных улицах, в домах, где они были стиснуты и на пути бегства в храм; не было сострадания ни к бессловесным малюткам, ни к старцам, ни к беззащитным женщинам. Хотя царь разослал людей и призывал к пощаде, но ни один солдат не остановился; как бешеные они неистовствовали против всякого возраста. Тут и Антигон, забыв свой прежний сан и настоящее поло­жение, вышел из своего замка и припал к ногам Созия. Не трону­тый такою превратностью судьбы, Созий разразился неудержимым хохотом и назвал его Антигоной. Однако он не отпустил его, как жен­щину, а, напротив, приказал заключить его в кандалы и приставить к нему стражу.

3. Ирод, который превозмог своих врагов, должен был теперь позаботиться о том, чтобы обуздать своих иностранных союзников, потому что чужеземцы массами устремились в храм с целью рассмотреть его святыни. Просьбами, угрозами, а отчасти даже силой оружия царь оттеснял их назад; он слишком хорошо понимал, что его победа превратится в самое гибельное поражение, если они узрят кое-что из того, что должно остаться скрытым от человеческих глаз[118]. Вместе с тем он должен был позаботиться теперь о прекращении грабежа в городе. Он настоятельно спрашивал Созия: намерены ли римляне прежде опустошить город, очистить его совершенно от денег и людей, а затем уже оставить его царствовать над пустыней? За такую массу пролитой крови граждане и владычество над всем миром каза­лось ему недостаточным возмездием. Когда же Созий возразил, что по­неволе приходится предоставить солдатам грабить город, как награду за трудности осады, то он вызвался наградить всех из своей собствен­ной казны. Этим он хотел выкупить все, что еще уцелело в его столице, и тотчас же исполнил свое обещание. Он блестяще вознаградил каждого солдата, предводителей — в соответствующем размере, но самого Созия, действительно, по-царски. Никто не покинул Иеруса­лима без денег. Созий посвятил божеству золотой венок и выступил из Иерусалима, повезши с собою Антигона скованным в цепях для Антония. Топор, как он того заслужил[119], положил конец его жизни, которую он до последнего мгновения провел в тщеславных надеждах (107 до раз. хр.)[120].

4. Царь Ирод предпринял теперь чистку иерусалимского населения. Своих единомышленников он еще больше привязал к себе пожалованием им почетных должностей; приверженцев же Антигона он приказал казнить. Вследствие недостатка в наличных деньгах, он все свои драгоценности перечеканил в монеты и послал их Антонию и его приближенным[121]. Этим одним он все-таки не мог купить себе продолжительный покой, потому что Антоний давно уже страдал любовью к Клеопатре и всецело был порабощен своей страстью. После того, как Клеопатра покончила с собственным своим, семейством, и никто больше не остался из ее кровных родственников, она обратила свою кровожадность на чужие страны. Интригами и клеветой против сирийских князей она старалась склонить Антония на их казнь, надеясь тем скорее унаследовать их владения. Она уже бросала жадные взоры также на Иудею и Аравию и исподтишка принимала меры к низвержению правителей обеих этих стран, Ирода и Малиха (14,1).

5. До этих пор Антоний беспрекословно исполнял все ее требова­ния; но убийство храбрых людей и выдающихся царей он считал преступлением. За то он уклонялся от близкой дружбы с ними и отнял у них для Клеопатры обширные местности. Так были отняты и уступле­ны Клеопатре пальмовый лес возле Иерихона, где добывается бальзам (IV, 8, 2, 3), и все города, лежавшие по ту сторону реки Элевтера[122], за исключением Тира и Сидона. Сделавшись владетельницей этих последних, она провожала Антония в его походе против парфян до Евфрата и прибы­ла чрез Апамею (10, 10) и Дамаск в Иудею. Богатыми подарками Ирод смягчил ее враждебное расположение и снял у нее в аренду оторванные от его царства владения за 200 талантов в год, после чего он со всевозможными почестями провожал ее до Пелузия. Недолго спустя (104 до раз хр.) появился Антоний из парфянского похода и вез с собою пленным сына Тиграна, Артабаза, как подарок Клеопатре, так что вместе со всеми сокровищами и всей добычей ей предоставлен был также парфянин[123].

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
(И. Д. XV, 5)
Антоний, уступая требованию Клеопатры, отправляет Ирода войной против арабов, над которыми он после многих усилий наконец одерживает по­беду —Большое землетрясение.

 

1 В начале войны при Акциуме Ирод вместе с Антонием при­готовлялись к походу[124],  так как теперь волнения в Иудее были во­обще подавлены и даже Гиркания (8, 2), где до тех пор держалась еще сестра Антигона, была также в его руках. Клеопатра сумела, однако, помешать Ироду разделять опасности войны вместе с Антонием. Она, как уже было замечено, имела свои корыстные виды на Ирода и аравийского царя, а потому она уговорила Антония поручить Ироду войну с аравитянами[125], рассчитывая на то, что если Ирод победит, она получит Аравию, а если он потерпит поражение, ей достанется Иудея, и та­ким образом она одному из этих двух владетелей приготовит гибель чрез другого.

2) Дело кончилось, однако, к выгоде Ирода. Сперва он взял у них заложников, а затем напал на них у Диосполиса с собранным им большим отрядом конницы и выиграл сражение, не смотря на храб­рое сопротивление врага. Это поражение вызвало сильное волнение среди арабов: они собрались опять в больших силах у Канафы[126] в Келе­сирии и ожидали здесь иудеев. Прибыв туда с своим войском, Ирод намеревался вести войну со всею осторожностью и приказал прежде всего устроить укрепленный лагерь. Но солдаты его не хотели повиноваться. Поощренные первой победой, они ударили на арабов и при первом на­ступлении обратили их в бегство. Но при преследовании неприятеля Ироду подставлена была ловушка: Афенион, один из полководцев Клеопатры, его всегдашний враг, велел жителям Канафы напасть на него с тыла; это неожиданное нападение возвратило также бодрость арабам: они обернулись лицом, выстроились опять в ряды и на неудобо­проходимой, усеянной камнями равнине обратили войско Ирода в бегство и произвели здесь страшное побоище. Спасшиеся от смерти в сражении бежали в Ормизу; но и там они были застигнуты арабами, оцепившими их со всех сторон, и вместе со своим лагерем попали в их руки.

3. Ирод, хотя скоро после этого поражения и поспешил к ним на помощь со своими отрядами, но было уже поздно. Только не­повиновение офицеров причинило ему эту неудачу: если бой не на­чался бы так поспешно, тогда Афенион не нашел бы случая для измены. Впрочем, арабам приходилось горько расплачиваться за свою однократную победу, ибо Ирод мстил им частыми опустошитель­ными набегами на их владения. Но в то время, когда он мстил своим врагам, его постигло на седьмом году его царствования (101 до разр. хр.), в самом разгаре войны при Акциуме, другое, высшей рукой ниспосланное несчастье. Это было землетрясение, произошедшее в начале весны, погубившее бесчисленное множество скота и тридцать тысяч че­ловек[127]; одно только войско осталось невредимым, благодаря тому, что оно стояло лагерем в открытом поле. Молва, всегда преувеличивающая ужасы всякого бедствия и кричавшая чуть ли не о повальном опустошении всей Иудеи, подняла на ноги арабов; им казалось, что они легко овладеют теперь безлюдной страной, и с этой целью вторглись в послед­нюю, умертвив предварительно прибывших тогда к ним иудейских послов. Это вторжение навело панику на народ: удрученный бедствиями, обрушившимися на него одно за другим, он потерял всякое самообла­дание. Ирод поэтому назначил народное собрание и следующей речью пы­тался воодушевить его на сопротивление.

4. «Страх, охвативший всех вас, кажется мне далеко неосновательным. Что кары небес повергли вас в уныние—было естественно, но если человеческие гонения производят то же самое действие, так это обличает отсутствие мужества. Я так далек от мысли после землетря­сения бояться неприятеля, что, напротив, более склонен верить, что Бог хотел этим бросить арабам приманку, дабы дать нам возмож­ность мстить им. Ведь они напали на нас, надеясь не столько на собственные свои руки в оружие, сколько на те случайные бед­ствия, которые нас постигли. Но та надежда обманчива, которая опи­рается не на собственные силы, а на чужое несчастье, потому что не­счастье или счастье не представляет собою нечто устойчивое в жизни; напротив, счастье колеблется туда и назад. Это вы можете ви­деть из имеющихся пред нами свежих примеров. Нас, победителей в предыдущих битвах, неприятель теперь победил и, по всем вероятиям, он, убаюканный мыслью о победе, теперь уже потерпеть пора­жение; ибо слишком большая самоуверенность ведет к неосторожности, боязнь же учит быть предусмотрительным; оттуда и бодрость духа, ко­торая внушается мне вашей боязливостью. Когда вы были чересчур смелы и напали на неприятеля против моего желания, Афенион получил воз­можность осуществить свою измену. Но нынешняя ваша робость и кажу­щееся малодушие гарантируют мне победу. Оставайтесь в этом настроении вплоть до начала боя; но в самом сражении вы должны возгореться всем пылом вашего мужества и показать этому безбожному племени, что никакое несчастье, будь оно от Бога или от людей, не в состоянии сокрушить храбрость иудеев, пока еще искорка жизни тлеет в них, и что никто из вас не даст тем арабам, которых вы так часто чуть ли не пленными уводили с поля сражения, сделаться господами над вашим имуществом. Не поддавайтесь только влиянию безжизненной при­роды и не смотрите на землетрясение, как на предвестника дальнейших бедствий! То, что происходит в стихиях, совершается по законам при­роды и, кроме присущего им вреда, оно ничего больше не приносят человеку. Голод, мор и землетрясение еще могут быть предве­щаемы менее важными знамениями; но сами эти бедствия имеют свои собственные ужасы своим пределом, ибо какой еще больший вред может нам нанесть самый победоносный враг, чем тот, который мы уже потерпели от землетрясения? С другой стороны, неприятель получил ве­ликое предзнаменование своего поражения—знамение, данное ему ни природой, ни другой какой-либо силой: они, против всех человеческих законов, жестоким образом умертвили наших послов и такие жертвы посвятили божеству за исход войны! Да, они не уйдут от великого ока Божья и не избегнут Его победной десницы. Они немедленно должны будут дать нам удовлетворение, если только в нас еще живет дух наших предков и если мы подымимся на месть изменникам. Пусть каждый идет в бой не за свою жену и детей, даже не за угрожаемое отечество, а в отмщение за убитых послов. Они лучше, чем мы живые, будут направлять войну. Я, если вы будете лучше чем прежде повиноваться мне, буду предшествовать вам в опасности! Вы знаете хо­рошо, что ваша храбрость непоборива, если сами не повредите себе не­обдуманной поспешностью»[128].

5. По окончании этой ободряющей речи, заметив одушевление солдат, Ирод совершил жертвоприношение и перешел со своим войском чрез Иордан. Возле Филадельфии (2,4), невдалеке от неприятеля, он разбил лагерь и начал подстреливать неприятеля с целью выиграть находив­шуюся по средине поля крепость, а за тем по возможности скорее дать ему настоящее сражение. Арабы также выдвинули вперед часть войска для занятия укрепления. Но царские отряды быстро отбросили ее назад и завладели возвышением. Ирод сам каждый день выступал со своим войском в боевом порядке и вызывал арабов на битву; но так как никто не шел ему навстречу (панический страх овладел арабами, а их предводитель, Элеем, при виде иудейского войска, пришел в какое-то оцепенение от испуга), то он первый напал на них и прорвал возведенные ими шанцы. Принужденные таким образом к самообороне, они выступили в сражение без всякого порядка, пешие и кон­ные вместе. Численностью они хотя превосходили иудеев, но уступали им в храбрости, хотя и они от отчаяния бились как безумные.

6. До тех пор, пока они еще держались, они не имели много мертвых; но как только показали тыл, многие из них пали от рук иудеев, а многие другие были растоптаны своими же бежавшими товарищами. Пять тысяч человек легло на пути бегства; остальная масса спаслась за шанцы. Ирод оцепил и осадил их; но прежде чем они были вынуждены к сдаче силой оружия, их принудила к этому жажда, так как запас воды у них истощился. Их послов царь принял очень гордо и, так как они предложили ему 50 талантов выкупа, то он еще настойчивее подвинул осаду. Мучимые все более и более усилившейся жаждой, арабы толпами выходили из-за укреп­лений и добровольно сдавались иудеям; в пять дней взято было в плен 4 000 человек. На шестой день оставшееся войско с отчаяния бросилось в сражение. Ирод принял его и опять истребил около 7 000 человек. Такими кровавыми побоищами он мстил арабам и до такой степени подавил их гордость, что этот народ избрал его своим верховным главой.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
(И. Д. XV, 6, 1, 6, 7, 10, 1—3)
Ирод утверждается Августом в царствовании и щедро награждается ми­лостями. Ему возвращается часть царства, отнятая Клеопатрой, с присоединением области Зенодора.

 

1) Вскоре после этого Цезарь (Октавиан) одержал свою победу при Акциуме (101 до раз. хр.)[129]. Ирод, связанный дружбой с Антонием, начал тогда опасаться за свое собственное положение. Но его опасения, как это показали последствия, были слишком преувеличенными ибо Октавиан не считал еще Антония побежденным, пока Ирод остался верен последнему. Царь тогда принял решение идти навстречу опасности: он отправился в Родос, где находился Октавиан, и предстал пред ним без царской диадемы и без всяких знаков своего сана, как частное лицо, но с царским достоинством. Чистосердечно, не скрывая правды ни в чем, он начал: «Я, Цезарь, возведенный Антонием в цари над иудеями, делал, откровенно сознаюсь, все от меня зависящее для того, чтобы быть ему полезным. Не скрою и того, что ты во всяком случае видел бы меня вооруженным на его стороне, если бы мне не помешали арабы. Но я, по мере моих сил, послал ему подкрепления и многотысячное количество хлеба. Еще больше, даже после его поражения при Акциуме, я не оставил моего благодетеля: не имея уже возможности быть ему полезным в качестве соратника, я был ему лучшим советником и указывал ему на смерть Клеопатры, как на единственное средство возвра­тить себе потерянное[130]; если б он решился пожертвовать ею, то я обещал ему деньги, надежные крепости, войско и мое личное участие в войне против тебя. Но страстная его любовь к Клеопатре и сам Бог, осчастлививший тебя победой, затмили его ум. Так я побежден вместе с Антонием и после его падения я снял с себя венец. К тебе же я пришел в той надежде, что мужество достойно милости и в том предположении, что будет принято во внимание то, какой я друг, а не чей я был друг».

2) На это император ответил: «Тебя никто не тронет! Ты можешь отныне еще с большей уверенностью править твоим царством! Ты достоин властвовать над многими за то, что так твердо хранил дружбу! Старайся же теперь быть верным и более счастливому другу и оправдать те блестящие надежды, которые вселяет мне твой благородный характер. Антоний хорошо сделал, что больше слушался Клеопатры чем тебя, ибо, благодаря его безумию, мы приобрели тебя. Ты, впрочем, кажется, уже начал оказывать нам услугу: Квинт Дидий пишет мне, что ты ему послал помощь против гладиаторов[131]. Я не замедлю официальным декретом утвердить тебя в царском звании и постараюсь также в будущем быть милостивым к тебе, дабы ты не имел причины горевать об Антонии».

3) После этих дружелюбных слов Октавиан возложил диадему на царя и о дарованном ему царском достоинстве объявил в декрете, в котором великодушно превознес славу Ирода. Последний, еще больше расположив к себе Октавиана подарками, попытался выпросить у него прощения одному из друзей Антония, Александру, прибегшему к его за­ступничеству, но, сильно раздраженный против тяжело провинившегося пред ним Александра, Цезарь отклонил просьбу Ирода. Впоследствии, когда император отправился через Сирию в Египет, Ирод встретил его со всей царской пышностью, ехал рядом с ним во время смотра войска около Птоломаиды, устроил в честь его и всех его друзей тор­жественный пир и угостил обедом также и все его войско. Далее он позаботился, чтобы солдаты в своем переходе чрез безводную местность до Пелузия и на обратном пути были в достаточном количестве снаб­жены водой, и принял вообще все меры к тому, чтоб императорское войско ни в чем ни нуждалось[132]. Таким образом у императора и у солдат сложилось убеждение, что доставшиеся Ироду владения ничтожны в сравнении с оказанными им услугами. Вследствие этого, Цезарь, прибыв в Египет, где он застал Клеопатру и Антония уже мертвыми[133], осыпал Ирода еще большими почестями и расширил пределы его госу­дарства, возвратив ему отобранную Клеопатрой провинцию и прибавив ему, кроме того, еще Гадару (4, 2), Иппон, Самарию (2, 2) и примор­ские города: Газу (4, 2), Анфедан (4, 2), Иоппию (2, 2) и Стратонову Башню (21, 2)[134]. Ко всему этому Октавиан подарил ему придворную стражу Клеопатры, состоявшую из 400 галатов. На такие подарки вы­звала его главным образом щедрость самого Ирода.

4) По истечении первой акциады[135] он присоединил еще к его царству страну, известную под именем Трахонеи, равно и граничащий с по­следней другие две области, Батанею и Авранитиду[136]. Повод к тому был следующий. Зенодор, державший на откупе владения Лизания[137], беспрестанно натравливал трахонитские разбойничьи банды на дамаскин­цев. Последние обратились к начальнику Сирии, Варрону, с просьбой донести об этом несчастии императору. Когда же был получен приказ об искоренении разбойничьего гнезда, Варрон с войском отправился в Трахонею и, очистив ее от разбойников, отнял ее у Зенодора. Император же для того, что бы эта страна опять не сделалась притоном разбойников для нападения на Дамос, отдал ее Ироду. Десять лет спустя (88 до раз. хр.), когда Августа опять прибыл в восточные провинции, он назначил его наместником всей Сирии, так что никто из начальников не мог предпринимать что-либо без его ведома. По смерти Зе­нодора он отдал ему также всю область между Трахонеей и Галилеей. Но что для Ирода было всего важнее, так это то, что он мог считать себя первым любимцем Августа после Агриппы[138] и любимцем Агриппы после Августа. Достигнув апогея внешнего счастья, Ирод возвысился также духовно и направил свои заботы главным образом на дела бла­гочестия[139].

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
(И. Д. XV. 8—11. XVI. 5. 7)
Города, восстановленные и вновь построенные и другие строения, возведенные Иродом. Его щедрость и великодушие по отношению к другим народам. Успех, которым он пользовался во всем.

 

1) На пятнадцатом году своего царствования (92 до раз. хр.) Ирод заново отстроил храм, расширил место храма вдвое против прежнего и окружил его стеной—все с неимоверными затратами, с беспримерной роскошью и великолепием[140]. Об этой роскоши свидетельствовали, в особенности, большие галереи вокруг храма и цитадель, возвышавшаяся на север от него. Первые он построил от самого основания, а ци­тадель он с огромными затратами перестроил наподобие дворца и назвал ее в честь Антония, Антонией[141]. Свой собственный дворец он построил в верхнем городе, и два громаднейших, красивейших здания с которыми даже храм не выдерживал сравнения, он назвал по имени своих друзей: Цезарионом и Агриппионом.

2) Но не одними только единичными зданиями он запечатлевал их память и имена: он шел еще и дальше и строил в честь их целые города. В стране самарян он построил город, который обвел очень красивой стеной, имевшей до двадцати стадий в окружности, поселил в нем 9000 жителей, наделил последних самой плодородной землей, выстроил в средине нового города большой храм в честь Цезаря. Обсадил его рощей на протяжении трех с половиной стадий и назвал город Себастой. Населению он дал образцовое общественное управление[142].

3) Когда Август подарил ему новые области, Ирод и там выстроил ему храм из белого мрамора у истоков Иордана, в местности, называемой Панионом[143]. Здесь находится гора с чрезвычайно высокой вершиной; под этой горою, в ложбине, открывается густо оттененная пещера, ниспадающая в глубокую пропасть и наполненная стоячей водой неизмеримой глубины; на краю пещеры бьют ключи. Здесь, по мнению некоторых, начало Иордана. Более обстоятельно мы поговорим об этом ниже (III, 10, 7).

4) И в Иерихоне, между крепостью Кипром[144] и старым дворцом[145], царь приказал воздвигнуть новое, лучшее и более удобное здание, назвав его именем своего друга. Словом—не было во всем государстве ни одного подходящего места, которое бы он оставил без памятника в честь императора. Наполнив храмами свою собственную страну, он украсил зданиями также и вверенную ему провинцию и во многих городах воздвигал Цезареи[146].

5) Заметив, что Стратонова Башня—город в прибрежной полосе,— клонится к упадку, он, в виду плодородной местности, в которой она была расположена, уделил ей особенное свое внимание. Он заново построил этот город из белого камня и украсил его пышными двор­цами; здесь в особенности он проявил свою врожденную склонность к великим предприятиям. Между Дорей и Иоппией, на одинаковом расстоянии от которых лежал в средине названный город, на всем протя­жении этого берега не было гавани. Плавание по Финикийскому берегу в Египет совершалось, по необходимости, в открытом море в виду опас­ности, грозившей со стороны африканского прибережья: самый легкий ветер подымал в прибрежных скалах сильнейшее волнение, которое распространялось на далекое расстояние от берега. Но честолюбие царя не знало препятствий: он победил природу,—создал гавань большую, чем Пирей[147] и превосходившую его многочисленностью и обширностью якорных мест.

6) Местность ни в каком отношении не благоприятствовала ему; но именно препятствия возбуждали рвение царя. Он хотел воздвигнуть соору­жение, которое по силе своей могло противостоять морю и которое своей красотой не давало бы возможности даже подозревать перенесенные труд­ности. Прежде всего он приказал измерить пространство, назначенное для гавани; затем он велел погружать в море на глубину двадцати сажен камни, большая часть которых имела пятьдесят футов длины, девять футов высоты и десять—ширины, а другие достигали еще больших размеров. После того, как глубина была выполнена, построена была надводная часть плотины шириною в двести футов: на сто футов ширины плотина была выдвинута в море для сопротивления волнам—эта часть называлась волноломом; другая же часть в сто футов ширины служила основанием для каменной стены, окружавшей самую га­вань. Эта стена местами была снабжена чрезвычайно высокими башнями, самая красивая из которых была названа Друзионом, по имени пасынка императора, Друза.

7) Масса помещений была построена для приема прибывавших на судах грузов. Находившаяся против них кругообразная площадь доста­вляла много простора для гулянья высаждавшимся на сушу мореплавателям. Вход в гавань был на севере, потому что северный ветер там наиболее умеренный. У входа на каждой стороне его находятся три колоссальных статуи, подпираемых колоннами: на левой стороне входа статуи стоят на массивной башне, а на правой стороне—их поддерживают два крепко связанные между собою камня, превышающие своей ве­личиной башню на противоположному берегу. Примыкающие к гавани зда­ния построены из белого камня. До гавани простираются городские улицы, отстоящие друг от друга в равномерных расстояниях[148]. Насупротив входа в гавани стоял на кургане замечательный по красоте и величине храм Августа, а в этом последнем—его колоссальная статуя, не уступавшая, по своему образцу, олимпийскому Зевсу, равно как и статуя Рима, сделанная по образцу Аргосской Юноны. Город он посвятил всей области, гавань — мореплавателям, а часть всего этого творения— кесарю и дал ему имя Кесареи (Цезареи)[149].

8) И остальные возведенные им постройки: амфитеатр, театр и рынок были также достойны имени императора, которое они носили. Дальше он учредил пятилетние состязательные игры, которые он также назвал именем Цезаря. Открытие этих игр последовало в 192 олим­пиаде: Ирод сам назначил тогда богатые призы, не только для первых победителей, но и второстепенных и третьестепенных из них[150]. Разрушенный в войнах приморский город Анфедин (4, 2) он также отстроил и назвал его Агриппиадой. От избытка любви к этому своему другу, он даже приказал вырезать его имя на устроенных им храмовых воротах (в Иерусалиме).

9) И в сыновней любви никто его не превосходил, ибо он отцу своему соорудил памятник. В прекраснейшей долине[151] в местности, орошаемой водяными потоками и покрытой деревьями, он основал новый город и назвал его в память своего отца Антипатридой[152]. По имени матери своей он назвал Кипром ново-укрепленную им крепость, чрез­вычайно сильную и красивую, возвышавшуюся над Иерихоном. Брату своему, Фазаелю, он посвятил Фазаелеву Башню в Иерусалиме, вид и великолепие которой мы опишем ниже (V, 4, 3). Имя Фазаелиды он дал также и городу, основанному им близ глубокой долины, тянущейся к северу от Иерихона.

10) Увековечив таким образом своих родных и друзей, он позаботился также о собственной своей памяти. На горе, против Аравии, он построил крепость, которую назвал, по своему собственному имени, Иродионом. Тем же именем он назвал сводообразный холм на 60 стадиях от Иерусалима[153], сделанный руками человеческими и украшенный роскошными зданиями: верхнюю часть этого холма он обвел круглыми башнями, а замкнутую внутри площадь он застроил столь величествен­ными дворцами, что не только внутренность их, но и наружные стены, зубцы и крыши отличались необыкновенно богатыми украшениями. С грандиозными затратами он провел туда из отдаленного места обильные запасы воды. Двести ослепительно-белых мраморных ступеней вели вверх к замку, потому что холм был довольно высок и целиком составлял творение человеческих рук. У подошвы его Ирод выстроил другие хоромы для помещения утвари и для приема друзей. Изобилие во всем придало замку вид города[154], а занимаемое им пространство— вид царского дворца.

11) После всех этих многочисленных строений, Ирод начал про­стирать свою княжескую щедрость также и на заграничные города. В Триполисе[155], Дамаске и Птоломаиде[156] он устроил гимназии; Библос[157] получил городскую стену; Берит[158] и Тир[159]—колоннады, галереи, храмы и рынки; Сидон[160] и Дамаск—театры; морской город Лаоди­кея[161]—водопровод, Аскалон—прекрасные купальни, колодцы и, кроме того, колоннады, возбуждавшие удивление своей величиной и отделкой; другим он подарил священные рощи и луга. Многие города получили от него даже поля и нивы, как будто они принадлежали к его цар­ству. В пользу гимназий иных городов он отпускал годовые или постоянные суммы, обусловливая их, как например в Кое, назначе­нием в этих гимназиях на вечные времена состязательных игр с призами. Сверх всего этого, он всем нуждающимся раздавал даром хлеба. Родосцам он неоднократно и при различных обстоятельствах давал деньги на вооружение их флота. Сгоревший пифийский храм он еще роскошнее отстроил на собственные средства. Должно ли еще упомянуть о подарках, сделанных им ликийцам или самосцам, или о той расточительной щедрости, с которой он удовлетворял самые разнообразные нужды всей Иоппии? Разве Афины и Лакедомония, Никополис и Мизийский Пергам не переполнены дарами Ирода? Не он ли вымостил в Сирийской Антиохии болотистую улицу, длиной в 20 стадий, гладким мрамором, украсив ее для защиты от дождя столь же длинной колон­надой.

12) Можно, однако, возразить, что все эти дары имели значение лишь для тех народов, которые ими воспользовались. Но то, что он сделал для жителей Илиды было благодеянием не для одной Эллады, а для всего мира, куда только проникала слава олимпийских игр. Когда он увидел, что эти игры, вследствие недостатка в деньгах, пришли в упадок и вместе с ними исчезал последний памятник древней Эллады, Ирод в год олимпиады, с которым совпала его поездка в Рим, сам выступил судьей на играх и указал для них источники дохода на будущие времена, чем и увековечил свою память, как судьи на состязаниях[162]. Я никогда не приду к концу, если захочу рассказать о всех случаях сложения им долгов и податей; примером могут слу­жить Фазаелида и Валанея, а также города на киликийской границе, которым он доставлял облегчение в ежегодных податях. В большин­стве случаев его щедрость не допускала даже подозрения в том, что, оказывая чужим городам больше благодеяний, чем их собственные властители, он преследует этим какие-либо задние цели[163].

13) Телосложение его соответствовало его духу. Он с ранней моло­дости был превосходный охотник, и этим он в особенности был обязан своей ловкости в верховой езде. Однажды он в один день убил сорок животных (тамошняя сторона воспитывает, между про­чим, диких свиней; но особенно изобилует она оленями и дикими ослами). Как воин, Ирод был непобедим; также и на турнирах многие страшились его, потому что они видели, как ровно он бросает свое копье и как метко попадает его стрела. При всех этих телесных и душевных качествах ему покровительствовало и счастье: редко когда он имел неудачу в войне, а самые поражения его являлись всегда следствием или измены известных лиц, или—необдуманности его солдат.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
(И. Д. XV, 2, 3, 6, 7)
О смерти первосвященников Аристовула и Гиркана, а также жены Ирода, Мариаммы[164] .

 

1) Внешнее счастье Ирода было, однако, омрачено горькими испыта­ниями в собственной его семье, и виновницей его несчастья была именно его жена, которую он так нежно любил. Вступив на престол, он удалил свою прежнюю жену, Дориду, которая была родом из Иеруса­лима и на которой он женился, когда еще вел жизнь частного чело­века (12,3),—и женился на Мариамме, дочери Александра, сына Аристо­вула (17,8). Этот союз сделался для него источником семейных раздоров еще раньше; но неурядицы увеличились еще больше после его воз­вращены из Рима. Сперва он из-за сыновей, прижитых им с Ма­риаммой, изгнал из Иерусалима своего сына от Дориды, Антипатра, дозволив ему являться в город только в праздники. После он ли­шил жизни деда своей жены, Гиркана, прибывшего к нему из Парфии и навлекшего на себя его подозрение в заговоре. Барцафарн, при своем вторжении в Сирию, взял Гиркана в плен (13,11), но соплемен­ники его по ту сторону Евфрата, тронутые его печальной судьбой, выпро­сили ему свободу. Если б он слушался их предостережений и не ехал к Ироду, то он бы не потерял жизни; но брак его внучки был для него приманкой, принесшей ему смерть. Надеясь на родственный узы с Иродом и преследуемый гнетущей тоской по родине, он отправился туда. Впрочем, Ирода он возбудил против себя не потому, что действи­тельно стремился к царству, а потому, что тот сознавал, что корона принадлежит Гиркану[165].

2) Из пятерых детей, которых родила ему Мариамма, были две дочери и три сына. Младший из них воспитывался в Риме и там умер; старшие два сына, частью вследствие высокого происхождения их матери, частью потому, что они родились, когда их отец носил цар­ский титул, были воспитаны по-царски; главным же образом это за­ботливое воспитание было вызвано любовью Ирода к Мариамме—любовью, которая с каждым днем все сильнее разгоралась и до того поглощала его существо, что он даже не чувствовал тех огорчений, которые он испытал из-за любимой им женщины. Ибо, как велика была его лю­бовь к ней, так же велика была ее ненависть к нему; а так как ее отвращение к нему было основано на совершенных им поступках, а сознание, что она любима, сообщала ей смелость, то она открыто уко­ряла его в том, что он сделал с ее дедом, Гирканом, а также братом ее, Аристовулом. И последнего, не взирая на его юность, Ирод не пощадил, а убил после того, как он этого семнадцатилетнего юношу возвел в сан первосвященника. Когда Аристовул в день праздника, одетый в священном облачении, выступил пред алтарем, заплакал весь собравшийся народ. Это одно уже решило судьбу юноши: в ту же ночь он был отослан в Иерихон и там, по приказанию Ирода, был утоплен галатами в пруде[166].

3) В этом Мариамма упрекала Ирода и осыпала жестокой бранью также его мать и сестру. Царь сам, покоряясь своей страстной любви, спокойно выслушивал ее упреки; но в сердцах женщин поселилась глубокая вражда, и они обвинили ее (что по их расчету должно было произвести на Ирода самое сильное впечатление) в супружеской измене. К числу многих интриг, сплетенных ими с целью подтверждения об­винения, принадлежал рассказ о том, что она послала свой портрет Антонию[167] в Египет и так в своей непомерной похотливости заочно показала себя человеку, который всем известен был за сластолюбца и который мог прибегнуть к насилию. Эта весть как громом поразила царя. Любовь и без того сделала его в высшей степени ревнивым; но тут он вспомнил еще об ужасах Клеопатры, погубившей царя Лиза­ния и араба Малиха[168]. Ему казалось, что не только обладание женой, но собственная жизнь его подвержена опасности.

4) Собравшись в путь, он вверил свою жену Иосифу, мужу своей сестры Соломии—человеку вполне надежному и вследствие близкого род­ства преданному ему—и приказал ему втайне лишить жизни Мариамму, если его убьет Антоний[169]. Иосиф же открыл эту тайну царице—отнюдь не с злым намерением, а только для того, чтобы показать царице, как сильна любовь царя, который и в смерти не может остаться в разлуке с нею. Когда Ирод, по своем возвращении, в интимной бе­седе клялся ей в своей любви и уверял ее, что никогда другая жен­щина не может сделаться ему так дорога, царица возразила: «О да, ты дал мне сильное доказательство твоей любви тем, что ты приказал Иосифу убить меня!»

5) Едва только Ирод услышал эту тайну, он, как взбешенный, воскликнул: «Никогда Иосиф не открыл бы ей этого приказания, если б не имел преступных сношений с нею».  Свирепый от гнева он вско­чил со своего ложа и бегал взад и вперед в своем дворце. Этот момент, столь удобный для инсинуаций, подстерегла его сестра Саломия и еще больше усилила подозрение против Иосифа. Обуреваемый ревностью, он отдал приказ немедленно убить их обоих[170]. Но вслед за страстной вспышкой, вскоре настало раскаяние; когда гнев улегся в нем, вновь воспламенилась любовь. Так сильно пылала в нем страсть, что он даже не хотел верить ее смерти, а мучимый любовью, взывал к ней, как к живой, пока, наконец, приученный временем, он так же горестно оплакивал мертвую, как горячо любил живую[171].

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
(И. Д. XV, 10, 1. ХVI, 1, 3, 4)
Оклеветание сыновей Мариаммы. — Предпочтение, оказанное Антипатру. — Ирод обвиняет их перед Цезарем, но затем опять примиряется с ними.

 

1) Сыновья унаследовали ненависть своей матери. Злодейство отца заставило смотреть на него, как на врага. Так они смотрели на него еще будучи в Риме, где они оканчивали свое образование; по возвраще­нии же в Иерусалим, они еще больше укрепились в этом мнении. Не­приязнь их росла с годами и проявилась, наконец, наружу в откровенных речах и беседах, когда они достигли брачного возраста и же­нились: один на дочери своей тетки, Саломии, оклеветавшей его мать, а другой—на дочери каппадокийского царя, Архелая. Их смелостью вос­пользовались интриганы, и вскоре царю донесено было в довольно ясной форме, что оба его сына затевать против него недоброе; что один из них, зять Архелая, полагаясь на содействие тестя, готовится бежать с целью обвинить его (Ирода) пред Цезарем. Под влиянием этих более чем, достаточных науськиваний, Ирод возвратил к себе своего сына от Дориды, Антипатра, которого он избрал, как защиту против других своих сыновей, и стал всячески отличать его пред этими последними[172].

2) Эта перемена была для них невыносима. Видя, как сын, рожден­ный от матери простого происхождения, все больше возвышается над, ними—потомками благородного и славного дома, они не могли скрывать свое неудовольствие и при каждой новой нанесенной им обиде давали волю своему гневу. Так они с каждым днем все больше проникались злобой; Антипатр же между тем старался чем скорее достигнуть своей цели: льстя с большим умением своему отцу, он в то же время изобретал всевозможные интриги против братьев, клеветал на них лично и посредством других, пока, наконец, не лишил их всяких надежд на престол. Он не только значился уже в завещании и в общественном мнении престолонаследником, но был даже послан к Цезарю, как будущий царь, со всей свитой и пышностью царя; только короны ему не доставало. Мало-помалу его влияние возросло до того, что он ввел свою мать в покои Мариаммы. Двумя орудиями, которыми он действовал против братьев, лестью и клеветой, он довел отца до того, что он даже задумал казнить их.

3) Одного из них, Александра, он поволок в Рим и обвинил его пред Цезарем в том, что он хотел отравить его ядом. Сна­чала Александр едва мог выразить словами свое возмущение. Но, увидев пред собою судью более опытного, чем Антипатр, и более разумного, чем Ирод, он опомнился и, умалчивая, из почтения к отцу, о поступках последнего, он тем решительнее отвергал его обвинения. Доказав также невинность своего брата, находившегося в одинаковой с ним опасности, он начал горько жаловаться императору на ковар­ство Антипатра и на испытываемые ими обиды и унижения. Кроме чи­стоты совести, ему в этом случае помогла еще сила красноречия, ибо он был выдающийся оратор. Когда он в заключении прибавил еще: «пусть отец, если он желает, умертвит своих детей, но пусть не возводит на них такого тяжкого обвинения»[173],—тогда все присутствую­щие были тронуты до слез, а на самого императора это произвело такое глубокое впечатление, что он отверг обвинение и тут же помирил с ним Ирода. Условия мира были таковы, что они должны во всем пови­новаться отцу, а последний может завещать корону кому пожелает.

4) После этого царь возвратился из Рима к себе домой. С виду он хотя отказался от обвинения, но внутренне он еще не был свободен от подозрения. Провожал его Антипатр — виновник раздора. Открыто он, конечно, из боязни пред посредником мира, не осмели­вался обнаружить свою вражду. Плывя мимо Киликии, они высадились на Элеузу[174], где Архелай их очень радушно принял, благодарил за спа­сение зятя и от всей души приветствовал состоявшийся мир, тем больше, что он сам обращался раньше к своим друзьям в Риме с письменными просьбами содействовать Александру в его процессе с отцом. Он провожал их до Зефириона и дал им подарки, стоимость которых оценивалась тридцатью талантами.

5) По прибытии в Иерусалим, Ирод собрал народ, представил ему своих трех сыновей, отдал отчет о своей поездке, вознес бла­годарность Богу, а также императору, положившему конец раздорам в его семье и восстановившему между сыновьями согласие, имеющее больше значения чем власть.

«Это согласие, продолжал он, я желаю укрепить еще больше. Император предоставил мне полную власть в государстве и выбор преем­ника. Стремясь теперь, без ущерба для моих интересов, действовать в духе его начертаний, я назначаю царями этих трех сыновей и молю прежде Бога, а затем вас присоединиться к этому решению. Одному старшинство, другим высокое происхождение дают право на престолона­следие, а обширность государства могла бы дать место еще для некоторых. Император помирил их, отец вводит их во власть. Примите же этих моих сыновей, даруйте каждому из них, как повелевает долг и обычай, должное уважение по старшинству; ибо торжество того, который почитается выше своих лет, не может быть так велико, как скорбь другого, возрастом которого пренебрегают. Кто бы из родственников и друзей не состоял в свите каждого из них, я всех утвержу, но эти должны ручаться мне за сохранение солидарности между ними; ибо я слишком хорошо знаю, что ссоры и дрязги происходят от злонамеренности окружающих; когда же последние действуют честно, тогда они сохраняют любовь. При этом я объявляю мою волю, чтоб не только мои сыновья, но и начальники моего войска, пока еще повинова­лись исключительно мне, потому что не царство, а только честь царства я передаю моим сыновьям: они будут наслаждаться положением царей, но тяжесть государственных дел будет лежать на мне, хотя я и не охотно ношу ее[175]. Пусть каждый подумает о моих годах, моем образе жизни и благочестии. Я еще не так стар, чтобы на меня уже можно было махнуть рукой, не предаюсь я роскоши, которая губит и молодых людей, а божество я всегда так чтил, что могу надеяться на самую долговечную жизнь. Кто с мыслию о моей смерти будет льстить моим сыновьям, тот в интересах же последних будет наказан мною. Ведь не из зависти к ним, выхоленным мною, я урезываю у них излишние почести, а потому, что я знаю, что лесть делает молодых людей надменными и самоуверенными. Если поэтому каждый из их окружающих будет знать, что за честное служение он получит мою личную благодарность, а за сеяние раздора он не будет вознагражден даже тем, к кому будет отнесена его лесть, тогда я надеюсь, все будут стремиться к одной цели со мною, которая вместе с тем и есть цель моих сыновей. И для этих последних полезно, чтоб я остался их владыкой и в добром согласии с ними. Вы же, мои добрые дети, пом­ните прежде всего священный союз природы, сохраняющий любовь даже у животных; помните затем императора, зиждителя нашего мира, и, наконец, меня, вашего родителя, который просит вас там, где он может приказывать,—оставайтесь братьями! Я даю вам царские порфиры и царское содержание и взываю к Богу, чтобы он охранял мое реше­ние до тех пор, пока вы сохраните согласие между собою». После этих слов он нежно обнял каждого из своих сыновей и распустил собра­ние. Одни искренно присоединились к выраженным Иродом пожеланиям, другие же, падкие к переворотам, не обратили на них ни малейшего внимания.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
(И. Д. XV. 7, 2—8, 3)
Злокозненность Антипатра и Дориды.—Глафира—виновница ненависти  к Але­ксандру.—Помилование Ферора, заподозренного, и Саломии, уличенной в заговоре.—Евнухи Ирода подвергаются пытке, Александр заключается в тюрьму.

 

1) Сами братья, расставшись друг с другом, унесли с собою свою вражду. Их взаимное недоверие увеличилось еще больше против преж­него. Александр и Аристовул увидели себя уничтоженными тем, что за Антипатром действительно утверждены права старшинства; Антипатр не мог простить братьям уже одно то, что они были поставлены бли­жайшими после него. Но в то время, когда последний умел хранить свои мысли при себе и весьма искусно скрывать свою ненависть к братьям, те, как люди благородного происхождения, высказывали все вслух. Мно­гие усердно старались разжигать их неудовольствие, но еще больше, чем действительные друзья, вкрадывались в их доверие шпионы. Каждое слово Александра переносилось к Антипатру и препровождалось от него с прибавками к Ироду. Даже самые невинные выражения не проходили для него безнаказанно: его слова преднамеренно искажались; а когда он позволял себе какую-нибудь откровенность, то к простодушным и ни­чего незначащим выражениям прибавлялись самый ужасные небылицы. К тому еще Антипатр исподтишка подсылал к нему людей, ко­торые всегда подзадоривали его для того, чтобы ложь могла быть под­тверждена хоть какими-нибудь ссылками; а если удавалось доказать хоть кое-что из того, что распространялось молвой, то уже и все остальное считалось заслуживающим веры. Его же собственные друзья были или по натуре своей очень молчаливы, или приведены в молчание подарками. Жизнь Антипатра не без справедливости можно назвать таинственным служением злу, ибо и приближенных Александра он, или подкупами или коварной лестью, которой он все побеждал, сделал изменниками, и они воровским образом передавали ему обо всем, что там говори­лось или происходило. Действуя осторожно и с ловкостью актера прокла­дывая всякой клевете дорогу к Ироду, он пользовался услугами подставных доносчиков, а сам оставался под личиной добродетельного брата. Если царю что нибудь доносилось против Александра, то Анти­патр, как будто случайно, являлся к Ироду и опровергая, сначала ложные слухи, но тут же своими объяснениями мало помалу делал их опять вероятными и таким образом снова возбуждал негодование царя. Все интриги были направлены к одной цели: возбудить против Алек­сандра подозрение в том, что он намеревается убить своего отца. И ничто не придавало этим клеветам большего вероятия, как когда Антипатр принимал на себя роль защитника.

2) Раздраженный всем этим Ирод, по мере того, как отстранял от себя обоих юношей, все более и более сближался с Антипатром. Вместе с царем отвратились от двух братьев все придворные: одни добровольно, другие по приказанию, как например, Птоломей ближайший друг царя,—братья царя и вся его фамилия; Антипатр значил теперь все; и, что больше всего оскорбляло Александра, мать Антипатра также сделалась всемогущей[176]. Ее наветы всегда были направлены против них; она ненавидела их не только как злая мачеха, преследующая своих пасынков, но как рожденных от царицы. Все теперь раболепствовало пред Антипатром, виды которого сделались столь блестящи, а Александра покинули все его друзья до последнего, так как царь обратился ко всем вельможам с приказом прекратить всякие сношения, как лично с Александром, так и с его окружающими. Этот приказ напугал не только внутренних друзей, но и внешних, так как император предоставил царю никому еще не дарованное право, преследовать бегущих от него людей даже в чужих, не принадлежащих ему странах. А между тем юноши не знали даже, какая опасность им грозит, вслед­ствие чего они, по неосторожности своей, тем скорее приближались к ней. Никогда отец не порицал их открыто в глаза; только холодное его обращение и постоянная раздражительность заставляли их догадываться о причинах. Антипатр настроил враждебно против братьев также и их дядю Ферора, равно и тетку, Саломию[177], с которой он для того, чтобы натравить ее на них, обходился так интимно, как будто она была бы ему женой. Ее вражду разжигала еще жена Александра, Гла­фира, которая с гордостью перебирала своих благородных предков и, возведя свое происхождение до Темена[178] по отцовской линии и до Дария[179], сына Гистаспа по материнской, возомнила себя владычицей всех женщин в царском доме. Сестру Ирода она часто дразнила ее низким происхождением; точно также она поступала с его женами, которых он выбирал себе единственно из-за их красоты, нисколько не заботясь об их происхождении (Ирод имел много жен, так как законы иудеев разрешают им многоженство, а Ироду это пришлось по вкусу). Хвастов­ство и оскорбительные речи Глафиры сделали их всех врагами Алек­сандра.

3) Аристовул также восстановил против себя и без того уже ожесточенную Саломию, не смотря на то, что она приходилась ему тещей (23,1). Аристовул всегда стыдил свою жену ее низким происхождением[180]: в то время, когда его брать женился на царице, он получил в жены простую мещанскую дочь. Со слезами рассказывала об этом его жена своей матери, Соломии, прибавив еще, будто Александр и его брать грозили, что, как только они сделаются царями, они матерей остальных братьев посадят за ткацким станком, вместе с чернью, а самих братьев обратят в сельских старост, так как они, как те презрительно выражались, так превосходно вышколены. Саломия не могла преодолять свою злобу и донесла обо всем Ироду; а так как она жаловалась на собственного своего зятя, то ей поверили. Еще одна сплетня возбуждала гнев царя: ему говорили, что братья часто взывают к имени своей матери, сквозь стоны проклиная отца; а если он то или другое платье Мариаммы дарит остальным своим женам, то они гро­зили каждый раз, что вместо царских одеяний им вскоре придется напя­лить на себя волосяницы.

4) Как ни боялся царь гордости юношей, он тем не менее не терял надежды на их исправление. Готовясь к поездке в Рим, он пригласил их даже к себе, проронил несколько угроз, как царь, но в общем говорил с ними, как отец, увещевал их любить братьев и обещал простить прошлые их ошибки, если они исправятся в будущем. Они опровергли возведенные на них обвинения, называя их вы­мышленными, и сказали: их поведение может вполне подтвердить их защиту, но и царь, с своей стороны, должен положить предел этим наушничаньям и не доверять им так легко, ибо никогда не будет не­достатка в ложных наветах против них, пока ложь будет находить себе веру.

5) Такими речами они хотя скоро успокоили отца и устранили времен­ную опасность; но тем печальнее сделались их виды на будущее. Они только теперь узнали о вражде Саломии и своего дяди Ферора. Оба были опасны и бессердечны, а Ферор к тому был еще могущественный противник, ибо он состоял сорегентом Ирода, только без короны, имел 100 талантов собственных доходов, пользовался также доходом всего заиорданского края, как подарком от своего брата, который, с разре­шения императора, сделал его еще тетрархом и удостоил его браком с царской принцессой, женив его на сестре своей жены. По смерти этой жены он назначил ему свою старшую дочь и 300 талантов приданого. Правда, Ферор из любви к одной рабыне уклонился от женитьбы на царской дочери, и Ирод, отдав свою дочь за своего племянника[181], павшего впоследствии в войне с парфянами, остался очень недоволен отказом Ферора. Но вскоре, однако, он, снисходя к его любовной страсти, забыл эту обиду.

6) Уже раньше, когда жила еще царица[182], Ферор обвинялся в покушении на отравление царя. Теперь же выступило такое множество обви­нителей, что Ирод, как ни любил он искренно брата, все-таки должен был поверить показаниям и стал его опасаться. Подвергая пыткам многих из заподозренных, он добрался, наконец, и до друзей Ферора. На допросе никто из них не сознался в формальном заговоре против жизни царя; но было указано на то, что Ферор собирался увести свою возлюбленную[183] и вместе с ней бежать к парфянам и что муж Саломии, Костобар[184] (за него царь выдал свою сестру после того, как первый ее муж (22, 4, 5), обвиненный в супружеской измене, был казнен) готов был споспешествовать плану бегства. Сама Саломия тоже не оста­лась свободной от обвинений: брат ее Ферор обвинял ее в том, что она тайно обручилась с Силлаем, наместником аравийского царя Обода, смертным врагом Ирода[185]. Хотя она была вполне уличена в этом и многих других проступках, раскрытых Ферором, она тем не менее была помилована; да и самого Ферора царь объявил свободным от всех тяготевших над ним обвинений.

7) Так надвигалась семейная буря на Александра и разразилась все­цело над его головой. Между царскими евнухами были три, — пользо­вавшиеся особенным доверием Ирода, как это видно было из тех обязанностей, которые им вверялись: один был его виночерпием, другой хлебодаром, а третий приготовлял его ложе и сам спал в его близости. Этих трех евнухов Александр, посредством больших подарков, сделал орудиями своей похотливости. Царь узнал об этом и приказал допросить их под пытками. В развратных похождениях они тотчас же признались, но кроме того они рассказали еще какими обещаниями они были обольщены. «От Ирода, говорил Александр, им нечего ожидать многого; он старый повеса, красящий себе волосы, но чрез это он же не может казаться им молодым; пусть только они слушаются его, Александра: скоро он силой отнимет власть у Ирода, отмстить своим врагам, а друзей сделает богатыми и счастливыми, и прежде всего их самых. Знатнейшие люди давно уже присягнули ему втихомолку и обещали ему свое содействие, а высшие и низшие офицеры в армии имеют с ним тайные совещания».

8) Эти показания до такой степени устрашили Ирода, что в первое время он даже не осмеливался действовать открыто; он разослал тайных разведчиков, которые шныряли по городу денно и нощно и должны были докладывать ему обо всем, что они замечали, видели и слышали: кто только навлекал на себя подозрение, немедленно был лишен жизни. Двор переполнился самыми ужаснейшими преступлениями. Каждый измышлял обвинения, каждый клеветал, руководствуясь личной или партий­ной враждой, и многие злоупотребляли кровожадным гневом царя, обра­щая его против своих противников. Ложь мгновенно находила себе веру, и едва только произнесено было обвинение, как уже совершалась казнь. Случалось часто, что только что обвинявший сам был обвинен и вместе со своей жертвой шел на казнь, ибо царь, из опасений за свою собственную жизнь, осуждал без следствия и без суда. Его дух был до того помрачен, что он не мог ласково глядеть на людей, хотя совершенно невинных, даже к друзьям своим он относился в высшей степени недружелюбно. Многим из них он прекратил доступ ко двору, а кого не постигла его рука, того он уничтожал жестокими словами.

9) Антипатр пользовался несчастьем Александра. Теснее сплотил он вокруг себя всю ораву своих родственников, и вместе с ними пускал в ход всевозможные клеветы. Ложными доносами и изветами он вместе со своими друзьями нагнал на царя такой страх, что последнему всегда мере­щился Александр и не иначе, как с поднятым над ним кинжалом. Он приказал, наконец, схватить его внезапно и заковать в кандалы. Вслед затем он начал подвергать пыткам его друзей. Большинство из них умирало молча, не выдавая больше того, что они в действительности знали, но те, которые были доведены пытками до лжесвидетельства, показали, что Александр и брат его Аристовул посягали на жизнь царя; они будто выжидали только случая, чтобы убить отца на охоте и тогда бежать в Рим. Как ни были невероятны эти признания, исторгнутые под страхом смерти, но царь охотно им поверил, оправдывая таким образом заточение сына мнимой справедливостью этой суровой меры.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
(И. Д. XVI, 8, 5, 6)
Архелай мирит вновь Ирода с Александром и Ферором.

 

1) Увидав всю невозможность разубедить своего отца, Александр решил идти смело навстречу опасности. Он сочинил четыре книги, направленные против его врагов. Сознавшись в заговоре, в котором его обвиняли, он, вместе с тем, большую часть своих врагов, и во главе их Ферора и Саломию, выставил своими единомышленниками. Последняя даже раз вторглась к нему в дом и, против его воли, провела с ним ночь. Эти книги, полные многочисленных и тяжких разоблачений против могущественнейших в государстве[186], находились уже в руках Ирода, когда Архелай, озабоченный судьбой своего зятя и дочери, примчался в Иудею. Они нашли в нем очень умного за­ступника, который хитростью отвратил грозные намерения царя. При первой же встрече с последним он воскликнул: «Где это мой пре­ступный зять? Где мне найти голову этого отцеубийцы, чтобы собствен­ными руками размозжить ее? И мою дочь я хочу присоединить к ее драгоценному супругу—будь даже она не причастна в его заговоре, но одним союзом с таким человеком она уже обесчещена. Я должен только удивляться тому долготерпению, которое ты, не смотря на напра­вленный против тебя заговор, проявляешь по отношению к Александру все еще находящемуся в живых. Я спешил сюда из Каппадокии в полной уверенности, что найду его давно уже казненным, и имел в виду вместе с тобою судить и мою дочь, которую я ему дал лишь из высокого уважения к тебе и твоему сану. Теперь же мы должны решить участь их обоих, и если ты чересчур уже подчиняешься отцовскому чувству и слишком мягкосердечен для того, чтобы карать сына, восставшего на твою жизнь, так, давай, обменимся судейскими обязанно­стями, и пусть каждый из нас проникнется гневом другого»!

2) Как ни сдержан был Ирод, но этой патетической речью он сделал его доверчивым. Последний дал ему прочитать записки Алек­сандра, останавливался над отдельными пунктами, обсуждая их вместе с ним. Архелай не упускал случая, чтобы с самого начала чтения пре­следовать свой хитро задуманный план; незаметно для царя, он взвалил всю вину на поименованных в книге лиц, преимущественно же на Фе­рора. Заметив, что его соображения производят впечатление, он сказал: «мы должны расследовать, не замышляли ли кое-чего эти злодеи против юноши вместо того, чтобы он замышлял против тебя. У нас нет пока никакого объяснения тому, что могло побудить его к такому возмутительному преступлению в то время, когда он уже пользовался цар­скими почестями и имел все виды на престолонаследие. Здесь должны быть обольстители, которые стремятся направить легкомыслие молодости на путь преступления; такими людьми бывают обмануты не только юноши, но и старики, благодаря им часто потрясаются знатнейшие фамилии и даже целые царства.

3) Ирод соглашался со всеми этими увещаниями. По мере того, как утихал его гнев против Александра, он все больше ожесточался против Ферора, о котором, главным образом, трактовали те четыре книги. Ферор же, заметив раздраженное состояние царя и всесильное влияние Архелая, не видел никакой возможности выйти с честью из своего опасного положения и только своему бесстыдству он обязан был спасением своей жизни; не думая больше об Александре, он прибег к Архелаю. Последний заявил ему, что он не знает, как выпросить для него поми­лования, так как из массы улик, имеющихся против него, явствует до очевидности, что он помышлял убить царя и что он виновник всех тех бедствий, которые постигли юношу (Александра),—он должен по­этому решиться, откладывая в сторону всякие увертки и укрывательства, признать все пункты обвинения и обратиться к любящему сердцу брата с мольбой о прощении. При таком условии он, с своей стороны, готов сделать все от него зависящее.

4) Ферор последовал этому совету. С подавленным видом, рассчитанным на возбуждение жалости, одетый в черном, он предстал пред Иродом, с плачем упал к его ногам, умоляя, как уже не­однократно это делал, о прощении, объявил себя преступником, со­знался в совершении всего, что ему приписывалось, но каялся в своем безрассудстве и умопомрачении, которое нашло на него под влиянием любви к своей жене[187]. Архелаю удалось таким образом заставить Фе­рора свидетельствовать против себя и самого себя обвинить. Тогда лишь он начал действовать в умиротворяющем духе; гнев Ирода он старался переложить на милость примерами из своей собственной семей­ной жизни. «И я, сказал он, претерпевши от моего брата еще больше обид, покорился все-таки голосу природы, заглушающему в нас при­зывы к мести. Да и в государствах, подобно тому, как и на огромных телах, вследствие их тяжести, образовываются вредные наросты, которые нельзя отрезывать, а необходимо лечить умеренными средствами».

5) Подобными увещаниями он настроил Ирода несколько мягче к Ферору. Но он сам остался при своем прежнем негодовании против Александра и высказывал твердое намерение разлучить с ним свою дочь и увезти последнюю домой. Так он довел Ирода до того, что тот сам выступил ходатаем за своего сына и упрашивал его снова доверить ему свою дочь. Но Архелай с искусным притворством заметил, что он предоставляет царю выдать его дочь за кого он пожелает, только не за Александра: ему, уверял он Ирода, важнее всего сохранить с ним фамильную связь. Тогда Ирод произнес: «он, как подарок, примет из его рук сына, если он не расторгнет брака; они ведь имеют уже детей, и юноша так нежно любит свою жену; если последняя останется при нем, то она может удержать его от дальнейших ошибок, но раз она будет оторвана от него, то это может повести его к отчаянным поступкам; бурные порывы молодости, заключил он, смягчаются именно под влиянием семейных ощущений». Медля и нере­шительно, Архелай уступал и, наконец, помирился с юношей, поми­ривши его вместе с тем и с отцом. Но, прибавил он, необходимо во всяком случае послать его в Рим для того, чтобы он оправдался пред императором, так как Ирод уже успел написать ему обо всем происшедшем.

6) Таким образом Архелай довел до конца свой ловкий маневр, при помощи которого спас своего зятя. Веселье и пиршества по­следовали за заключением мира. Ирод подарил Архелаю пред его отъездом семьдесят талантов, золотой трон, осыпанный драгоценными камнями, евнухов и наложницу, по имени Паннихия. И свита его щедро была наделена, всякий по достоинству своему, подарками. По приказанию Ирода и родственники его поднесли Архелаю великолепные подарки. Ирод и его сановники провожали его до Антиохии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Интриги Эврикла против сыновей Мариаммы. Напрасная защита их коянином Еваратом.

 

1) Недолго спустя в Иудее высадился человек, который в искус­стве хитрить далеко превосходил еще Архелая и который не только поколебал примирение, достигнутое последним для Александра, но сделался виновником его окончательной гибели. Это был спартанец, по имени Эв­рикл, которого жадность к наживе пригнала в Иудейское царство. Эллада не могла больше удовлетворить его расточительности. Он привез Ироду блестящие подарки с целью выжать у него более богатые и он действительно с лихвой был награжден царем. Но подарки одни не имели в его глазах никакой цены—он добивался власти и решился при­обресть ее кровью. Лестью, подкупающим красноречием и лицемерными по­хвалами он прежде всего вкрался в доверие Ирода, а затем, изучив его характер, он начал говорить и делать все в угоду ему и таким образом сделался одним из интимнейших его друзей. Уже из-за одной принадлежности его к спартанской нации[188], царь и весь двор обращались с ним с особым уважением.

2) Сей муж вскоре постиг слабое место семьи, раздоры между братьями и неравные отношения отца к сыновьям. Он прежде всего сбли­зился с Антипатром, пользуясь его гостеприимством, но в то же время, притворно поддерживал дружескую связь с Александром, выдавая себя ложно за старого приятеля Архелая. По этой причине он был принят Александром, как надежный друг. И брату его Аристовулу он также успел понравиться. Опытный во всех ролях, он к каждому от­дельно умел подступить иным манером. По преимуществу же он был наемником Антипатра и предателем Александра. Первого он укорял в том, что он, будучи старшим, терпит возле себя людей, выжидающих только первого удобного случая для того, чтобы уничтожить все его виды на престол; последнего он порицал за то, что он, сын царицы, муж царской дочери, имея, кроме того, такую превосходную опору, как Архелая, допускает, чтобы сын простой мещанки был престолонаследником. Вымышленная им дружба с Архелаем заставила молодого принца считать его своим добрым советником. Он поэтому откровенно изливал перед ним все, что он имел на сердце против Антипатра и высказывал опасение, что Ирод, убийца их матери, способен также отнять у них корону, на которую они, как сыновья царицы, имеют неотъемлемые права. Эврикл лицемерно выражал ему свое сочувствие и соболезнование. Но после того как ему удалось выжать такие же откро­венности и у Аристовула и обоих вместе вызвать на свободное выражение своего неудовольствия против отца, он поспешно передал эту тайну Антипатру. К этому он прибавил свой собственный вымысел, будто братья посягают на его жизнь и уже готовятся обнажить меч против него. Богато вознагражденный за эту услужливость, он начал с того, что при каждом удобном случае расхваливал Антипатра пред Иродом; но кончил тем, что нанялся формально в убийцы Аристовула и Але­ксандра и выступил их обвинителем перед царем. «В благодарность за твои милости ко мне, так начал Эврикл, я дарю тебе, Ирод, жизнь; как воздаяние за твое гостеприимство, я приношу тебе свет. Уже давно выточен меч и рука Александра простерта над тобою. Ближай­шее осуществление заговора я предотвратил тем, что притворялся сообщником его». Александр сказал: Ирод не довольствуется тем, что сидит на не принадлежащем ему троне, что после убийства их матери раздробил ее царство, он еще возвел в престолонаследники бастара— этого проклятого Антипатра, которому предназначил их родовое царство, но он решил принесть искупительную жертву памяти Гиркана и Мариаммы, ибо из рук такого отца он не должен принять скипетр без крово­пролития. Каждый день его всяческим образом раздражают; ни единого слова, срывающегося с его языка, не оставляют без извращения. Заходит ли речь о чьем-либо благородном происхождении, то без всякого повода приплетают его имя. Ирод говорит тогда: «есть один только благородный, это Александр, который и отца своего презирает за его простое происхождение». На охоте он вызывает негодование, если молчит, а если хвалит, то в этом усматривают насмешку. Отец всегда сурово с ним обращается, только с Антипатром он умеет быть ласковым. Он поэтому охотно умрет, если его заговор не удастся. Если же ему удастся убить отца, то он надеется найти убежище прежде у своего тестя Архелая, к которому легко может бежать, а затем также у императора, который до сих пор совсем не знает настоящего Ирода; ибо тогда он не так, как прежде, будет стоять пред ним, трепеща пред присутствовавшим отцом и не будет только докладывать об обвинениях, которые он лично возводит на него. Он прежде всего изобра­зит императору бедственное положение всей нации, он расскажет ему, как у этого народа высасывали кровь поборами, на какие роскоши и злодейства были растрачены эти кровавые деньги, что за люди те, которые обогащались нашим добром и которым дарили целые города; затем он еще будет взывать о мести за его деда и мать и сорвет завесу, скрывающую все ужасы и гнусные дела нынешнего царствования[189]— тогда, надеется он, его не будут судить, как отцеубийцу.

3) Очернив этой хитро сплетенной ложью Александра, Эврикл рассыпался в похвалах об Антипатре: только он один и любит своего отца, только благодаря его энергичным мерам заговор до сих пор не мог быть осуществлен. Царь, в котором не изгладились еще прежние подозрения, этими новыми открытиями был приведен в бешеную ярость. Антипатр воспользовался новым благоприятным моментом для того, чтобы выставить еще других обвинителей, которые донесли, что оба брата имели тайные совещания с двумя бывшими кавалерийскими офицерами, Юкун­дом и Тиранном, уволенными незадолго пред этим за упущения по службе. Рассвирепев еще больше этим известием, Ирод приказал подвергнуть обоих офицеров пытке. Но они ничего не признали из того, что им ложно было приписано. Тут представлено было еще письмо Александра, в котором он просил коменданта одной из царских крепостей[190] принять его и Аристовула после убийства ими своего отца и предоставить в его распо­ряжение оружие и другие военные принадлежности. Александр объявил это письмо плутовской проделкой Диофанта—царского секретаря, дерзкого малого, изощрявшегося всегда в подделке почерков и поплатившегося, наконец, жизнью за свое искусство. И начальник крепости был под­вергнут пытке, но и от него Ирод не мог добиться того, в чем его обвиняли.

4) Сознавая сам бездоказательность улик, он, тем не менее, велел арестовать своих сыновей, не заключая их, впрочем, в цепи. Губителя же его семейства, изобретателя всего этого злодейского плана он назвал своим спасителем и благодетелем и наградил его пятьюдесятью талантами. Прежде чем весть об истинном положении братьев могла распространиться, Эврикл поспешил в Каппадокию и выманил денеж­ный подарок также у Архелая, нагло уверив его в том, что он помирил Ирода с Александром. Прибыв в Грецию, он употребил эти грешные деньги на такие же плутовские дела. Обвиненный два раза пред императором в возмущении Ахайи и обкрадывании общественных касс, он, наконец, был осужден на изгнание. Так ему было воз­дано за его согрешения пред Аристовулом и Александром.

5) Этому спартанцу по справедливости должен быть противопоставлен коянин Эварат. Он был один из ближайших друзей Але­ксандра и прибыл в Иудею одновременно с Эвриклом. Когда царь до­пытывался у него относительно показаний последнего, он клятвенно уверял, что ничего подобного не слышал от молодых людей. Но это сви­детельство, конечно, не помогло несчастным. Только злое и худое Ирод был склонен выслушивать и только тот снискал его милость, который вместе с ним верил и вместе с ним злобствовал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
(И. Д. ХII, 10, 11)
Ирод, с разрешения императора, выступает в Берите обвинителем своих сыновей, которые, не будучи представлены собранию, осуждаются. Вслед за тем их отправляют в Зебасту для совершения над ними казни.

 

1) Саломия тоже подстрекала царя на самые крайние меры против его сыновей. Дело сложилось такими образом: Аристовул, желая свя­зать со своей собственной судьбой эту тещу свою и тетку, велел пере­дать ей, чтобы она позаботилась о своем спасении, так как царь на­меревается казнить ее за прежние ее грешки, за то именно, что она, же­лая сделаться женой араба Силлая, передала ему, врагу царя, тайны последнего. Еще грознее зарядилась тогда буря, которая должна была уни­чтожить обоих юношей. Саломия прибежала к царю и сообщила ему о полученном предостережении. Это привело Ирода в такую ярость, что он приказал заковать сыновей в кандалы, разъединить их между собою и немедленно же отправил начальника Волумния вместе с своим другом Олимпом с письменным донесением к императору. Получив чрез этих послов в Риме бумаги от царя[191], император очень пожалел о юношах; но, с другой стороны, ему казалось несправедли­вым лишить царя отцовской власти над его сыновьями. Он ответил поэтому, что признает за ним полную свободу действия, но что «он посту­пит благоразумно, если предоставит расследование заговора полному собранию его же родственников и высших чинов провинции. Будет установлена ви­новность юношей, тогда они достойны смерти; если же окажется, что они только помышляли о тайном бегстве[192], то их можно подвергнуть более мягкому нака­занию» .

2) Ирод последовал этому совету и отправился в город Берит[193], указанный ему императором и созвал собрание. Председательствовали, по назначению императора, наместники: Сатурнин[194] и Педаний с их легатами; возле них заседали: прокуратор Волумний, затем родственники и друзья царя, в том числе Саломия и Ферор и, кроме них, все владетели Сирии, за исключением царя Архелая[195], ибо ему, как тестю Александра, Ирод не доверял. Самих сыновей он, по раньше принятому решению, не представил собранию: он очень хорошо знал, что один только вид их вызовет сострадание у всех, а если еще им предоставлено будет слово защиты, то Александр очень легко сумеет поколебать обвинение. Они содержались под стражей в одной сидонской деревне Платане[196].

3) Царь поднялся и стал громить своих сыновей, точно они тут же стояли пред его глазами. Обвинение в покушении на его жизнь он поддерживал слабо, как будто он сам чувствовал несостоятельность улик; тем энергичнее он обвинял их в поношении его имени, насмешках и оскорблении его личности, и таких фактов он исчислил такое множество, что сама смерть казалась заседающим слишком ничтожным наказанием. Так как никто ему не возражал, то он стал оплакивать самого себя: приговор против его сыновей постигнет его самого, победа над детьми—это горькая победа[197]. Вслед за этим он стал собирать голоса. Первым высказался Сатурнин: он признал юношей виновными, но не заслуживающими смертной казни; он не вправе, сказал он, решить гибель детей другого в то время, когда у него сбоку стоят его собственные три сына[198]. К его заключению присоединились оба легата и еще несколько лиц. Волумний был первый, произнесший ужасный приговор и вслед за ним уже все осудили юношей на смерть— одни из лести, другие из ненависти к Ироду, но никто из негодования против обвиненных. Вся Сирия и Иудея с напряженным вниманием следили за ходом этой трагедии; никто, однако, не допускал, что Ирод доведет свою жестокость до детоубийства. Но он поволок своих сыно­вей в Тир[199], а оттуда поплыл в Кесарею, чтобы обдумать род казни для юношей.

4) Один из ветеранов царя, по имени Терон, сын которого был интимным другом Александра и который сам тоже очень любил юношей, от избытка скорби об их участи лишился рассудка. Сначала он бегал по улицам и кричал: «правосудие попрано, правда исчезла, природа извращена и вся жизнь полна преступлений» и многое другое, что может внушить душевное горе человеку, решившемуся рискнуть своею жизнью[200]. Наконец, он осмелился выступить лично пред царем и, обращаясь к нему воскликнул: «В тебе, кажется, злой демон засел, что ты худшим из людей веришь больше, чем твоим любимейшим детям! Ферору и Саломии, которых ты уже неоднократно признавал до­стойными казни, ты веришь, когда они клевещут на твоих детей. Они только хотят похитить у тебя настоящего престолонаследника и никого больше не оставить тебе, кроме Антипатра, для того, чтобы в будущем иметь такого царя, с которым они бы могли сделать все, что пожелают. Подумай только о том, не привлечет ли ему смерть братьев нена­висть солдат! Ведь нет ни одного человека в армии, который бы не сочувствовал юношам, а из командиров иные публично выражают свое негодование». При этом он назвал имена недовольных. Но царь тут же отдал приказание арестовать последних вместе с Тероном и сыном его.

5) Тут выступил еще придворный цирюльник по имени Трифон, и по какому то умопомраченью сам выдал себя. «И меня, сказал он, хотел этот Терон уговорить зарезать тебя во время стрижки, обещав мне за это большое вознаграждение от Александра». Вследствие этого доноса, Ирод приказал и Терона и его сына вместе с цирюльником подвергнуть пытке. Так как первые все отрицали, а последний не высказывал больше того, что он уже говорил, то он велел усилить истязания Терона. Сын, тронутый муками отца, вызвался все открыть царю, если только он простит отца. Царь обещал помилование; тогда сын сказал, что отец, по наущению Александра, хотел лишить его жизни. Это заявление одни считали выдумкой, к которой сын прибег для освобождения отца от пыток, другие же приняли это за чистую правду.

6) Теперь Ирод обвинял в народном собрании своих полководцев и Терона и направил на них чернь, которая забросала их камнями и бревнами и умертвила на месте всех[201], не исключая и цирюльника. Своих сыновей он отправил в Зебасту[202] (21, 2), невдалеке от Ке­сареи и приказал их задушить. Его приказ был быстро приведен в исполнение[203]. Тела их он велел перевести в крепость Александрион, где они должны были быть положены рядом с их дедом по материн­ской линии, Александром[204]. Таков был конец Александра и Аристовула.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
(И. Д. ХVII, 1)
Антипатр повсюду ненавидим. Царь обручает детей умерщвленных сыно­вей со своими родными; Антипатр же помышляет о других браках для них. Жены и дети Ирода.

 

1) Антипатр остался теперь неоспоримым наследником престола. Но над ним тяготела тяжелая ненависть народа, ибо все и каждый знали, что это он был инициатором всех ложных обвинений против братьев. Вскоре также в его душу закрался не малый страх при виде подрастающего потомства умерщвленных. Александр имел от Глафиры двух сыновей, Тиграна и Александра[205], а Аристовул от Вереники, дочери Саломии—трех сыновей: Ирода, Агриппу и Аристовула, и двух дочерей: Иродиаду и Мариамну. После казни отцов этих семейств Ирод отослал Глафиру с ее приданым обратно в Каппадокию; жену же Аристовула, Веренику, он выдал замуж за дядю Антипатра по его матери[206]; брак этот затеян был самим Антипатром с целью расположить к себе Саломию, с которой он находился в натянутых отношениях. Подарками и всякого рода любезностями он искал также дружбы Ферора; не забывал он и приближенных императора в Риме, Сатурнина и его свиту в Сирии—все получали от него значительные суммы и щедрые подарки. Но чем больше он сорил деньгами, тем больше его презирали, ибо знали хорошо, что он не щедр по натуре, а расточителен по трусости своей. Награжденные поэтому не стали более склонны к нему, а обойденные им делались еще более ожесточенными врагами. Все значительнее делались его затраты по мере того, как он, против всякого ожидания, стал замечать, что царь озабочен судьбой сирот и что в его попечениях об отпрысках своих сыновей ясно проглядывает раскаяние в казни последних.

2) Однажды Ирод созвал к себе своих родственников и друзей, представил им сирот и с глазами, полными слез, произнес: «Страш­ный рок похитил у меня отцов этих детей: они же предоставлены теперь моим попечениям: к этому призывает меня голос природы и чувство жалости, возбуждаемое их осиротением. Если я оказался столь несчастным отцом, то я хочу попытаться быть, по крайней мере, более любящим дедом, и лучших моих друзей оставить им покровителями. Твою дочь Ферор, я обручаю со старшим сыном Александра для того, чтобы тебя, как опекуна, скрепляла бы с ним вместе с тем и бли­жайшая родственная связь. С твоим сыном, Антипатр, я обручаю дочь Аристовула, и будь ты отцом этой сироты! Ее сестру пусть возьмет себе в жены мой Ирод, имеющий по материнской линии дедом первосвященника. Кто теперь любит меня, тот пусть присоединится к моему решению и пусть никто из преданных мне не нарушит его. Я молю также Бога, чтоб Он благословил эти союзы на благо моего царства и моих внуков и да взирает Он на этих детей с более милосердным оком чем на их отцов».

3) Говоря таким образом, Ирод заплакал и соединил руки детей; затем он нежно обнял каждого из них и распустил собрание. Антипатр был в высшей степени смущен, и каждый мог это прочесть на его лице. Он подозревал, что отец в лице сирот готовит ему гибель, и уже боялся, что вся его карьера вновь будет подвержена опасности, если дети Александра, кроме Архелая, приобретут естественного защит­ника еще и в тетрархе Фероре. К тому он принял во внимание ненависть народа к его личности и сочувствие этого народа к сиротам, горячую любовь иудеев к погибшим из-за него братьям еще при жизни последних и благоговейную память о них после смерти[207]. Все это побудило его принять решение, во что бы то ни стало расторгнуть обручение.

4) Действовать опять хитростью ему казалось неблагоразумным: он боялся строгости отца и его чуткой подозрительности. Зато он от­важился открыто приступить к отцу с мольбой о том, «чтоб тот не лишил его опять той чести, которой раз уже удостоил, и не оставил бы его при одном только царском титуле в то время, когда действитель­ная власть достанется другим. Он наверное никогда не достигнет этой власти, коль скоро сын Александра, который всегда может найти опору в Архелае, сделается еще зятем Ферора. А потому он убедительно просил, в виду еще обширности царской фамилии, изменить брачный план». Царь имел именно девять жен, принесших ему семеро детей[208]. Сам Антипатр был рожден от Дориды, Ирод—от дочери перво­священника Мариамны[209], Антип и Архелай—от самарянки Малтаки, от нее же родилась дочь Олимпиада, вышедшая замуж за племянника его, Иосифа[210]; от Клеопатры из Иерусалима родились Ирод и Филипп, от Паллады—Фазаель; кроме того у него были еще другие дочери, как Рок­сана и Соломия—первая от Федры, вторая от Эльпиды. Две жены—обе его племянницы[211]—были бездетны; двух дочерей[212] он имел еще от Мариамны— это были сестры Александра и Аристовула. На этом многочисленном по­томстве Антипатр основывал свою просьбу об изменении помолвок.

5) Царь, поняв из этого предложения отношение Антапатра к сиротам, пришел в сильное негодование; уже в нем зарождалось подозрение, что и отцы этих сирот пали жертвой козней Антипатра; он поэтому отверг его просьбу и осыпал его самого самыми жестокими упреками. Но впоследствии он все-таки поддался обольстительной лести Антипатра, и дал ему в жены дочь Аристовула, а его сыну—дочь Ферора.

6) На сколько в данном случае была неотразима лесть Антипатра, можно судить потому, что даже Саломия с подобными просьбами ничего не могла добиться у него. Эта его родная сестра, поддерживаемая всесильным заступничеством императрицы Юлии[213], хлопотала о разрешении ей выйти замуж за араба Силлая; но царь клялся, что будет ее считать своим злейшим врагом, если она не откажется от этой мысли. Против ее воли, он выдал ее за своего друга Алекса, а ее дочерей он выдал: одну за сына Алекса[214], другую—за дядю Антипатра по мате­ринской линии. Из дочерей Мариамны одна была замужем за сыном его сестры, Антипатром, другая—за его братом, Фазаелем.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
(И. Д. ХVII, 1—3)
Антипатр становится невыносимым; он едет в Рим с завещанием Ирода. Ферор оставляет брата, чтобы не быть вынужденным покинуть свою жену. Его смерть.

 

1) Уничтожив таким образом виды сирот и устроив брачные союзы в своих личных интересах, Антипатр думал, что благопо­лучно достиг уже гавани. К врожденной его злости прибавилась теперь самоуверенность, которая сделала его еще более невыносимым. Не будучи в состоянии свалить с себя всеобщую ненависть, он успокаивал себя тем, что сделался для всех страшным. Даже Ферор, видевший в нем будущего царя, усердно его поддерживал. Но в это же время женщины при дворе сплотились вместе и вызвали новые распри. Во главе их партии стояла жена Ферора, к которой, кроме ее матери и сестры, примкнула также мать Антипатра. Она вела себя во дворце так высокомерно, что дерзнула даже раз оскорбить двух дочерей царя. По­следнему она вследствие этого сделалась в высшей степени ненавистной. Но хотя царь ее сильно ненавидел, она тем не менее, при помощи своих союзниц, могла властвовать над другими[215]. Саломия была един­ственная, которая нарушала их гармонию: она донесла царю об их собраниях и внушила ему подозрение, что там злоумышляют против него. Как только те узнали об этом доносе и о негодовании царя, они прекратили открытые собрания и дружеские сношения между собою, а в присутствии царя притворялись даже враждебно-настроенными друг против друга. В этой фальшивой игре участвовал также Анти­патр, нанесший раз Ферору публичное оскорбление. Зато они отныне стали устраивать тайные собрания и ночные пирушки, а сознание, что они находятся под надзором, только укрепило их солидарность. Но от Саломии ничего не осталось скрытым, и она обо всем доносила Ироду.

2) Тогда возгорелся его гнев, и прежде всего на жену Ферора, кото­рую Саломия преимущественно очернила. Он созвал собрание родственников и друзей, и жалуясь пред ними на эту женщину, вспомнил, между прочим, ее оскорбительное обхождение с его дочерьми; дальше, что она денежными подарками подстрекнула к сопротивлению фарисеев[216] и колдовством отвратила от него сердце брата. В заключении он в своей речи обратился к Ферору и предложил ему на выбор: отречься или от своего брата, или от своей жены. Когда же Ферор заявил, что охотнее он расстанется со своей жизнью, чем с женой, Ирод, не зная что делать, обратился к Антипатру и приказал ему прекратить вся­кие сношения с женой Ферора, с этим последним и со всеми его при­ближенными. Этот запрет Антипатр не смел переступить открыто, но тайно он целые ночи проводил в их обществе; а так как его пугал надзор Саломии, то он посредством своих римских друзей затеял поездку в Рим. Последние написали, что следовало бы Антипатра через некоторое время командировать в качестве посла к императору. В виду этого Ирод, немедля, снарядил его в путь с блестящей свитой и большой суммой денег поручив ему представить императору его завещание, в котором царем назначен был Антипатр, преемником же последнего—Ирод, сын Мариамны, дочери первосвященника.

3) Одновременно с ним ехал в Рим аравитянин Силлай, не испол­нивший приказов императора, в виду того что Антипатру поручено было возобновить против него то самое обвинение, которое раньше еще было возбуждено Николаем[217]. Кроме вражды с Иродом, Силлай находился еще в не менее сильном разладе с своим же царем, Аретой[218], многих друзей которого, в том числе Соема—могущественнейшего человека в Петре[219]—он лишил жизни. Большими суммами он пытался залучить в свою пользу императорского домоправителя Фабата и надеялся найти в нем поддержку также против Ирода. Но последний предложил еще большую плату и отвлек от Силлая Фабата, которому также поручил взыскать с Силлая присужденную ему императором сумму. Но Силлай отка­зался от уплаты денег; он шел еще дальше и жаловался на Фабата импе­ратору: Фабат, доносил он, не преследует интересов своего повели­теля, а служит только целям Ирода. Тогда Фабат, все еще состоя в высокой милости у Ирода, до того озлобился, что выдал тайны Силлая и открыл, между прочим, царю, что тот подкупил одного из его телохранителей, Коринфа: «пусть только, сказал он, арестуют его[220]». Царь поверил этому доносу, потому что Коринф вырос во дворце и был араб по происхождению. Он немедленно распорядился о задержании не одного только Коринфа, но и двух арабов, из коих один был другом Силлая, а другой—предводителем одного из аравийских племен. Последние, будучи подвергнуты пыткам, сознались что обещанием Коринфу большой суммы денег, они уговорили его убить Ирода. Таким образом и они после вторичного их допроса сирийским правителем, Сатур­нином, были отправлены в Рим.

4) Ирод все еще продолжал настаивать на разлуке Ферора с его женой; ибо сколько бы он ни ненавидел ее,  он все-таки не мог придумать другого средства, чем отмстить ей, пока, наконец, в по­рыве гнева, он прогнал из дворца их обоих. Ферор мирился с этой обидой, удалился в свою тетрархию[221], но поклялся при этом, что только смерть Ирода положит конец его изгнанию, а доколе тот будет жив, он никогда не возвратится назад. И он не пришел даже тогда, когда брать заболел, несмотря на то, что тот настой­чиво звал его к себе и послал ему сказать, что он пред скоро­ожидаемой смертью своей хочет оставить ему некоторые поручения. Сверх ожидания он опять выздоровел, но вслед затем заболел Ферор. Тогда Ирод показал себя более великодушным: он приехал к нему и участливо за ним ухаживал. Но Ферор не перенес болезни и умер чрез несколько дней. Хотя Ирод любил брата до конца его дней, молва все-таки и эту смерть приписывала ему: говорили, что он отравил его ядом. Его тело Ирод велел перевести в Иерусалим, предписал всему народу самый глубокий траур и устроил ему блестящие похороны. Так постигла смерть одного из убийц Александра и Ари­стовула.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
(И. Д. ХVII, 4)
Производя следствие по поводу смерти Ферора, Ирод узнает о попытке Ан­типатра отравить его. Он прогоняет Дориду и Мариамну, замешанных в этом деле, и лишает наследства сына последней, Ирода.

 

1) Месть подвигалась вперед и приближалась к главному виновнику того убийства—Антипатру. Смерть Ферора послужила как бы сигналом. Некоторые из его вольноотпущенников[222] явились глубокосокрушенными к царю и сказали ему, что его брать Ферор умер от яда: его жена будто подала ему какое-то необыкновенное снадобье, по съедении которого он сейчас заболел; помимо того, за два дня до его смерти мать и сестра его жены привезла из Аравии женщину, сведущую в травах, для того, чтобы приготовить Ферору зелье любви; но вместо этого арабка, по уговору с Силлаем, с которым она знакома, поднесла ему смертель­ный напиток.

2) Как ошеломленный массой нахлынувших самых мрачных подо­зрений, царь приказал подвергнуть пыткам рабынь и некоторых свободных служанок. Одна из них в своих мучениях воскликнула: «Господь Бог, Царь небес и земли, да карает Он виновницу наших страданий— мать Антипатра!» Эти слова послужили для Ирода исходным пунктом, с которого он начал дальнейшее следствие. Та же личность открыла дружеские отношения матери Антипатра к Ферору и его семейству, их тайные собрания и как Ферор и Антипатр по приходе от царя кути­ли и бражничали целые ночи вместе с женами, не допуская к себе ни одного слуги или прислужницы. Вот почему все это показала одна из свободных служанок.

3) Тогда Ирод велел пытать отдельно каждую рабыню. Все пока­зания последних в общем согласовались между собою и выяснили еще то обстоятельство, что поездка Антипатра в Рим и отъезд Ферора в Перею были заранее обдуманы ими и предприняты по взаимному соглашению. Часто они выражались таким образом: «раз Ирод справился уже с Александром и Аристовулом, то он еще доберется к ним и их женам; после того, как он задушил Мариамну и ее детей, то никто не может ждать от него пощады; лучше всего, поэтому по возможности не встречаться с этим кровожадным зверем. Часто Антипатр жаловался своей матери; он уже поседел, а отец с каждым днем становится все моложе, и он, вероятно, еще должен будет умереть, прежде чем вступит в правление. Но пускай даже отец опередит его смертью—когда же это будет?— то, во всяком случае, цар­ствование принесет ему кратковременную радость. Головы гидры—дети Ари­стовула и Александра, растут, а виды для его собственных детей отец у него похитил, потому что в завещании он преемником его (Антипатра) не назначил ни одного из его сыновей, а Ирода, сына Мариамны. Впрочем, в этом отношении он не более, как старый простофиля, если воображает, что его завещание после смерти его останется в силе: он уже позаботится о том, чтобы никто из его потомков не остался в живых. Никогда еще отец так ненавидел своих детей, как Ирод, но его братская ненависть простирается еще выше: недавно только он дал ему 100 талантов за то лишь, чтобы он ни слова не вымолвил с Ферором. На вопрос последнего: «Что я ему сделал худого? «Антипатр ответил: «Мы должны почитать себя счастливыми, что он, отняв у нас все, дарует нам хоть жизнь. Но невозможно спа­стись от такого кровожадного чудовища, которое даже не терпит, чтоб открыто любили других. Теперь, конечно, мы вынуждены скрывать наши свидания; но вскоре мы это будем делать открыто, если только мы будем мужественны и смело подымем руку».

4) Так показали служанки, подвергавшиеся пытке; дальше они со­общили, что Ферор имел в виду бежать вместе с ними в Перею. Упоминание о 100 талантах придало в глазах Ирода достоверность всем прочим их показаниям, потому что об этом он ни с кем не говорил, кроме Антипатра. Прежде всего его гнев разразился над Доридой—матерью Антипатра: он отнял у нее подаренные ей раньше драгоценности, стоившие много талантов, и прогнал ее во второй раз. Женщин Ферора он помиловал и велел вылечить их от ран, причиненных им пытками. Сам же он был повергнут в такое отча­яние, которое лишило его всякого самообладания: самое ничтожное подо­зрение подымало бурю в его душе; массу невинных он поволок к пыткам только для того, чтобы не обойти ни одного виновного.

5) Так он добрался к самарянину Антипатру, управлявшему домом Антипатра. Подвергнутый пыткам, он признался в следующем: Анти­патр поручил одному из своих близких друзей, Антифилу, доставить из Египта смертельный яд для царя; Антифил вручил яд дяде Ан­типатра, Феодиону[223]; этот передал его на руки Ферору, которому Анти­патр предложил отравить им Ирода в то время, когда он сам будет находиться вне пределов подозрения—в Риме, а Ферор отдал яд на сохранение своей жене. Царь сейчас же послал за нею и приказал ей выдать полученное. Она вышла как будто с намерением при­несть яд, но тут же бросилась с крыши, чтобы избегнуть следствия и жестокого обращения царя. Но по явному предопределению Провидения, которое хотело наказать Антипатра, она не упала на голову, а на другие части тела, и осталась живой. Когда ее внесли во дворец, царь приказал подать ей подкрепляющие средства (потому что она была ошеломлена от падения) и спрашивал ее затем о причине, побудившей ее броситься с крыши. Если она скажет правду, то он клянется освободить ее от всякого наказания; в противном случае, если она что-нибудь скроет, он прикажет так обработать ее тело пытками, что ничего от нее не останется для погребения.

6) После краткой паузы женщина начала: «3ачем мне хранить еще тайну, когда Ферор уже мертв? Или должна я щадить Антипатра, ко­торый всех нас погубил? Слушай же, царь, и Бог, которого обмануть нельзя, да будет Он вместе с тобою моим свидетелем, что я говорю истину. Когда ты в слезах сидел у смертного одра Ферора, он призвал меня к себе и сказал: «да, жена, я жестоко ошибался, в моем брате! Тяжело я провинился перед ним! Его, который так искренно любит меня, я ненавидел! Того, который так глубоко сокрушается моей смертью даже до наступления ее, я хотел убить! Я теперь получаю возмездие за мое бессердечие; ты же принеси сюда яд, оставленный нам Антипатром для его отравления и хранящийся у тебя, и уничтожь его сейчас на моих глазах для того, чтобы я не уносил с собою духа мщения в под­земное царство». Я повиновалась ему, принесла яд и большую часть высыпала пред его глазами в огонь; но немного я сохранила для себя на случай нужды и из боязни пред тобою».

7) С этими словами она протянула баночку, содержавшую незначи­тельную дозу яда. Тогда царь подверг пытке мать и брата Антифила; они сознались, что эту баночку Антифил привез из Египта, получив ее от своего брата, александрийского врача. Духи Александра и Аристо­вула, витавшие над дворцом, вывели, таким образом, на свет самые сокровенные преступления и привели к суду таких лиц, которые больше кого-либо других были далеки от подозрения. Так открыто было, что в заговор была посвящена также дочь первосвященника, Мариамна; братья выдали ее под пыткой. Царь наказал также сына за дерзость матери: он вычеркнул Ирода из завещания, в котором последний назначен был преемником Антипатра[224].

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
(И. Д. XVII, 4; 5, 2)
Антипатра выдает Бафилл. Тот ничего не подозревая возвращается из Рима.—Ирод привлекает его к суду.

 

1) Все предыдущие доказательства были еще подкреплены Бафиллом, свидетельство которого имело решающее значение. Он, вольноотпущенник Антипатра, предъявил другое смертельное средство—змеиный яд и соки других пресмыкающихся, которыми Ферор и его жена должны были воору­житься против царя на тот случай, если первый яд окажется слишком слабым. Вместе с тем, как бы в дополнение к отцеубийственным планам, он представил еще письма, сочиненные Антипатром с целью погу­бить своих братьев[225]. Сыновья царя, Архелай и Филипп[226],  оба уже в юношеском возрасте и полные благородных стремлений, находились в Риме для получения образования. Чтобы заблаговременно избавиться от этих юношей, стоявших ему поперек дороги, Антипатр частью сам сочинял ложные письма от имени своих друзей в Риме, частью подкупал других писать такие письма, в коих сообщалось, что юноши часто поносят отца, совершенно открыто оплакивают Александра и Аристовула и очень недовольны вызовом их обратно на родину. (Отец их только что вызывал из Рима, что очень беспокоило Антипатра).

2) Подобные письма, впрочем, он за деньги заказывал в Риме еще до своего отъезда из Иудеи; но тогда его ни в чем нельзя было подозревать, так как пред отцом он разыгрывал роль защитника братьев, объ­являя одни обвинения против них ложными доносами и оправдывая другие ошибками молодости. Так как он затрачивал большие суммы денег на подкуп авторов этих доносов, то он старался скрыть их под разными другими легальными расходами. С этой целью он закупил дорогие материи, пестрые ковры, серебряную и золотую утварь и многие другие драгоценности, дабы преувеличенными затратами на эти предметы прикрыть издержки на вознаграждение фальсификаторов писем. Итог его расходов простирался таким образом на 200 талантов, большую часть которых он отнес на счет процесса с Силлаем. Так как совокупные показания свидетелей, допрошенных под пыткой, до очевид­ности выяснили план отцеубийства, а письма обличали попытку на вто­ричное братоубийство, то все злодеяния Антипатра, начиная от легких до самых тяжких, были вполне раскрыты. При всем том никто из приезжавших в Рим не сообщил ему о перемене вещей в Иудее, несмотря на то, что от расследования дела до его возвращения из Рима протекло семь месяцев. Так велика и всеобща была ненависть к нему. Быть может и духи умерщвленных братьев замыкали рты тем, которые хотели открыть ему положение вещей. Так он сообщил в письме о своем скором возвращении из Рима и какие торжественные проводы устроил ему император.

3) Царь, сгорая нетерпением иметь уже в своих руках измен­ника и боясь, чтобы он как-нибудь не узнал о происшедшем и не стал бы принимать меры предосторожности, разыгрывал также лицемера в письмах, говорил ему учтивости и напоминал ему в особенности о не­обходимости поторопиться приездом; если он ускорит свое прибытие, то он, царь, будет иметь также возможность сложить обвинение с его ма­тери. Изгнание матери не осталось для него безызвестным. Еще до этого в Таренте Антипатр получил также известие о смерти Ферора, по ко­торому он устроил великий траур; многие приняли это за признак любви к дяде и очень хвалили, хотя, как кажется, скорбь его отно­силась к неудачному исходу заговора, а оплакивал он в Фероре соб­ственно только орудие убийства. Уже его начала мучить мысль, как бы там не открыли яда; но получив в Киликии упомянутое письмо отца, он поспешно продолжал свой путь. Вскоре он высадился в Келен­дерии, где мысль о несчастье своей матери заставила его вновь встре­вожиться, не предвещая ему лично ничего хорошего. Более осторожные из его друзей советовали ему не являться к отцу до тех пор, пока он не узнает достоверно о причинах удаления его матери; они предвидели, что и он может быть замешан в обвинениях против нее. Но менее рассудительные, которые, впрочем, не столько пеклись о благе Анти­патра, сколько сами стремились к своему домашнему очагу, гнали его вперед. «Он не должен, говорили они, своей медлительностью дать повод своему отцу  к подозрению и развязать языки клеветникам; если до сих пор что нибудь уже затеяно против него, так и это было вызвано только его отсутствием. Было бы неблагоразумно из-за сомнительного подозрения лишить себя верного блага и не спешить в объятия отца, чтобы чем скорее перенять корону, которая в его отсутствии уже колеблется на голове Ирода». Он последовал последнему совету. Его злой гений внушил ему это. Переплыв море, он вступил в кесарейскую гавань, Себасту.

4) Против всякого своего ожидания, он увидел себя здесь оди­ноким и покинутым. Все и каждый сторонился от него и никто не осмелился приблизиться к нему. Ибо он был одинаково презираем всеми, а тогда презрение могло уже открыто заявлять о себе. Многие избегали его также из боязни пред царем, так как весь город был уже полон зловещих слухов об Антипатре. Никогда ни один человек не был торжественнее провожаем, чем он при своем отъезде в Рим, и никогда кто-либо не был встречаем с меньшим радушием, чем он. Уже он чуял несчастье, которое ожидает его дома; но он был достаточно тверд для того, чтобы скрыть свои чувства. Еле живой от страха, он силился принять вид гордой самоуверенности. Бежать или вырваться из окружавшей его сети было невозможно; к тому же он и здесь не узнал ничего положительного о том, что происходило у него дома, ибо царь строго запретил сообщение ему каких-либо сведений. Только одна надежда ободряла его: быть может ничего еще не раскрыто, или же если кое-что и обнаружено, то он наглостью своей и обманом сумеет рассеять подозрения. Это были еще его единственные средства спасения.

5) Опираясь на них, он прибыл во дворец, однако, без своих друзей, так как последние еще у первых ворот с презрительными насмешками были оттолкнуты назад. Во внутренних покоях находился как раз сирийский наместник, Вар[227]. Антипатр вошел к отцу и, собравши все свое бесстыдство, приблизился к нему, чтобы заключить его в свои объятия. Но Ирод простирает руки вперед, отворачивает го­лову и кричит: «Это совершенно похоже на отцеубийцу! меня обнять, когда имеешь на совести такую вину! Провались сквозь землю, злодей! Не прикасайся ко мне, пока ты не очистился от вины! Я даю тебе суд и судью в лице Вара, прибывшего как раз кстати. Прочь отсюда и обду­май твою защиту до завтра; я хочу еще дать тебе время для твоих уверток!» Обеспамятев от страха, Антипатр безмолвно попятился назад. Мать и жена, находившиеся у него, ознакомили его со многими показа­ниями. Пришедши опять в себя, он начал обдумывать свою защиту.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
(И. Д. ХVII, 5, 3—6, 1)
Антипатр перед судом Вара.—Несомненные улики подтверждают взведен­ное на него обвинение.—Ирод откладывает казнь до своего выздоровления, а между тем изменяет свое завещание.

 

1) На следующий день царь созвал собрание своих родственников и друзей, на которое он пригласил также друзей Антипатра. Председательствовал он сам вместе с Варом. Были приведены все свиде­тели, между которыми находились также недавно задержанные некоторые слуги матери Антипатра, представившие письмо от нее к Антипатру. Письмо гласило: «Все раскрыто твоим отцом. Не предстань пред ним, разве только заручившись покровительством императора. Когда эти и остальные свидетели были введены, вышел также Антипатр и, бросив­шись лицом к ногам отца он произнес: «Я умоляю тебя, отец, не осуждай меня заранее, а выслушай беспристрастно мою защиту; если ты только позволишь, то я докажу свою невинность».

2) Ирод приказал ему замолчать и, обращаясь к Вару, сказал: «Я уверен, что ты, Вар, как и каждый другой добросовестный судья,  признаешь Антипатра отвратительным злодеем.  Я только боюсь, что ты будешь считать мою ужасную судьбу заслуженной, если я воспитал таких сыновей. Но именно вследствие этого я скорее заслу­живаю сожаления, ибо столь преступным сыновьям я был, однако, та­ким любящим отцом. Моих прежних сыновей я еще в юношеском возрасте назначил царями, дал им образование в Риме, императора я сделал их другом и их самих вследствие этого предметом зависти для других царей. Но я находил, что они посягают на мою жизнь, и они должны были, главным образом Антипатру в угоду, умереть, по­тому что его — еще юношу и престолонаследника—я хотел обезопасить от всех. Но это ужасное чудовище, злоупотребляя моим долготерпением, обратил свое высокомерие против меня самого; я слишком долго жил для него, моя старость была ему в тягость, — и он уже иначе не мог сделаться царем, как только чрез отцеубийство. Мне суждено теперь принять заслуженную кару за то, что я пренебрег сыновьями, рожденными мне царицей, приютил отверженца и его назначил наследником престола. Признаюсь тебе, Вар, в моем заблуждении: я сам восстановлял против себя тех сыновей; Антипатра ради я разбил их законные надежды. Когда я тем оказывал столько благодеяний, сколько ему? Еще при жизни я уступил ему всю почти власть, всенародно в завещании назначил его моим преемником, предоставил ему 50 талантов собственного дохода и щедро поддерживал его из моей казны; еще недавно я дал ему на поездку в Рим 300 талантов и отличил его пред всей моей семьей тем, что представил его императору, как спасителя отца. Что те мои сыновья учинили такое, которое можно было сравнить с преступлениями Антипатра? И какие улики выставлены были против них, в сравнении с теми, которыми доказывается ви­новность этого? Однако, отцеубийца имеет дерзость что-то сказать в свою защиту; он надеется еще раз окутать правду ложью. Вар, будь осторожен! Я знаю это чудовище; я знаю наперед, какую личину он напялит на себя для внушения доверия, какую коварную визготню он подымет здесь пред нами. Знай, что это тот, который все время, когда жил Александр, предупреждал меня беречься от него и не доверять своей особы кому бы то ни было. Это тот, который имел доступ даже в мою спальню, который оглядывался всегда, чтобы кто-либо не подкараулил меня. Это тот, который охранял мой сон, который забо­тился о моей безопасности, который утешал меня в моей скорби по убитым, который должен был наблюдать за настроением умов своих живых братьев — мой защитник, мой хранитель! Когда я вспоминаю это воплощенное коварство и лицемерие? о, Вар, тогда я не могу постичь, как это я еще живу на свете, как это я спасся из рук такого пре­дателя! Но раз злой демон опустошает мой дом и тех, которые дороже моему сердцу, превращает всегда в моих врагов, то я могу только оплакивать несправедливость моей судьбы и стонать над своим одиночеством. Но пусть никто из жаждущих моей крови не избегнет кары и если бы даже обвинение охватило всех моих детей кругом!»

3) Сказав это, царь, вследствие сильного волнения, оборвал речь и приказал одному из своих друзей, Николаю, изложить доказательства. В эту минуту Антипатр, лежавший все время распростер­тым у ног отца, поднял голову и воскликнул: «Ты сам, о отец, защищал меня. Как я могу быть отцеубийцей, когда ты, как сам сознаешься, во все времена находил во мне стражника. Моя сынов­няя любовь, сказал ты, была одна только ложь и лицемерие. Но как это я, по твоему, такой хитрый и опытный во всем, мог быть на столько безрассуден, чтоб не подумать, что тот, который берет на свою совесть такие преступления, не может укрыться даже от лю­дей, а тем больше от всевидящего и вездесущего судьи на небесах! Или мне было безызвестно, какой конец постиг моих братьев, которых Бог так наказал за их злые замыслы против тебя? И что могло меня восстановить против тебя? Притязание на царское до­стоинство? Я же был царем. Боязнь пред твоей ненавистью? Но не был ли я любим? Или я из-за тебя должен был опасаться других? Но ведь я, охраняя тебя, был страшен всем другим. Быть может, нужда в деньгах? Но кто имел возможность жить роскошнее меня? И будь я отщепенец рода человеческого, обладай я душой необузданного зверя—не должны ли были победить меня благодеяния твои, отец ты мой! Ты, который, как сам говоришь, принял меня во дворец, избрал из всех своих сыновей, еще при жизни твоей возвел меня в царский сан и многими другими чрезмерными благодеяниями сделал меня предметом зависти! О, каким несчастным сделала мена эта про­клятая поездка! Сколько простора я дал зависти! Сколько времени— клеветникам! Но для тебя же, отец, и в твоих интересах я предпринял это путешествие, — для того, чтобы Силлай не насмеялся над твоей старостью. Рим свидетель моей сыновней любви и властитель земли— император, который часто называл меня отцелюбцем. Возьми, отец, это письмо от него: оно заслуживает больше доверия, чем все клеветы, произнесенные здесь против меня; это письмо—мой единственный защит­ник; на него я ссылаюсь как на свидетельство моей нежной любви к тебе. Вспомни, отец, как неохотно я выехал, ведь я хорошо знал скры­тую вражду против меня в государстве. Ты, отец, сам, того не желая, погубил меня тем, что заставил меня дать время зависти злословить. Теперь я опять здесь, я здесь, чтобы смотреть обвинению в лицо. На суше и на море меня, отцеубийцу, не постигло никакое несчастье. Но это доказательство мне не поможет, потому что я проклят Богом и тобою, отец! Если так, то я прошу не верить показаниям, исторгнутым пыткой у других, а для меня пусть принесут сюда огонь, в моих внутренностях пусть копаются орудия смерти! Пусть ничье сердце не смягчится воем негодяя! Раз я отцеубийца, то я не должен умереть без мучений!» Эти слова, произнесенные со слезами и рыданиями, тронули всех присутствовавших, а также и Вара. Только Ирод в своем гневе остался неумолим. Он слишком хорошо знал основательность обвинений.

4) По приказанию царя, стал говорить свою речь Николай[228]. Подробно охарактеризовав коварство Антипатра и рассеяв опять возбужденное последним сострадание, Николай перешел к существу обвинения. Он взвалил на него все ужасы, произошедшие в последнее время в царской фамилии, а именно, казнь братьев, которых, как он доказал, погу­били исключительно интриги Антипатра. Так, продолжал Николай, он подкапывался и под оставшихся в живых братьев, которые, по его мнению, угрожали престолонаследию. И не удивительно: кто своему отцу готовит яд, тот братьев подавно щадить не будет. Перейдя затем к доказательствам задуманного отравления, он по порядку анализировал все показания свидетелей и, коснувшись в своей речи Ферора, выразил свое негодование по поводу того, что и его Антипатр чуть не сделал братоубийцей, что, совращая с пути любимейших царю особ, он весь царский дом наполнил преступлениями. Сделав еще много других разоблачений и подкрепив их соответствующими доказательствами, он закончил свою речь.

5) Вар спрашивал Антипатра, что он имеет возразить против этого. Он ответил только: «Бог свидетель моей невинности» и, молча, остался лежать. Тогда Вар велел принести яд и дать его выпить одному осужденному на смерть пленнику. Последний умер тут же на месте. Вар имел еще тайное совещание с Иродом, доложил императору о происшедшем в собрании и на следующий день уехал. Царь же приказал заключить Антипатра в кандалы и отправил в Рим посоль­ство для донесения о своем несчастье императору.

6) По заключении уже процесса открылся заговор Антипатра также против Саломии. Один из слуг Антипатра привез из Рима письма от одной из служанок Юлии[229], по имени Акма[230]. Последняя писала царю: «из сочувствия к нему она препровождает ему, по секрету, письма Саломии, найденные ею между бумагами Юлии». Эти письма были полны самых сильных поношений имени Ирода и тяжелых обвинений против него. Антипатр их подделал и подкупил Акму переслать их царю. Эта хитрость была обнаружена другим письмом, адресованным той же женщиной на имя самого Антипатра и гласившим следующее: «Согласно твоему указанию, я писала твоему отцу и препроводила ему те письма. Я убеждена, что, прочитав их, царь не пощадит своей сестры. Когда все удастся, ты, я надеюсь, не забудешь своих обещаний».

7) Когда это письмо вместе с теми, которые были подделаны с целью компрометировать Саломию, были представлены царю, последнему тогда только запало подозрение, что и против Александра могли фабри­коваться поддельные письма. Глубоко потрясенный мыслью о том, что Антипатр чуть ли не сделал его также убийцей сестры, он хотел было сейчас же отмстить Антипатру за все. Но тяжелый недуг мешал ему в осуществлении этого решения. Он, однако, написал императору отно­сительно Акмы и заговора против Саломии; затем он велел принести себе завещание и изменил его таким образом, что, обойдя старших своих сыновей, Архелая и Филиппа, скомпрометированных в его глазах тоже происками Антипатра, назначил престолонаследником Антипу[231]. Императору он, кроме ценных вещей, завещал наличными деньгами тысячу талантов, его жене, детям, друзьям и отпущенникам — около 500 талантов. Многих других он наделил землями и денежными сум­мами; но самыми блестящими подарками он наградил свою сестру Са­ломию. Вот те изменения, которые он ввел в свое завещание.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Низвержение золотого орла.—Жестокость Ирода в последние минуты жизни. —Его попытка наложить на себя руку.—Он приказывает совершить казнь над Антипатром.—Через пять дней после этого сам умирает, (И. Д. ХVII, 6, 1—8, 3).

 

1) Болезнь Ирода все более и более ухудшалась, так как она за­стигла его в старости и горе. Он был уже близок к семидесятилетнему возрасту, а семейные несчастия до того омрачили его дух, что и в здоровом состоянии он ни в чем не находил для себя отрады. Соз­нание, что Антипатр еще жив, усугубляло его болезнь; однако, он не хотел разделаться с ним на скорую руку, а решил подождать до своего выздоровления для того, чтобы казнить его самым формальным образом.

2) В эти тяжелые дни он должен был еще пережить народное восстание. В Иерусалиме жили два вероучителя, почитавшиеся особенно глу­бокими знатоками отечественных законов и пользовавшиеся поэтому высоким авторитетом в глазах всего народа. Один из них был Ие­гуда, сын Сепфорея[232], другой Матфия, сын Маргала[233]. Много юношей сте­калось к ним, чтобы слушать их учение, образовывая вокруг них каждый день целые полчища. Когда те узнали, как болезнь и горе снедают царя, они в кругу своих учеников проронили слово о том, что теперь настало удобное время спасти славу Господню и уничтожить поставленные изображения, нетерпимые законами предков; ибо закон запрещает внесение в храм статуй, бюстов и иных изображений, носящих имя живого существа[234]. А между тем царь поставил над глав­ными воротами храма золотого орла. Вот этого орла законоучители пред­лагали сорвать и прибавили, что хотя с этим связана опасность, но что может быть, почетнее и славнее, как умереть за заветы отцов; кто так кончает, душа того остается бессмертной и вкушает вечное блаженство; только дюжинные люди, чуждые истинной мудрости и непонимающие как любить свою душу, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической.

3) Одновременно с этими проповедями распространился слух, что царь лежит при смерти. Тем смелее молодежь принялась за дело. Среди белого дня, когда множество народа толпилось вокруг, храма, юноши опустились на канатах с храмовой кровли и разрубили золотого орла топорами[235]. Немедленно дано было знать об этом царскому начальнику, который быстро прибыл на место с сильным отрядом, арестовал до сорока молодых людей и доставил их к царю[236]. На первый его вопрос: «Они-ли это дерзнули разрубить золотого орла?»—они сейчас же созна­лись.  На второй вопрос: «Кто им это внушил?» — они ответили: «Завет отцов!» На третий вопрос: «Почему они так веселы, когда их ждет смерть?» они ответили: «После смерти их ждет лучшее счастье».

4) Непомерный гнев, овладевший тогда Иродом, вселил в него новые силы и помог ему побороть болезнь. Он лично отправился в народное собрание, изобразил в пространной речи молодых людей, как осквернителей храма, которые под покровом закона преследовали более отдаленные цели, и потребовал, чтоб судили их, как богохульников. Боясь как бы не было привлечено к следствию множество людей, народ просил его наказать сперва только зачинщиков, затем лишь тех, которые были пойманы на месте преступления, а всех остальных простить. Весьма неохотно царь уступил этим просьбам. Он приказал тех, которые спустились с храмовой крыши вместе с законоучителями сжечь живыми, остальных арестованных он отдал в руки палачей, для совершения над ними казни[237].

5) После этого случая болезнь охватила все его тело и в отдельных частях его причиняла ему самые разнообразные страдания. Лихо­радка не была так сильна, но на всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд, а в заднепроходной кишке—постоянные боли; на ногах у него образовались отеки, как у людей, одержимых водобоязнью, на животе—воспаление, а в срамной области —гниющая язва, которая воспитывала червей. Ко всему этому наступали припадки одышки, лишавшие его возможности лежать, и судороги во всех членах. Мудрецы объясняли его болезнь небесной карой за смерть законоучителей. Он же сам, несмотря на отчаянную борьбу с такой массой страданий, цепко держался за жизнь: он надеялся на выздоровление и думал о средствах лечения. Он отправился на ту сторону Иордана для того, чтобы воспользоваться теплыми купаниями в Каллирое, вода которой течет в Асфальтовое озеро[238] и до того пресна, что ее можно также и пить. Врачи предполагали здесь согревать все его тело теплым маслом. Но, когда его опустили в наполненную маслом ванну, в глазах у него помути­лось и лицо у него искривилось, как у умирающего. Крик поднятый слугами, привел его, однако, опять в сознание. Но с тех пор он уже сам больше не верил в свое исцеление и велел раздать солдатам по 50 драхм каждому, а офицерам и друзьям его более зна­чительный суммы.

6) Прибыв на обратном пути в Иерихон, он в своем мрачном настроении, желая как будто бросить угрозу самой смерти, предпринял безбожное дело. Он приказал собрать знатнейших мужей со всех мест Иудеи и запереть их в так называемом ипподроме (ристалище); затем он призвал к себе свою сестру Саломию и мужа ее Алексу (28,6) и сказал им: «Я знаю, что иудеи будут праздновать мою смерть, как юбилейное торжество[239]; однако мне могут устроить и траур и блестящую погребальную процессию, если только вы пожелаете испол­нить мою волю. Как только я умру, тогда вы оцепите солдатами тех заточенных и прикажите как можно скорее изрубить их, дабы вся Иудея и каждая фамилия, против своей воли, плакала бы над моей смертью»[240].

7) Как только отдано было это приказание, получены были письма от послов из Рима, которые извещали, что Акма, по приказу императора, казнена, а Антипатр осужден им на смерть; однако, гласило письмо, если отец предпочтет изгнание смертной казни, то император против этого ничего не имеет. Царь опять поправился немного, по крайней мере, на столько, что в нем вновь пробудилась жажда жизни; но вскоре за­тем страдания его, усилившиеся недостаточным питанием и мучившим его постоянно судорожным кашлем, до того его одолели, что он ре­шился предупредить свою судьбу. Он взял яблоко и потребовал себе нож, чтобы разрезать его, по своему обыкновению, на куски,—тогда он оглянулся кругом, не будет ли ему кто-нибудь мешать, и поднял свою руку, что бы заколоть себя. Но племянник его Ахиав очутился возле него, схватил его руку и не дал ему покончить с собою. Тогда в замке поднялся громкий плач, точно царь уже скончался. И Анти­патр услышал этот крик; он опять ободрился; полный радостных надежд, он начал упрашивать стражу расковать его и дать ему уска­кать, обещав ей за это деньги. Но начальник караула приказал солдатам зорко следить за ним, а сам поспешил донести царю об этом покушении на побег. Почти со сверхъестественной в его положении силой голоса он отдал приказание своим телохранителям немедленно же убить Антипатра[241]. Его тело он велел похоронить в Гирканионе. После этого он опять изменил завещание и назначил своего старшего сына, Архелая, брата Антипы, наследником престола, а самого Антипу— тетрархом[242].

8) Казнь своего сына Ирод пережил еще пять дней (74 до раз. хр.). С того времени, как он убийством Антигона достиг высшей верхов­ной власти, протекли тридцать четыре, а со времени назначения его ца­рем римлянами—тридцать семь лет. Если кто-нибудь мог говорить о счастье, так это был он. Частное лицо,—он приобрел царство, правил им долгое время и мог еще завещать его своим детям. Только в его собственной семье его постигали несчастия за несчастиями.

Прежде чем войско узнало о его смерти, сестра его Саломия вместе с ее мужем освободили всех пленных, которых царь приказал убить, заявив, что он изменил свое решение и теперь отпускает каждого на свою родину. А уже после того, как те удалились, она объя­вила солдатам о кончине царя и созвала их и остальной народ в амфитеатр в Иерихоне. Здесь выступил Птоломей[243] (24, 2), которому царь вверил свой перстень с печатью, прославил имя царя, утешил народ и прочел царский рескрипт на имя солдат, заключавший в себе неоднократные напоминания о верности его преемникам. По прочтении рес­крипта он открыл завещание и огласил его содержание. Филипп был в нем назначен наследственным владетелем Трахонитиды (20, 4) и пограничных областей; Антипа, как уже выше было упомянуто,—тетрархом, а Архелай — царем. Последнему вместе с тем было поручено препроводить императору перстень с печатью Ирода и запечатанные акты, касающиеся государственного правления, ибо императору представлено было утверждение всех его распоряжений, и он должен был еще санкцио­нировать завещание. Все прочее должно было остаться без изменений, согласно первоначальному завещанию.

9) После этого раздались громкие, ликующие крики, приветствовавшие Архелая. Солдаты вместе с народом проходили мимо него группами, присягая в верности и испрашивая на него благословение Божие. Затем приступлено было к погребению даря. Архелай не остановился ни пред какими затратами; для придачи большого блеска похоронной процессии, он выставил пред народом все царские украшения. Парадная кровать была из массивного золота и украшена ценными камнями; покрывало — из чистого пурпура и пестрело узорами; тело, лежавшее на нем, было покрыто алым сукном; голову царя обвивала диадема, а над нею лежала золотая корона; правая рука держала скипетр. Парадную кровать окру­жали сыновья и многочисленная толпа родственников; непосредственно за ними шли телохранители, отряд фракийцев, затем германцы и галлы— все в военных доспехах. Впереди шло остальное войско, предводи­тельствуемое полководцами и командирами, в полном вооружении; за ними следовали пятьсот рабов и вольноотпущенников с благовонными травами в руках. Тело перенесено было на расстоянии двухсот стадий[244] в Иродион (21, 10), где оно, согласно завещанию, было предано земле. Таков был конец Ирода.

 

[Исторический раздел] | [Иосиф Флавий] | [«Иудейская война» - Оглавление] |  [Библиотека «Вехи»]
© 2004, Библиотека «Вехи»