[Исторический раздел] | [Иосиф Флавий] | [«Иудейская война» - Оглавление] |  [Библиотека «Вехи»]

 

ИОСИФ  ФЛАВИЙ

ИУДЕЙСКАЯ
ВОЙНА

ТРЕТЬЯ КНИГА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нерон отправляет Веспасиана в Сирию, возлагая на него ведение войны с Иудеями.

1) Когда Нерону доложено было о печальных событиях в Иудее[1], он, весьма естественно, почувствовал тайный страх и смущение; но наружно ста­рался быть высокомерным и показывал себя гневным, говоря: «во всем происшедшем виновата больше небрежность полководца, чем храб­рость врагов». Ему казалось, что императорскому величеству пристой­нее горделиво взирать на печальные явления и делать вид, будто его душа выше всяких несчастий. Однако его озабоченность изобличала его душевное волнение.

2) Долго размышляя о том, кому вверить взволновавшийся Восток, кому поручить наказание иудеев за их мятеж и сдерживание зараженных уже ими соседних народов, он остановился на Веспасиане, как на единственном человеке, способном совладать с критическим положением и могущем предпринять такую серьезную войну—человеке, выросшем и поседевшем в сражениях, еще задолго до этого возвратившем Риму потрясенный германцами Запад, подчинившем силой оружия римскому скипетру неведомую до той поры Британию и доставившем, таким образом, отцу Нерона, Клавдию[2] триумф, не заслуженный им собственными подвигами.

3) Видя в этом выборе хорошее предзнаменование, принимая также во внимание солидный возраст избранника[3] в связи с его военной опытностью, имея в его сыновьях залог верности его и замечая в этих юношах, только что достигших зрелого возраста, опору доблести отца; быть может, наконец, и потому, что Бог уже так все это предопределил,—он послал Веспасиана (3 г. до раз. храма) принять начальство над войсками в Сирии[4]. Предварительно однако, чтобы возбудить его рвение, он, приневоленный нуждой, всячески умилостивлял его и всевозможными любезностями старался расположить его к себе[5]. Веспасиан послал из Ахайи, где он находился вместе с Нероном, своего сына Тита в Алек­сандрию, чтобы взять оттуда пятый и десятый легионы[6], сам он от­правился чрез Геллеспонт и сухим путем прибыл в Сирию, где он собрал римские силы и многочисленные союзные отрады соседних царей.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Сильное поражение иудеев у Аскалона.— Веспасиан подвигается к Птоле­маиде.

            1) Победив Цестия, иудеи до того возгордились своим неожиданным успехом, что никак не могли умерить свой пыл и, точно воодушевленные счастливым роком, все настойчивее стояли за дальнейшее ведение войны. Кто только способен был носить оружие бросился, не долго думая, в поход, предпринятый против Аскалона. Это старый город, отдаленный от Иеруса­лима на 520 стадий, всегда ненавидимый иудеями и долженствовавший поэтому сделаться теперь первой жертвой их нападения. Во главе кампании стояли три человека, выдававшиеся телесной силой и преду­смотрительностью; это были: Нигер Перейский, Сила Вавилонянин и ессей Иоанн. Аскалон был сильно укреплен, но почти без войска: в городе находились лишь одна когорта пехоты и один лишь эскадрон всадников под командою Антония.

2) В своем ожесточении они шли так быстро, что сразу, как будто прибывшие из недалека, очутились пред городом. Но Антоний, предупрежденный заранее об их враждебном намерении, вывел уже своих всадников и, не робея пред многочисленностью и смелостью врагов, храбро выдержал их первый натиск и отбросил назад тех, которые подступили к стенам. Новички в борьбе с опытными сол­датами, пешие против конных, разбросанные в беспорядке против тесно сомкнутых рядов, с наскоро сколоченным оружием против воинов в полных доспехах, руководимые больше гневным инстинктом, чем предусмотрительностью, воюя против солдат, привыкших повиноваться слову команды и действовать по одному мановению, — иудеи были легко преодолены. Ибо как только их передовые ряды пришли в смятение, они уже были приведены конницей к отступлению и таким образом, на­пирая на задние ряды, стремившиеся к стене, теснили друг друга до тех пор, пока все, преследуемые конницей, не рассеялись по всей равнине. Широко и открыто расстилалась равнина пред римской конницей, что значительно способствовало победе римлян, для иудеев же было причи­ной гибели. Бежавших римляне обгоняли и оборачивались к ним лицом; собиравшихся на пути бегства они вновь рассеивали и убивали в бесчисленном множестве; другие окружали со всех сторон толпы иудеев и расстреливали их без всякого труда; иудеям многочисленность их, вслед­ствие отчаянного положения, в котором они очутились, казалась ничтожеством; римляне же, как их ни было немного, но благодаря тому, что счастье было на их стороне, считали себя достаточно сильными для того, чтобы одержать верх. Так как первые, стыдясь своего поспешного бегства и выжидая благоприятного оборота дела, боролись с своим несчастьем, а последние не переставали пользоваться своим счастьем, то битва затянулась до самого вечера. В результате десять тысяч иудеев и среди них двое из предводителей, Иоанн и Сила, легли мертвыми на поле сражения[7]. Остальные, большею частью раненые, с уцелевшим еще предводителем Нигером, спаслись в идумейский городок по имени Саллис. Римляне имели в этой битве только немного раненых.

3) Это сильное поражение не смирило, однако, гордости иудеев; скорее это несчастье только усилило их смелость. Не проученные жертвами, лежав­шими у их ног, а увлеченные счастьем, улыбавшимся им прежде, они дали себя заманить в другое поражение. Не выжидая даже столько времени, сколько требовалось для заживания ран, они собрали все свои боевые силы, чтобы с большей яростью и в большем количестве еще раз напасть на Аскалон. Но, вместе с неопытностью и другими военными недостатками, им сопутствовала туда и прежняя судьба. Антоний на этот раз уже забла­говременно занял все проходы; таким образом они неожиданно попали в засаду, и прежде, чем успели выстроиться в боевой порядок, были оцеплены всадниками и опять потеряли свыше восьми тысяч человек. Все остальные бежали и между ними также Нигер, который на пути бегства выказывал еще много смелых подвигов. Неприятель преследовал их и загнал в укрепленную башню деревни Визеделя. Чтобы не оставаться долго у непобедимой почти башни и чтобы не оставить од­нако в живых вождя иудеев, который вместе с тем был и их храбрейшим борцом, они подожгли башню снизу. Когда она сгорела, римляне полные радости возвратились назад, не сомневаясь в том, что и Нигер погиб. Но Нигер уцелел, соскочив с башни в потаенное подземелье замка и на третий день, когда иудеи с плачем разыскивали его труп для погребения, он окликнул их снизу. Его появление напол­нило сердца иудеев неожиданной радостью: божественное Провидение, ка­залось им, сберегало им в его лице полководца для будущего.

4) В Антиохии, столице Сирии, которая по своей величине и благо­состоянию занимает бесспорно третье место среди городов римского мира[8], Веспасиан принял свою армию. Здесь он соединился также с царем Агриппой,  который во главе всей своей собственной армии ожидал его прибытия.  Отсюда он поспешил в Птолемаиду. В этом городе его встречали мирно настроенные граждане Сепфориса из Галилеи.  Они не заблуждались насчет своих собственных выгод и могущества римлян и еще до прибытия Веспасиана заключили оборонительный и насту­пательный союз с Цестием Галлом, получив от него гарнизон; теперь же, будучи благосклонно приняты полководцем, они объявили себя готовыми к участию в борьбе против своих соотечественников. По их же просьбе полководец дал им гарнизон из пехоты и всадников, достаточно сильный для того, чтобы выдержать могущие про­изойти нападения со стороны исступленных иудеев. Ибо потеря Сепфо­риса ему казалась не мало опасной для предстоящей войны, так как он был величайший город Галилеи, имел от природы хорошо защи­щенное положение и мог поэтому сделаться опорным пунктом для всей страны.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Описание Галилеи, Самарии и Иудеи.

            1) Галилея, разделяющаяся на Верхнюю и Нижнюю, окружена Фи­никией и Сирией. Западную ее границу составляют Птолемаида и окружающая ее область, а также Кармил, некогда галилейский горный хребет, а ныне тирский, у которого лежит всаднический город Гава (II, 18, 1), полу­чивший свое название от поселившихся в нем всадников, освобожденных от службы Иродом. На юге она тянется по границам Самарии и Скифополя вплоть до Иорданских вод. По восточной ее границе расположены: Иппина, Гадара, Гавлан (I, 20, 4) и царство Агриппы (§ 5), на севере ее замыкают Тир и тирские владения. Нижняя Галилея про­стирается в длину от Тивериады до Завулона[9], невдалеке от прибреж­ной полосы Птолемаиды, а в ширину она расстилается от деревни Ксалоса по Большой равнине до Вирсавы; здесь же начинается ширина Верхней Галилеи, продолжающаяся до деревни Вака, у тирской гра­ницы, между тем как длина этой части Галилеи тянется от при­иорданской деревни Феллы до Мерофа (II, 20, 6).

2) Несмотря на большое протяжение этих обеих частей страны и на окружающее их со всех сторон иноплеменное население, жители все-таки всегда стойко выдерживали всякое вражеское нападение. Ибо они от самой ранней молодости подготовляли себя к бою и были всегда многочисленны. Этих бойцов никогда нельзя было упрекнуть в недостатке мужества, ни страну—в недостатке людей. Последняя очень плодородна, изобилует пастбищами, богато насаждена разного рода деревьями и своим бо­гатством поощряет на труд самого ленивого пахаря. Немудрено поэтому, что вся страна сильно заселена; ни одна частица не остается неза­нятой; скорее она чересчур даже пестрит городами[10], и население в деревнях, вследствие изумительного плодородия почвы также везде до того многочисленно, что в самой незначительной деревне числится свыше 16 000 жителей.

3) Вообще, если даже по величине Галилея уступает Перее, то, по силе и значению, необходимо отдать преимущество первой, потому что она вся возделана и имеет вид огромного сплошного сада. Перея же, при ее гораздо более значительном протяжении, в большей своей части бесплодна, не культивирована и слишком дика для производства нежных плодов. Места же не столь пустынные и даже более или менее плодородные, равно как находящиеся под насаждениями равнины, эксплуатируются преимущественно для культуры оливкового дерева, винограда, пальм и обильно орошаются горными потоками, а при их высыхании во время жарких ветров—постоянно действующими ключами. Перея простирается в длину от Махерона (VII, 6, 1) до Пеллы (I, 4, 8), а в ширину—от Фила­дельфии (I, 2, 4) до Иордана. Пелла, о которой идет речь, лежит на северной границе; западную же границу образует Иордан; на юге Перея граничит с землею моавитян, а на востоке с Аравиею, Сильбонитидой[11] с областью Филадельфии и Геразой.

4) Страна самарян лежит в средине между Галилеей и Иудеей. Она начинается у деревни Гинеи (II, 12, 3), на большой равнине и кон­чается у Акрабтинского округа. Природа ее совершенно тождественна с природой Иудеи. Обе эти страны богаты горами и равнинами, легко обра­батываемы, плодородны, засажены деревьями и изобилуют плодами в диком и культурном виде. Естественное орошение здесь хотя не очень богатое, но за то бывают обильные дожди. Текучие воды все чрезвычайно пресны, а благодаря обилию хорошего корма, скот здесь обладает большей молочной производительностью, чем где-либо. Лучшим же дока­зательством превосходных качеств и богатой производительности обеих стран служит густота их населения.

Обе граничат между собою у деревни Ануафа, иначе называемой Воркеем, которая вместе с тем служит северной границей Иудеи; западную оконечность Иудеи по длине образует лежащая на гра­нице против Аравии деревня, называемая тамошними иудеями Иорданом[12]; в ширину же она простирается от Иордана до Иоппии. Как раз в самой средине Иудеи лежит Иерусалим, вследствие чего иные не без основания называли этот город пупом страны[13]. Иудея не лишена также благоприятного соседства с морем, так как ее прибрежная полоса тянется до Птолемаиды. Она разделена на одиннадцать округов, над которыми, как царская столица, владычествует Иерусалим, возвышаю­щийся над окружающей его страной, как голова над телом. Ос­тальные города распределены по округам: ближайшим за Иерусалимом следует Гофна, затем Акрабатта, после Тамна, Лидда, Эммаус, Пелла, Идумея, Енгадди (IV, 7, 2), Иродион и Иерихон. Затем окружные го­рода образуют: Иамния, и Иоппия, наконец Гамала и Гавлан, Ватанея и Трахонея, принадлежавшие вместе с тем к области царя Аг­риппы. Последняя начинается у Ливанских гор и истоков Иордана и простирается в ширину до Тивериадского озера, а в длину—от де­ревни Арфы до Юлиады (II, 9, 1). Население этой страны составляет смесь иудеев и сирийцев. Столько я счел нужным сказать вкратце о Иудее и ее окружающих местностях.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Иосиф, делающий нападение на Сепфорис, отбрасывается. — Тит во главе многочисленного войска приходит в Птолемаиду.

            1) Вспомогательные отряды, посланные Веспасианом сепфорянам под предводительством Плацида (2, 4), состоявшие из 1 000 всадников и 6 000 пехоты, разбили лагерь на Большой равнине, чтобы здесь разойтись: пехота в виде гарнизона расположилась в самом городе, а конница осталась в стане. Обе части войска постоянными вылазками и набегами на окрестности причиняли Иосифу и его людям, хотя по­следние находились в покое, много вреда: они разграбляли все вокруг города и отбивали нападения, на которые отваживались жители этих окрестностей. Иосиф, впрочем, сделал нападение на город и надеялся покорить его после того, как он сам до отпадения города от галилеян так сильно укрепил его, что даже римляне не могли бы взять его, разве только с большим трудом. Но по этой именно при­чине он ошибся в расчете: он увидел себя одинаково не в со­стоянии победить сепфорян ни силой, ни добрым словом[14]. Его попытка только больше ожесточила неприятеля против страны. Раздра­женные нападением римляне, не отдыхая ни днем, ни ночью, опусто­шали поля, грабили имущество поселян, убивали каждый раз способных носить оружие, а более слабых продавали в рабство. Убийства и пожары наполняли всю Галилею; никакие бедствия и несчастия не остались неиспы­танными, ибо преследуемые не имели другого убежища, кроме городов, укрепленных Иосифом.

2) Между тем Тит быстрее, чем можно было ожидать в зимнее время, переплыл из Ахайи в Александрию (1, 3) и принял под свою команду военную силу, за которой он был послан. Быстро подвигаясь вперед, он скоро достиг Птолемаиды, где он нашел своего отца, присоединил к находившимся при нем двум превосходным легионам (пятому и десятому) приведенный им с собою пятнадцатый легион. Сюда прибыли еще 18 когорт и кроме них из Кесареи пять когорт с конным отрядом и пять других отрядов сирийских всадников. Десять из названных когорт имели по 1000 человек пехоты каждая, а остальные 13 когорт—по 600 человек; конные отряды состояли из 120 всадников каждый. Кроме того соста­вился еще сильный вспомогательный корпус от царей: Антиох, Агриппа и Соем выставили каждый по 2000 пеших стрелков и 1000 всадников; аравитянин Малх послал 1000 всадников и 5000 пехоты — большей частью стрелков, так что соединенная армия, включая и цар­ские отряды, достигала 60000 человек пехоты и конницы[15]. В этот счет не вошел еще обоз, следовавший в громадном составе, хотя последний по знанию военного дела должен быть также причислен к ратному войску, потому что в мирное время прислуга занята всегда теми же упражнениями, что и их господа, а в войне она разделяет опас­ности последних, так что в опытности и физической силе она никому не уступает, кроме разве своих господ.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Описание римского войска, его лагерного быта и прочего, что составляет славу римлян.

 

1) Уже в одном этом пункте достойна удивления мудрость римлян, что они пользуются обозом прислуги не только для служебных обязанностей повседневной жизни, но умели приспособить его также к самой войне. Если же бросить взгляд на все их военное устройство в целом, то нужно придти к убеждению, что это обширное царство при­обретено ими благодаря их способностям, а не получено как дар счастливой случайности. Ибо не тогда только, когда война уже наступает, они начинают знакомиться с оружием, и не нужда лишь заставляет их поды­мать руки для того, чтобы в мирное время снова их опускать,—нет, точно рожденные и выросшие в оружии, они никогда не перестают упраж­няться им, а не выжидают для этого каких-либо определенных случаев[16]. Их упражнения отличаются тем же неподдельным жаром и серьезностью, как действительные сражения: каждый день солдату прихо­дится действовать со всем рвением, как на войне. Поэтому они с такой легкостью выигрывают битвы; ибо в их рядах никогда не происхо­дит замешательства и ничто их не выводит из обычного боевого по­рядка; страх не лишает их присутствия духа, а чрезмерное напряже­ние не истощает их сил. Верна поэтому их победа над теми, кото­рые уступают им во всех этих преимуществах. Их упражнения можно по справедливости называть бескровными сражениями, а их сражения кро­вавыми упражнениями. И внезапным нападением неприятель не может иметь успех, ибо, вступая в страну неприятеля, они избегают всякого столкновения с ним до тех пор, пока не устраивают себе укрепленного лагеря. Последний они разбивают не зря, без определенного плана, и не на неровном месте; и не все вместе без разбора участвуют в его сооружении. Если место выпадает неровное, то его выравнивают, отмеривают четырехугольник и тогда за дело принимается отряд ремесленников, снабженных необходимыми строительными инструментами.

2) Внутреннее пространство они отводят для палаток, а наружное кругом образует как бы стену, которая застроена башнями на равном расстоянии друг от друга. В пространстве между башнями они ставать быстро-метательные снаряды, камнеметни, баллисты и другие крупные метательные орудия—приспособленные все к немедленному действию. Четверо ворот построены на четырех сторонах окружности лагеря; все они удобо­проходимы для вьючных животных и достаточно широки для вылазок в случае надобности. Внутри лагерь удобно распланирован на отдельные части. В средине стоят палатки предводителей, а посреди последних, наподобие храма, возвышается шатер полководца. Все остальное простран­ство представляет вид импровизированного города, снабженного чем-то вроде рынка, ремесленным кварталом и особым местом для судейских кресел, где начальники разбирают возникающие споры. Укрепление окружности и устройство всех внутренних частей стана совершается с неимоверной быстротой[17], благодаря большому количеству и ловкости рабочих. В необходимых случаях с наружной стороны вала делается еще окоп в четыре локтя глубины и столько же ширины[18].

3) Раз шанцы уже готовы, солдаты отдельными группами отдыхают в тишине и порядке в своих палатках. Жизнь лагеря со всеми ее отправлениями подчиняется также установленному порядку: ношение дров, доставка провианта и возка воды производятся особо назначенными вой­сковыми отделениями по очереди[19]. Никто не вправе завтракать или обе­дать, когда ему заблагорассудится, а один час существует для всех; часы покоя, бодрствования и вставания со сна возвещаются трубными сиг­налами; все совершается только по команде. С наступлением утра сол­даты группами являются с приветствием к центурионам, эти — к трибунам, с которыми тогда все офицеры вместе для той же цели представляются полководцу. Последний, по обычаю, объявляет им пароль дня[20], а также и приказы для сообщения их своим подчиненным. Со­блюдается этот порядок и в сражении, так что они имеют возможность густыми массами делать быстрые движения к наступлению или от­ступлению, смотря по тому, необходимо ли одно или другое.

4) Об оставлении лагеря возвещается трубным звуком. Все тогда при­ходит в движение; по первому мановению снимаются шатры и все при­готовляются к выступлению. Еще раз раздается звук трубы—быстро навьючивают тогда солдаты мулов и других животных орудиями и стоят уже, словно состязающиеся в бегах за ареной, совершенно гото­выми к походу. В это же время они сжигают шанцы для того, чтоб не воспользовался ими неприятель, в той уверенности, что в случае надобности они без особого труда могут соорудить на этом месте новый лагерь. Третий трубный сигнал возвещает выступление—выстраи­ваются ряды и всякий замешкавшийся солдат спешит занять свое место в строю. Тогда вестник, стоящий у правой руки полководца, троекратно спрашивает на родном языке: все ли готово к бою. Солдаты столько же раз громко и радостно восклицают: «да, готово!» Нередко они, предупреждая окончание вопроса, полные воинственного воодушевления, с простертыми вверх руками издают только один воинственный клик[21].

5) Тогда они выступают в путь и подвигаются молча, в строй­ном порядке. Каждый остается в линии, как в сражении. Пехотинцы защищены панцирями и шлемами и носят с обеих сторон острые оружия; меч на левом боку значительно длиннее меча, висящего на правом и имеющего в длину только одну пядень. Отборная часть пехоты, окружающая особу полководца, носит копья и круглые щиты; остальная часть пехоты—пики и продолговатые щиты, пилы и корзины, лопаты и топоры и кроме того еще ремни, серпы, цепи и на три дня провизии; таким образом пешие солдаты носят почти столько же тя­жести, сколько вьючные животные. Всадники имеют с правой стороны длинный меч, в руке такое же длинное копье; на лошади поперек спины лежит продолговатый щит; в колчане они имеют три или больше длинных, как копья, метательных дротиков с широкими на­конечниками; шлемы и панцири они имеют одинаковые с пехотой; избранные всадники, окружающие особу полководца, вооружены точно так же, как их товарищи в эскадронах. Авангард образует всегда легион, назначающийся по жребию.

6) Такого порядка держатся римляне в походе, в лагере и по отношению к выбору разного рода оружия. В самых сражениях ничто не происходит без предварительного совещания; каждое движение имеет основанием своим предначертанные план, и наоборот за каждым решением следует всегда его исполнение. Оттого они так редко совершают ошибки и каждый промах легко поправляется вновь. Победе, достав­шейся счастливой случайностью, они охотнее предпочитают поражение, если только последнее является следствием заранее составленного плана. Они держатся того мнения, что успех, приобретенный не по вине действующих лиц, порождает неосмотрительность, в то время, как все­стороннее обдумывание, если даже иной раз и не достигает своей цели, имеет, однако, своим последствием энергическое стремление к преду­преждению неудач в будущем; затем случайная удача не имеет ви­новником того, на долю которого она выпадает, между тем как пе­чальные результаты, не оправдывающие прежних расчетов, оставляюсь по крайней мере утешение в том, что дело было правильно задумано.

7) Упражнения оружием направлены у них к тому, чтобы закалить не только тело, но и дух; для достижения этой цели действуют также и страхом: их законы карают смертью не только дезертирование, но и менее важные проступки[22]. Беспощаднее закона еще личная карательная власть полководцев; только щедрость наград, выдаваемых, храбрым воинам, образует противовес, благодаря которому они не кажутся столь жестокими по отношению к провинившимся. Зато и повиновение командирам так велико, что все войско в мирное время представляет вид парада, а на войне—одного единственного тела,—так крепко свя­заны между собою ряды, так легки повороты, так навострены уши к приказам, глаза напряженно устремлены на сигнальные знаки и руки подвижны к делу. Поэтому они всегда готовы к действию и не легко переносят бездействие. Раз только они стоят в боевом порядке, то они никогда не отступают ни пред количественным превосходством сил, ни перед военной хитростью, ни пред препятствиями, предста­вляемыми местностью, ни даже пред изменой счастья, ибо тверже, чем в последнее, они веруют в свою победу. Нужно ли удивляться, что народ, который всегда рассуждает, прежде чем что-либо предпринимает, который для осуществления своих предприятий имеет такую могу­щественную армию—что этот народ расширил свои пределы: к востоку до Евфрата, к западу до океана, на юге до тучных нивх Ливии, а на севере—до Дуная и Рейна? Иной не без основания даже скажет, что владения все еще не так велики, как того заслуживают владельцы.

8) Это описание не имеет, впрочем, целью хвалить римлян, а утешать побежденных и падких к возмущениям людей наводить на другие размышления[23]. С другой стороны организация римского войска может служить образцом для тех, которые умеют ценить совершен­ство, но не вполне с ним знакомы. Однако после этого уклонения я опять возобновляю нить моего рассказа.

ШЕСТАЯ ГЛАВА.
Плацид отбит от Иотапаты.—Веспасиан вторгается в Галилею.

 

1) Веспасиан со своим сыном Титом оставались некоторое время в Птоломаиде[24] и приводили в порядок свои войска, между тем как Плацид рыскал по Галилее, захватывал в плен множество жителей и убивал их; в его руки попадалась, однако, слабая и мало­душная часть населения, ратный же люд, как Плацид хорошо замечал, каждый раз бегал от него в укрепленные Иосифом города. Он двинулся поэтому против сильнейшего из последних, Иотапаты (7, 7), надеясь легко покорить ее внезапным нападением и этим про­славить себя в глазах полководцев, а им самим облегчить даль­нейшее ведение войны, ибо он думал, что другие города после падения сильнейшего из них со страха сдадутся без борьбы. Но он жестоко ошибся в своих надеждах. Иотапатцы узнали о его приближении и ожидали его у города. Неожиданно они напали на римлян в большом числе, вооруженные и воодушевленные к бою, сознавая, что они сражаются за угрожаемое отечество и за жен и детей. Спустя ко­роткое время они отбросили назад римлян, причем ранили многих, но убили лишь семь человек, ибо они отступали не в беспорядке, удары не глубоко врезывались в хорошо защищенные со всех сторон тела римлян, а иудеи, будучи сами легко вооружены, не осмеливались напа­дать на тяжеловооруженных врагов на близком расстоянии и метали в них стрелы большею частью издали. Со стороны же иудеев пали трое и несколько было ранено. Плацид увидел себя слишком слабым для нападения на город и обратился в бегство.

2) Решившись, наконец, сам вторгнуться в Галилею, Веспасиан выступил из Птоломаиды и пустил свое войско в поход в принятом по римскому обычаю порядке. Легкие вспомогательные отряды и стрелков он выслал вперед для отражения непредвиденных неприятельских нападений и осмотра подозрительных лесов, удобных для засад. За ними следовало отделение тяжеловооруженных римлян, состоявшее из пехоты и всадников, после шли по десяти человек из каждой цен­турии, носившие, как собственную поклажу, так и инструменты для от­меривания лагеря; за ними тянулись рабочие, которые должны были выровнять извилистые и бугристые места по главной дороге и срубать мешающие ку­старники, дабы войско не уставало от трудностей похода; позади них, под прикрытием сильного отряда всадников подвигался обоз, состоявший из багажа начальствующих лиц. Затем следовал сам Веспасиан, сопровождаемый отборной пехотой, всадниками и броненосцами, вслед за ним ехали принадлежавшие к легионам всадники, которых каждый легион имеет 120; затем шли мулы, навьюченные осадными машинами и другими военными снарядами; после появлялись легаты, начальники когорт с трибунами, окруженные отборным войском; за ними носили знамена и посреди них орла, которого римляне имеют во главе каждого легиона. Как царь птиц и сильнейшая из них, орел служит им эмблемой господства и провозвестником победы над всяким врагом,  против которого  они выступают.  За этими  святынями войска[25] шли трубачи[26] и тогда лишь двигалась главная масса войска тесными рядами по шести человек в каждом, сопровождаемая одним центурионом, который, по обыкновению, наблюдал за порядком. Обозы легионов вместе с вьючными животными, носившими багаж солдат, непосредственно примыкали к пехоте. Наконец, позади всех легионов, шла толпа наемников, за которыми для их безопасности следовал еще арьергард, состоявший из пехоты, тяжеловооруженных и массы всадников.

3) Подвигаясь со своим войском в таком порядке, Веспасиан достиг границы Галилеи, где разбил свой стан. Он нарочно удерживал еще рвение солдат для того, чтобы видом своих военных сил внушить страх врагам и вместе с тем дать им время одуматься до начала действий. В то же время однако он делал приготовления к штурмованию крепостей. Появление полководца действительно поколебало многих в их мятежных замыслах и наполнило всех страхом. Вой­ско, которое под предводительством Иосифа стояло лагерем невда­леке от Сепфориса, у города Гариса, лишь только услышало, что рим­ляне стоят уже у них за спиной и готовы уже драться, — не выждав столкновения с ними, даже не видя их еще в глаза, немед­ленно рассеялось по всем сторонам. Иосиф, оставшись с очень немногими, увидел себя чересчур слабым для встречи неприятеля; от его внимания не ускользнул также упадок духа, овладевший иудеями, и то обстоятельство, что они большей своей частью, если б могли довериться римлянам, охотно вошли бы в соглашение с ними. Исполненный мучительных предчувствий насчет исхода войны вообще, он решил на этот момент по возможности уйти от опасности и вме­сте с оставшимися верными ему людьми бежал в Тивериаду.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА.
Овладев городом Габарой[27], Веспасиан направляется против Иотапаты. — После продолжительной осады он берет этот город, благодаря измене пе­ребежчика.

 

1) Веспасиан двинулся против города Габары и овладел им при первом наступлении, так как нашел его покинутым войском. По вступлении в город он приказал убить всех юношей; римляне в своей ненависти к иудеям и из мести за жестокое обращение с Це­стием не щадили никакого возраста. После этого он приказал предать огню не только самый город, но и все селения в его окрестности; боль­шинство из последних было совершенно покинуто своими обитателями; оставшиеся кое-где жители были проданы в рабство.

2) В том городе, который Иосиф избрал себе убежищем, его прибытие в качестве беглеца распространило страх. Жители Тивериады были убеждены, что он не бежал бы, если б окончательно не отчаялся в счастливом исходе войны, и в этом последнем отношении они действительно отгадали его мнение. Иосиф ясно сознавал, к какому концу поведут начинания иудеев, и единственное спасение, которое было еще возможно для них, он видел в оставлении ими задуманного дела. Сам же он, хотя вполне мог надеяться на прощение римлян, готов был лучше сто раз умереть, нежели изменой своему отечеству и обесчестием возложенного на него достоинства полководца благоденствовать среди тех, которых он послан был побороть. Ввиду этого он решил доложить в точности правительству в Иерусалиме о положении дел, дабы, с одной стороны, преувеличенным описанием неприятельских сил не навлечь на себя впоследствии упрека в трусости, а с другой, — умалением этих сил не ободрять тех, которые хотели бы принять лучшее решение. Он написал поэтому в Иерусалим, что если правительство пожелает завязать мирные переговоры, то пусть оно даст ему знать неотложно, в противном случае если решение о войне оста­нется твердым, тогда пусть пришлет ему такое войско, которое было бы в состоянии сразиться с римлянами. И немедленно он отправил послов с донесением в Иерусалим.

3) Веспасиан, решившись разрушить Иотапату (куда, как он узнал, бежала большая часть неприятеля и которую он вообще признавал креп­кой опорой для последнего), отрядил пехоту и всадников для нивели­рования холмистого и каменистого пути, труднопроходимого для пешеходов и совсем недоступного для всадников. В четыре дня они окончили работу и открыли пред римлянами широкую столбовую дорогу. На пятый день—это было в двадцать первый день месяца Артемизия[28]—Иосиф при­был из Тивериады в Иотапату и своим появлением вновь воскресил упадший дух иудеев. Перебежчик принес Веспасиану желанную весть о прибытии Иосифа в Иотапату и советовал ему чем скорее напасть на город, так как со взятием последнего он покорит всю Иудею, если он вместе с тем захватит в плен и Иосифа. Веспасиан с радостью выслушал эту весть, считая ее чрезвычайно счастливым предзнаменованием; он усматривал персть Божий в том, что тот из его врагов, который слыл самым талантливым, самовольно попал в ло­вушку, и поэтому послал немедленно Плацида и декуриона Эбуция—чело­века, отличавшегося храбростью и предусмотрительностью, с 1000 всадников для оцепления города с целью лишить Иосифа возможности тайного бегства.

4) На следующий день он сам выступил во главе своей соединенной армии и к вечеру прибыл к Иотапате. На севере от города, на возвышении, отстоящем от него на семь стадий, он разбил свой ла­герь; он хотел именно как можно ближе находиться на виду неприя­теля, чтобы внушить ему страх,—и это удалось ему в такой степени, что ни один иудей не осмелился выйти за стену. Нападать сейчас рим­ляне не могли решиться, так как они весь день находились в пути; они удовольствовались поэтому оцеплением города двойной войсковой линией и образованием позади них еще третьей линии из всадников, чтобы закрыть всякий выход для жителей. Но иудеи, отчаявшись в спа­сении, сделались чрез это только смелее, ибо ничто так не воодушевляет на борьбу, как сознание безысходности.

5) На следующий день римляне предприняли наступление. Вначале иудеи, расположившиеся лагерем в окрестности перед стеной, сражаясь на близком расстоянии, выдерживали напор; но когда Веспасиан напустил на них стрелков, пращников и всю массу войска, вооруженного мета­тельными копьями, а сам он с пехотой устремился вверх по кру­тизне, на вершине которой легко было уже взять стену,—Иосиф, опа­саясь за судьбу города, во главе всего гарнизона, сделал вылазку. Тес­ными рядами иудеи бросились на римлян и отбросили их далеко от стены, выказав при этом много примеров храбрости и отваги; впрочем, сколько они причинили вреда, столько же они и потерпели сами, ибо в той же мере, в какой иудеев ожесточало отчаяние, римлян подзадоривало честолюбие; последним помогала в бою воен­ная опытность в соединении с силой, а первым — смелость в связи с ожесточением. По окончании сражения, длившегося целый день, иудеи предались ночному покою; они ранили массу римлян и 13 человек убили, на их стороне было 17 убитых и 600 раненных.

6) На следующей день они сделали вторую вылазку против римлян и боролись с еще большим упорством; сопротивление, оказанное ими сверх ожидания врагу в предшествовавший день, сделало их еще более смелыми; но и римляне защищались сильнее; удар, нанесенный их често­любию, ожесточил их до крайности, так как им казалось равносильным поражению то, что они не сразу победили. До пятого дня продол­жались беспрерывно наступления римлян, равно как ожесточенные вы­лазки и борьба со стены со стороны иотапатцев: ни иудеи не робели пред превосходством сил римлян, ни римляне не могли остановиться пред трудностями покорения города.

 

7) Иотапата почти вся расположена на отвесной скале; со всех сторон ниспадают столь глубокие пропасти, что, когда всматриваешься в эти бездны, глаз от утомления не проникает до глубины; только с северной стороны, где город спускается по склону горы, он бывает доступен; но и эту часть Иосиф окружил укреплениями для того, чтобы возвышающийся над ней горный хребет не мог бы быть занят неприятелем. Прикрытый со всех сторон другими горами, город оста­вался совершенно невидимым до тех пор, пока не приходили в непо­средственную близость его. Так была укреплена Иотапата.

8) Но Веспасиан хотел побороть и природу местности и отвагу иудеев; он решил поэтому усилить осаду и собрал начальников для обсуждения способа нападения. Когда же принято  было решение воздвигнуть вал против доступной стороны стены, Веспасиан разослал все войско для добывания строевого материала. Горные леса вокруг го­рода были срублены и кроме леса доставлено также бессметное количество камней. Для защиты от стрельбы, производившейся сверху вниз, были натянуты на столбах ивняковые плетни, под прикрытием которых сол­даты, не подвергая себя опасности от стрел, которые летали со стены, ра­ботали над валом. Еще одна часть войска раскапывала ближайшие холмы и постоянно перевозила землю. Так, делясь на три отряда, все войско занято было работами. Иудеи, с своей стороны, бросали на защитительные кровли римлян большие обломки скал и разного рода стрелы, которые если и не перебивали рабочих, то во всяком случае мешали им своим беспрерывным и страшным гулом.

9) Тогда Веспасиан велел расставить кругом метательные машины, которых войско имело в числе 160 штук, и стрелять в тех, ко­торые занимали стены. Катапульты бросали свои копья, баллисты[29] — камни весом в один талант, пылающие головни и густые кучи стрел, которые не только сделали стену недоступной для иудеев, но отрезали от них еще некоторое пространство пред стеной, потому что одновременно с машинами стреляли и многочисленные арабские стрелки и все метатели копий и камней. Не имея возможности сопротивляться со стены, иудеи между тем не оставались праздными. Маленькими группами, на разбойничий манер, они делали вылазки, срывали защитительные кровли и убивали незащищенных рабочих; там, где последние были обращены в бегство, они разрушали вал и сожигали сваи вместе с покоившимися на них крышами. Так продолжалось до тех пор, пока Веспасиан не понял, что причина этого зла кроется в расстоянии, отделяющем сооружения, так как проходы между ними доставляют иудеям свободный к ним доступ, и не приказал связать между собою защитительные кровли. Создав этим самым сообщение для отрядов, он отныне положил конец дальней­шим нападениям иудеев.

10) Вал между тем все больше вырастал и достиг уже почти вы­соты стенных зубцов. Иосиф видел, как велика будет опасность, если он, с своей стороны, не примет мер для спасения города; он созвал мастеров и приказал им возвысить стену; когда же те за­явили о невозможности работать под постоянным градом стрел, он придумал для них следующее прикрытие. Он приказал соорудить столбы  и расположить  на них только что стянутые  с волов шкуры: камни из метательных машин в них задерживались, стрелы скользили по их поверхности, а головни, вследствие мокроты шкур, те­ряли свою опасность. Под этой кровлей мастера беспрепятственно могла работать день и ночь, довести высоту стены до 20 локтей, построить на ней многочисленные башни и соорудить еще крепкий бруствер. Все это удручающим образом подействовало на римлян, мнивших уже себя столь близкими к цели: они изумлялись изобретательности Иосифа и при­сутствию духа осажденных.

11) Сам Веспасиан был страшно озлоблен этой хитрой выдумкой и смелостью иотапатцев. Последние же, ободренные новыми сооружениями, начали возобновлять свои прежние вылазки. Схватки между отдельными отрядами, всякого рода разбойничьи нападения, похищение у неприя­теля всего, что только было возможно, и сожигание осадных сооруже­ний опять сделались повседневным явлением. Веспасиан решил наконец прекратить всякую борьбу и, держа город в осаде, заморить его голодом. Он предполагал одно из двух: или жители вследствие недостатка необходимейших жизненных продуктов будут вынуждены просить о пощаде, или же, если они доведут свое упор­ство до крайности, то погибнут от голода; во всяком случае он надеялся гораздо легче победить их в бою чрез некоторый промежуток времени, когда он нападет на истощенных и обессиленных. На первых же порах он ограничился тем, что приказал охранять все входы и выходы города.

12) Хлеба и всех других припасов, кроме соли, осажденные имели в изобилии; зато ощущался недостаток в воде, так как в городе не было никаких источников и жители его перебивались обыкновенно дождевой водой. Но в летнее время дождь в той местности—редкое явление; а так как осада выпала именно в это время года, то при одном воспоминании об угрожающей жажде жители теряли головы и были так удручены, как будто запасы воды уже иссякли. Ибо Иосиф, снабдив город всем необходимым и заметив бодрый дух жителей и готовность их затянуть, вопреки ожиданиям римлян, осаду на продолжи­тельное время, выдавал воду в определенном размере. Вот это сбере­жение казалось им более тягостным, чем действительный недостаток; не имея возможности пить в свое удовольствие, они еще больше желали и алкали воды, точно уже изнемогали от жажды. Это обстоятельство не ускользало от внимания римлян: они видели с возвышений, как жи­тели города стекались к одному определенному месту, где им вода вы­давалась по мере. Туда же они и направляли свои машины и многих лишали жизни.

13) Веспасиан надеялся, что цистерны в скорости иссякнут и тогда сдача города будет неизбежна. Чтобы отнять у него эту надежду Иосиф приказал многим жителям погрузить свою одежду в воду и затем развесить ее на стенные брустверы, так что вся стена потекла водой. Это ужаснуло римлян и лишило их бодрости: они увидели вдруг, что те, которые по их мнению, нуждаются в глотке воды, расточать такую массу ее для насмешки. Тогда и полководец потерял надежду на по­корение города голодом и жаждой, и вновь принялся за оружие. Это вполне соответствовало желаниям иудеев: отчаявшись в своем собственном спасении и спасении города, они, конечно, предпочитали смерть в бою смерти от голода и жажды.

14) Кроме названной хитрости, Иосиф выдумал еще другую для доставления себе жизненных припасов. Чрез одно непроходимое и поэтому менее охраняемое караулами ущелье на западной стороне долины он завязал чрез послов письменные сношения с иудеями в окрестностях и таким образом получал в избытке те продукты, которых не до­ставало в городе. При этом он приказывал своим послам ползком прокрадываться мимо караулов и прикрывать спину шкурами для того, чтобы стражники, если и заметят их ночью, принимали бы их за собак. Но однажды хитрость эта была обнаружена, и охрана ущелья уси­лена.

15) Иосиф тогда убедился, что город недолго еще будет дер­жаться и что его личное спасение, в случае дальнейшего его пребывания в нем, сделается весьма сомнительным. Ввиду этого он, посовето­вавшись с знатнейшими лицами, составил план бегства. Жители, однако, узнали об этом, обступили его кругом и умоляли его «не покидать их в то время, когда они только и рассчитывают на него: он составляет еще последнюю надежду на спасение города, так как пока он здесь, то ради него каждый будет бороться с радостью; попадут они в руки неприятеля, он останется их утешением. Ему не подобает бежать от врага, бросать друзей и при наступлении бури покинуть корабль,  на который он вступил при спокойном плавании. Он окончательно погубит город, так как никто не осмелится больше сопротивляться неприятелю, если уйдет тот, который всем внушает бодрость».

16) С этой минуты Иосиф не давал больше повода заметить, что он занят мыслью о собственном спасении, а говорил, наоборот, что желает уйти в их же собственных интересах. «Ибо его пребывание в городе, пока они еще вне опасности, не принесет им много пользы; если же они будут покорены, тогда он без всякой надобности погибнет вместе с ними. Но раз ему удастся проскользнуть мимо осаждающих, он может оказать им извне существеннейшие услуги: он поспешит тогда, как можно скорее, собрать галилеян из деревень и таким образом заставит римлян выступить против него и отступить от их города. Он не видит, чем он может быть им полезен те­перь, оставаясь на месте,—будет разве то, что он сделает римлян бо­лее настойчивыми в осаде, так как для них чрезвычайно важно за­хватить его в свои руки; если же они узнают о его бегстве, тогда они значительно охладеют к осаде». Иосиф, однако, не убедил этих людей, а достиг только того, что они еще сильнее к нему приставали. Дети, старцы, женщины с грудными младенцами на руках пали с воплем пред ним, охватили его ноги и, рыдая, молили его все-таки делить с ними их судьбу,—не потому, я думаю, чтоб они не желали спасения ему, а потому, что они еще надеялись на свое собственное: ибо они ду­мали, что пока Иосиф остается на месте, им не может быть причинено никакое зло.

17) Убедившись, что лучше уступить их настойчивым требованиям и что в случае упорства его возьмут под стражу, тронутый, с другой стороны, жалостью к стонущим, он решил остаться и, вооружившись тем духом отчаяния, которое внушало положение города, воскликнул: «В таком случае пора начать бой, ибо надежды на спасение больше нет! Ценой жизни мы купим добрую славу и храбрыми подвигами прославим себя перед дальними потомками». От этих слов он перешел к делу, сделал вылазку во главе отборных бойцов, обратил в бегство неприя­тельские аванпосты, протеснился до самого лагеря римлян, разрушил кровли, под которыми укрывались строители шанцев, и бросил пылающие головни в их сооружения. Повторяя то же самое на второй и на третий день, он еще несколько дней и ночей подряд провел в безустанной борьбе.

18) От этих вылазок римляне терпели много вреда: отступать пред иудеями они стыдились, когда же те отступали, они, вследствие тя­жести своего вооружения, не могли их преследовать; таким образом иудеи, причиняя им потери без всякого урона для себя, могли каждый раз возвращаться в город. Ввиду этого Веспасиан приказал своим тяжеловооруженным отступать пред нападениями иудеев и не всту­пать больше в бой с людьми, ищущими смерти; ибо ничто не делает более храбрых, как отчаяние; но боевая горячка охлаждается сама собою, если предположенная цель не достигается, подобно тому, как гаснет огонь за недостатком горючего материала. Кроме того, римлянам подобает вообще верным путем идти к победе, тем больше, что они ведут не оборонительную войну, а наступательную. Ввиду этого он возло­жил отражение неприятельских нападений по большей части на арабских стрелков и сирийских пращников[30] и камнеметателей. При этом, ра­зумеется, оставлены были в деле также и многочисленные тяжелые орудия. Пред этими последними иудеи хотя отступали с потерями, но раз они вступали в линию полета стрел, они с яростью бросались на римлян и сражались на жизнь и смерть. Выбитые из строя с обеих сто­рон пополнялись каждый раз свежими силами.

19) По продолжительности времени и многочисленности вылазок Вес­пасиану могло казаться, что он сам находится в осаде. А так как валы приближались уже к стенам, то он порешил поставить «баран»[31]. Это—чудовищная балка, похожая на корабельную мачту и снаб­женная крепким железным наконечником наподобие бараньей головы, от которой она и получила свое название; посередине она на толстых канатах подвешивается к другой поперечной балке, покоющейся обоими своими концами на крепких столбах. Потянутый многочисленными вои­нами назад и брошенный соединенными силами вперед, он своим железным концом потрясает стену. Нет той крепости, нет той стены, которая была бы настолько сильна, чтобы противостоять повторенным ударам «барана», если она и выдерживает первые его толчки. Этим орудием начал наконец действовать римский полководец: он спешил взять город силой, так как медленная осада при большой подвижности иудеев приносила ему только потери. Римляне притащили свои камено­метни и остальные метательные орудия ближе к городу, чтобы стрелять в тех, которые окажут сопротивление со стены; точно также выдви­нулись вперед густыми массами стрелки и пращники. В то время, когда никто таким образом не мог осмелиться взойти на стену, одна часть солдат притащила сюда баран, который для защиты рабочих и машин был покрыт сплошной кровлей, сплетенной из ив и обтянутой сверху кожами[32]. При первом же ударе стена задрожала и внутри города раз­дался страшный вопль, точно он уже был покорен.

20) Когда Иосиф увидел, что римляне всегда ударяют в одно и то же место стены и последняя была уже близка к обрушению, он придумал средство, чем парализовать силу машины. Он приказал своим людям набить мешки мякиной и опускать их каждый раз на то место, к которому прицеливался баран для того, чтобы изменять его направление и мягкостью мешков ослаблять силу ударов. Это в зна­чительной степени тормозило успех римлян, так как стоявшие на стене каждый раз направляли туда, куда метила машина, мешки, которые на столько противодействовали ударам, что тяжесть их не причиняла стене никакого вреда. Наконец, римляне напали на мысль привязать впереди к длинным столбам серпы, которые отрезывали мешки. Так как таран вследствие этого вновь приобрел свою силу, а стена, хотя и ново­построенная, начала уже колебаться, то Иосиф со своими людьми при­бегли отныне к другому защитительному средству—к огню. Они со­брали сколько только могли сухих дров, сделали вылазку тремя отдель­ными партиями и подожгли машины, защитные кровли и шанцы римлян. Последние оказали лишь слабое сопротивление, отчасти потому, что смелость осажденных лишила их самообладания, отчасти и потому, что вспыхнув­шее пламя предупредило возможность защиты: сухие дрова в связи с асфальтом, смолой и серой распространили огонь с невообразимой бы­стротой. В один час все постройки, с таким трудом сооруженные римлянами, были превращены в пепел.

21) При этом случае достопамятным образом отличился также один иудей по имени Элеазар сын Самая, родом из Саавы в Га­лилее. Он поднял чудовищной величины камень и с такой ужасающей силой бросил им с высоты стены в таран, что отрубил машине голову; тогда он соскочил вниз, поднял ее чуть ли не из под рук неприятеля и с замечательным спокойствием понес ее на стену. Но враги все разом направили на него свои оружия и так как он ничем не был вооружен, то в его тело вонзилось пять стрел. Ни­сколько, однако, об этом не печалясь, он стал на стену, куда, вследствие его геройского подвига, были обращены все взоры, но вскоре после этого, скривившись от смертельной боли, упал со стены с ба­раньей головой в руках. Ближайшими после него по храбрости пока­зали себя оба брата Нетир и Филипп из деревни Румы, тоже гали­леяне. Они налетели на солдат десятого легиона и с такой неудержи­мой яростью бросились на римлян, что разорвали их сомкнутые ряды и всех встретившихся им на пути обратили в бегство.

22) Вслед за ними бросился Иосиф во главе остального войска с целой массой пылающих головень, поджог машины, равно как и плетеные кровли и свайные постройки бежавших пятого и десятого легионов, в то время, когда другие быстро уничтожали инструменты и всякие строительные материалы. К вечеру однако римляне снова установили таран и направили его опять против того же места стены, которое прежде подвергалось ударам. В это время один из защитников стены выстрелил в Веспасиана и ранил его в стопу; рана хотя была легкая, так как выстрел вследствие отдаленности пространства потерял свою силу, тем не менее римляне пришли от нее в ужас. Ближай­шие к Веспасиану не мало встревожились при виде его крови и их ду­шевная тревога сообщилась всему войску, по которому быстро разнеслась весть о ранении полководца[33]. Большинство солдат, отстав от осады, в страхе и отчаянии столпились вокруг него. Тит, озабоченный участью отца, первый прибыл на место. Страшное уныние, вызванное как пре­данностью войска к своему полководцу, так и душевным потрясением его сына, воцарилось в лагере. Скоро однако успокоил отец глубоко опечаленного сына и взволнованных солдат. Подавив физическую боль и стараясь показаться всем перепуганным солдатам, он этим еще больше воспламенил их рвение на борьбу с иудеями. Каждый хотел теперь, как мститель полководца, быть первым в бою, и, воодушев­ляя друг друга боевыми кликами, они все вместе с неукротимой яростью ринулись против стены.

23) Хотя люди Иосифа один за другим падали, пораженные катапуль­тами и баллистами, они тем не менее не давали себя прогнать со стены, а кидали горящие головни, куски железа и камни против тех, кото­рые, укрываясь под кровлями, действовали бараном. Но терпя потери за потерями, они не достигали никакого результата или лишь самого незначительного, так как, находясь на виду у неприятеля, сами не могли его видеть. Освещенные горевшими в их собственных руках голов­нями, они ночью,  как и при дневном свете, служили верной целью для врагов, между тем как сами не могли избегать стрел от машин, остававшихся для них невидимыми за дальностью расстояния. Действие скорпионов[34] и катапульт губило многих сразу, тя­жесть извергнутых ими массами камней срывала брустверы со стены, разбивала углы башен. Нет такого густого отряда, который не был бы разбит до последнего воина силой и величиной такого камня. О мощи боевых орудий можно судить по некоторым случаям, имевшим место в ту ночь. Одному из людей Иосифа, стоявшему на стене, камнем сорвало голову, причем череп был отброшен на расстояние трех стадий от туловища. На рассвете беременная женщина, только что покинувшая свой дом, была застигнута камнем, который вырвал у нее дитя из утробы и отбросил его на полстадии. Так велика была сила баллист. Еще ужаснее были грохот орудий, свист и гул стрел. Беспрестанно раздавалось сотрясение земли от падавших на нее со стены трупов; внутри города подымался каждый раз душу раздирающий крик женщин, с которым смешивались доносившиеся извне стоны умирающих. На том месте, где кипела битва, вся стена текла кровью и на нее можно было взбираться по одним только человеческим трупам. Общий гул еще усиливался и делался более ужасным от эха, раздававшегося с окрестных гор, и все, что только может быть страшным для зре­ния и слуха, совершалось в ту ночь. Многие из защитников Иотапаты умерли в эту ночь геройской смертью, многие были ранены. К утру стена только еле начала поддаваться беспрерывно действовавшим орудиям. Но прежде, чем римляне установили штурмовые лестницы, один из отрядов Иосифа, который был хорошо вооружен и защищен панцирями, воздвигнул новую стену рядом с разрушенной.

24) Утром Веспасиан, после краткого отдыха от напряженных ночных трудов, повел свое войско на приступ. Для того, чтобы про­гнать защитников с обвалившихся частей стены, он приказал храб­рейшим своим всадникам слезать с коней и, вооруженными с ног до головы, с простертыми вперед копьями, построиться в три линии против обвала, чтобы первыми вторгнуться, когда будут установ­лены подъемные мосты. Позади них он поставил отборную часть пехоты; остальных всадников он расставил вдоль стены на всей горе кругом для того, чтобы при штурме крепости никто не мог бы тайно бе­жать; сам в тылу он разместил в том же порядке стрелков с приказанием держать оружие наготове, точно также и пращников и тех, которые прислуживали машинам. Других, снабженных лестни­цами, он назначил для нападения на уцелевшие части стены с той целью, чтобы часть осажденных была отвлечена от защиты поврежденных мест стены и тогда другую часть защитников легче будет прогнать стрельбой.

25) Иосиф угадал этот план и поставил на сохранившиеся части стены усталых воинов и стариков в том предположении, что здесь им не будет причинено никакого вреда; на разрушенные же части стены он поставил, напротив, сильнейших воинов и во главе их назначил каждый раз других шесть начальников, чередуясь и сам с ними на опаснейших местах. Он приказал им заткнуть себе уши, чтобы не испугаться боевых кликов легионов, для защиты от массы стрел— опускаться на колени, прикрываясь поднятыми вверх щитами, и даже под­даваться немного назад до тех пор, пока стрелки не опорожнят своих колчанов; но как только римляне наведут мосты, тогда сразу ударить на них и броситься навстречу врагу по его же собственному сооружению. Пусть каждый пойдет в бой не во имя спасения своего го­рода, а чтобы мстить уже теперь за его гибель; пусть они представят себе, как враг вскорости будет убивать стариков и резать женщин и детей и пусть теперь же обратят всю свою ярость против тех, которые совершат над ним все эти ужасы.

26) Таким образом он разделил своих людей на две части. Но когда незанятая масса жителей, женщины и дети, увидели город, как тройным поясом, обтянутым воинами, между тем как передовые стражи все еще удерживали свои прежние позиции; когда они дальше за­метили, что враги с обнаженными мечами стоят уже у стенных люков, что возвышающиеся над городом горы засверкали блеском оружий, а стрелы арабских стрелков готовы каждую минуту слететь с луков—тогда они подняли вопль, напоминавший последний надгробный плач над павшим городом, точно несчастье уже пришло и совершилось, а не только угрожало. Для того, чтобы женщины своим плачем не смяг­чили сердца солдата, Иосиф велел запереть их в домах и с угро­зами приказал их замолчать. После этого он появился на выпавший ему по жребию пост стенного люка, не обращая больше внимания на тех, которые по лестницам взбирались на другие места стены, и с напряженным нетерпением стал выжидать открытия стрельбы.

27) В то же время загремели трубы всех легионов, войско подняло потрясающий боевой клич и по данному сигналу раздался со всех сторон залп орудий, так что воздух помрачился. Но люди Иосифа, помня его наставления,  защитили свои уши от крика и тела от выстрелов; когда же наброшены были наступательные мосты, они ри­нулись по ним навстречу воинам, прежде чем последние успели ступить ногой на эти мосты. В завязавшемся здесь рукопашном бою с римлянами они совершали чудеса силы и мужества, стремясь в своем безнадежном положении не уступать в храбрости менее угрожаемому про­тивнику. Они не отступали от римлян до тех пор, пока или сами не падали, или не поражали врага. Но так как иудеи, уставая от непре­рывной борьбы, не могли пополняться свежими силами, в то время, когда ослабевавшие римляне каждый раз сменялись новыми отрядами и на место отбитых сейчас же выступали другие, то последним удалось, ободряя друг друга боевыми кликами, сплачиваясь в сомкнутые ряды, прикрываясь сверху своими щитами, образовать одну непроницаемую массу[35]. Всей фа­лангой, точно они срослись в одно тело, они оттеснили иудеев назад и были уже близки к тому, чтобы взобраться на стену.

28) В эту страшную минуту Иосифа надоумила нужда (прекрасная изобретательница, когда отчаяние изощряет находчивость человека) лить на прикрытых щитами солдат кипящее масло. Многие из его людей имели этот материал под руками в большом количестве, словно они запаслись им еще заранее, и со всех сторон полили его на римлян, швыряя в них также и горячо накаленную посуду. Это обожгло римлян и привело их в смятение; под ужасными мучениями они падали вниз со стены, ибо масло и под вооружением легко протекало по всему телу от головы до пяток и обжигало кожу, как пламя, так как масло по природе своей быстро нагревается и благодаря содержимому в нем жиру медленно остывает. Обтянутые своими панцирями и шлемами, римляне не могли освободиться от жгучего масла; прыгая и корчась от боли, они падали с мостов; те, которые бежали назад, сталкиваясь с напиравшими вперед товарищами, были легко побеждены поражавшими их с тылу иудеями.

29) Римлян в их несчастье не покидала, однако, сила, точно так как иудеев находчивость. Видя пред собой ужасные страдания облитых, они тем не менее теснились вперед против обливавших их иудеев, и каждый проклинал предшествовавшего ему в строю, мешавшего ему развернуть свои силы. Иудеи, с своей стороны, чтобы удержать этот новый натиск, прибегли к другой хитрости: они высыпали на доски сваренное греческое сено[36], по которому римляне, скользя, скаты­вались вниз. Ни те, которые отступали назад, ни другие, которые стре­мились вперед, не могли удержаться на ногах, но одни, отброшенные назад на мосты, были растоптаны, а другие в большом числе падали вниз на вал и здесь были расстреляны иудеями, так как последние при падении римлян освободились от рукопашного боя и могли теперь сде­лать употребление из своих стрел. К вечеру полководец приказал солдатам, сильно пострадавшим во время штурма, прекратить битву. Не мало легло в этой битве и еще больше было ранено; из иотапатцев пало мертвыми шесть человек, а унесено раненых свыше 300. Это сра­жение произошло в двадцатый день Десия[37].

30) Когда Веспасиан, ввиду понесенного поражения, хотел уте­шить свое войско, он нашел его страшно озлобленным и нуждающимся не в ободрении, но в новом деле. Он велел поэтому еще выше поднять валы и воздвигнуть три башни, вышиной в 50 футов каждая, и обить их со всех сторон железом для того, чтобы они были огнеупорны и вследствие своей собственной тяжести устойчивы. Эти башни он построил на насыпи и поместил в них копьеметателей[38], стрелков и более легкие метательные машины, к тому еще и сильнейших пращников. Скрываемые от глаз иудеев вышиною и брустверами башен, римляне с своей стороны могли все-таки видеть тех, которые стояли на стене, и поражать их стрелами. Иудеи же, не имея возможности спасаться от летевших сверху стрел и защищаться от невидимых врагов, видя также, что с руч­ными стрелами они с трудом достигают высоты башен и не могут сжечь их стены, обложенные железом, побросали стену и делали вы­лазки против тех, которые шли на приступ. Так держались иота­патцы. Ежедневно многие из них погибали. Не имея возможности вре­дить неприятелю, они должны были ограничиваться тем, что с боль­шими жертвами удерживали его подальше от себя.

31) В те дни Веспасиан отрядил начальника десятого легиона, Траяна[39], во главе 1000 всадников и 2000 пехотного войска против соседнего с Иотапатой города Иафы (II, 20, 6), который, ободряемый неожиданным сопротивлением иотапатцев, также примкнул к восстанию. Траян нашел город трудно поборимым, так как, кроме природных укреплений местности, он был защищен двойной стеной; но видя, что жители идут ему навстречу в боевом порядке, он вступил с ними в битву и обратил их в бегство после лишь краткого сопротив­ления, оказанного ими. Они устремились за первую городскую стену; рим­ляне же, преследовавшие их по стопам, ворвались вместе с ними; они хотели бежать дальше, за вторую стену, но их же сограждане заперли пред ними ворота для того, чтоб вместе с ними не вторглись также и римляне. Бог как будто сам на радость римлянам вверг галилеян в такое несчастье, отдав всю массу народа, оттолкнутую соб­ственными руками сограждан, на заклание кровожадному врагу. Стесненные густыми кучами у ворот, громко обзывая по имени караульщиков, они с мольбой на устах падали под мечами римлян. Первую стену заперли враги, вторую их же сограждане, и так, скученные между двумя обводными стенами, многие закалывали друг друга, многие и сами себя, но бесчисленное множество пало от рук римлян, прежде чем кто нибудь мог подумать об обороне, ибо, кроме страха пред врагами, их поразила еще измена своих друзей. Они умирали, проклиная не римлян, а своих же собратьев. Так легли мертвыми на месте 12 000 человек. Полагая, что город лишился теперь всего своего ратного войска и что остав­шиеся в нем из страха ничего не предпримут, Траян отложил взя­тие города для полководца и отправил послов к Веспасиану с просьбой послать своего сына Тита для довершения победы, Веспасиан, однако, полагал, что предстоит еще борьба, и дал своему сыну отряд из 500 конных и 1000 пеших солдата. Тит поспешно двинулся к городу, выстроил свое войско в боевой порядок и, поручив Траяну команду над левым крылом, сам во главе правого крыла открыл наступление. Когда солдаты со всех сторон приставили лестницы к стене, галилеяне после краткой обороны отступили от нее. Люди Тита вскочили на стены и быстро заняли город. Но внутри последнего им пришлось еще выдержать ожесточенный бой с иудеями: в тесных улицах бросилась им навстречу самая сильная часть населения, в то время как женщины из домов бросали все, что им попадалось в руки, на головы римлян; шесть часов длилось их сопротивление; но когда пали все бойцы, остальная масса народа на открытых местах и в домах была уничтожена, стар и млад без различия, и никто из мужского пола не был пощажен, за исключением бессловесных детей, которые вместе с женщинами были обращены в рабство. Число убитых в го­роде и в предшествовавшей битве простиралось до 15 000, число пленников было 2130. Это поражение галилеяне потерпели 25-го числа месяца Десия[40].

32) Самаряне также не избегли несчастья. Они собрались на свято­почитаемую ими гору Гаризим и оставались здесь хотя в покое, но в самом этом соединении и во всем их поведении было уже нечто, вызывающее на войну. Поражение их соседей не отрезвило  их: невзирая на свои слабые силы, они вздумали поспорить со счастьем римлян и нетерпеливо ждали случая к мятежу. Веспасиан счел самым благоразумным предупредить всякое движение с их стороны и подавить их мятежнические стремления. Ибо хотя во всей Самарии кругом находились римские гарнизоны, тем не менее огромное число и по­ведение собравшихся на горе должно было вызвать опасения. Он отправил поэтому против них предводителя пятого легиона Цереала с 600 всадниками и 3000 пехоты. Взобраться на гору и вступить в битву с находившимся наверху неприятелем Цереал, ввиду многочисленности последнего, считал неразумным; вместо этого он оцепил подошву горы своими отрядами со всех сторон и наблюдал за ним весь день. Самаряне терпели от недостатка воды и как раз день тогда был не­имоверно жаркий; к тому же они не заготовили себе самых необходимых припасов, так что некоторые еще в тот же день умерли от жажды, а многие, предпочитая рабство, такой мучительной смерти, перешли к римлянам. Когда Цереал узнал от них, что и оставшиеся наверху совершенно изнемогли от своих страданий, он поднялся на гору и вы­строился кругом, заключив неприятелей в средину. Вначале он их вызывал на добровольную сдачу, уговаривал их не губить самим себя и обещал вместе с тем пощадить жизнь тому, кто положит оружие. Но видя, что его слова не производят никакого впечатления, он напал на них и приказал истребить всю толпу, в общем 11,600 человек. Это совершилось в 27-й день месяца Десия. Так несчастливо окончили самаряне[41].

33) Между тем как иотапатцы против ожидания все еще держались и несмотря на все ужасы осады оставались твердыми, валы римлян превысили, наконец, на 47-й день городскую стену. Тогда, в тот же день, пришел к Веспасиану перебежчик, который представил ему, как слабы и малочисленны осажденные и как они, изнуренные от постоянного бодрствования и беспрерывной борьбы, не могут противостоять энер­гичному наступлению. «Хитростью,—продолжал перебежчик,—если к ней прибегнуть, было бы легко овладеть ими, ибо после целой ночи бодрствования, когда они рассчитывают найти отдых от своих бед­ствий и утренний сон сомкнет глаза истомленных, тогда погрузятся в глубокий сон также и часовые» — вот этот час он советовал из­брать для нападения. Веспасиан собственно не доверял перебежчику, так как он знал взаимную верность иудеев и видел, как равнодушно они относятся к наказаниям. Ибо раз уже был такой случай, что пойманный иотапатец выдержал все ужасы пытки, принял, улыбаясь, мученическую смерть на кресте, но не проронил пристававшим к нему с огнем врагам ни единого слова о внутреннем положении города. Однако, искрений тон его показаний внушал доверие к этому измен­нику; Веспасиан подумал,—быть может, он и в самом деле говорил правду, во всяком же случае, если в этом кроется коварство, то оно не может иметь для него особенно пагубных последствий. Ввиду этого он, отдав перебежчика под стражу, приказал войску при­готовиться к штурму.

34) В указанный час римляне неслышно приблизились к стене. Тит с трибуном Домицием Сабином и некоторыми воинами из пятого и десятого легионов первые взошли на нее. Убив часовых, они тихо заняли город. Вслед за ними трибун Секстий Цереал и Плацид ввели в город свои войска. Крепость была занята, враг стоял посреди го­рода и уже утро настало, а осаждаемые все еще ничего не подозревали; большая часть жителей была обессилена усталостью и сном. Густой туман, спустившийся над городом как раз в то утро, помрачал глаза тех, которые просыпались; и лишь тогда, когда все войско входило в город, они поднялись—поднялись для того, чтобы увидеть свое несчастье и уже под смертельными ударами неприятельского меча убедиться в действительном покорении города. Римляне, помня свои страдания во время осады, не знали теперь ни жалости, ни пощады: они убивала народ, оттесняя его с крутой крепости вниз. Неблагоприятные условия местности отняли у тех, которые еще были способны к бою, всякую возможность самообороны: стиснутые в узких улицах, скользя на отлогих местах, они была задавлены бросившимися на них с крепости воинами. Это побуждало многих, даже самых отборных солдат Иосифа, на самоумерщвление. Не будучи в состоянии убить хотя бы одного римля­нина, они, чтобы по меньшей мере не быть убитыми неприятелем, со­бирались на краю города и сами себя закалывали.

35) Те из боевой стражи, которые при первом открытии неприятеля в стенах города, успели спастись в одну из северных башен, некоторое время сопротивлялись, но, окруженные наконец со всех сторон, они добровольно отдали себя на заклание ворвавшимся солдатам. Римляне могли бы похвастать, что конец осады не стоил им ни одной капли крови, если бы при взятии города не пал один центурион по имени Антоний. Он погиб благодаря измене: один из скрывавшихся в пещере — таких было много — просил Антония протянуть ему руку, как залог дарования ему жизни и чтобы вместе с тем помочь ему вылезть наверх. Антоний был настолько неосторожен, что подал ему свою руку, а тот в это время снизу вонзил ему в подбрюшную по­лость копье и на месте умертвил его.

36) В тот день римляне уничтожали только те массы людей, ко­торые попадались им на глаза; в следующие же дни они осматривали все норы и лазейки и преследовали скрывавшихся в пещерах и подземных ходах, не щадя при этом никакого возраста и оставляя в живых одних только женщин и младенцев; они собрали  всего 1200 пленных. Общее же число убитых при взятии города и в предшествовавших сражениях составляло 40 000. Веспасиан приказал срыть город до основания и сжечь все его укрепления. Так пала Иотапата на тринадцать году царствования Нерона в первый день ме­сяца Панема[42].

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Иосиф, выданный женщиной, решил сдаться римлянам.—Речь его к товарищам, удерживавшим его от этого намерения.—Разговор его с Веспасиа­ном, когда он был приведен к нему, и как Веспасиан с ним по­ступил.

 

1) Римляне же, будучи сами ожесточены против Иосифа и зная кроме того, что взятия его в плен сильно желал также и полководец, прида­вавший этому чуть ли не решающее значение для войны, разыскивали его повсюду, как между мертвыми, так и во всех потаенных уголках го­рода. Но Иосиф, вслед за взятием города, точно сопутствуемый Провидением, пробрался сквозь ряды неприятеля и вскочил в глубокую ци­стерну, сообщавшуюся в одну сторону с незаметной снаружи простор­ной пещерой, где он нашел сорок знатных людей, снабженных при­пасами на более или менее продолжительное время. Днем он скрывался здесь, так как все кругом было занято неприятелем; по ночам же он выходил наружу, чтобы отыскивать путь к бегству и выслеживал стражу; но так как именно из-за него все кругом охраня­лось солдатами и тайное бегство было немыслимо, то он спускался назад в пещеру. Два дня он оставался таким образом ненайденным; на третий же день, когда была взята в плен находившаяся с ними женщина, он был выдан ею римлянам. Веспасиан немедленно поспешил послать двух трибунов, Павлина и Галликана, чтобы те, обещая ему безопасность, склонили его к выходу из пещеры.

2) Они пришли, упрашивали его, ручались ему за жизнь, но не могли его убедить. Не кроткая манера этих послов, а опасения перед тем, что, по всей вероятности, должно было его ожидать за причиненное им римлянам зло, сделали его подозрительным: он боялся, что его вызывают только для казни. Наконец, Веспасиан отправил к нему третьего посла в лице близкого знакомого Иосифа и давнего его друга, трибуна Ника­нора. Последний явился и рассказал, как кротко римляне обращаются с побежденными и как он, Иосиф, вследствие выказанной им храбрости, вызывает в военачальниках больше удивления, чем ненависти; полководец зовет его к себе не для казни—ведь завладеть им он мог бы, если он даже не выйдет,—но он предпочитает даровать ему жизнь, как храброму воину. Никогда, прибавил он, Веспасиан для коварных целей не послал бы к нему друга, чтобы прикрыть постыдное добродетелью, вероломство дружбой; да сам он, Никанор, никогда не согласился бы придти для того, чтобы обмануть друга.

3) Так как и после просьб Никанора, Иосиф все еще оставался нерешительным, то солдаты, придя в ярость, приготовились уже бро­сить огонь в пещеру; но начальник их удержал, потому что считал для себя делом чести захватить Иосифа в свои руки живым. В то время, когда Никанор так настойчиво упрашивал, а солдаты так заметно угро­жали, в памяти Иосифа выступали ночные сны, в которых Бог открыл ему предстоящие бедствия иудеев и будущую судьбу римских императоров. Иосиф понимал толкование снов и умел отгадывать значение того, что открывается божеством в загадочной форме; вместе же с тем он, как священник и происходивший от священнического рода, был хорошо посвящен в предсказания священных книг. Охваченный как раз в тот час божественным вдохновением и объятый воспоминанием о недавних страшных сновидениях, он обратился с тихой мо­литвой к Всевышнему и так сказал в своей молитве. «Так как Ты решил смирить род иудеев, который Ты создал, так как все счастье перешло теперь к римлянам, а мою душу Ты избрал для откровения будущего, то я добровольно предлагаю свою руку римлянам и остаюсь жить. Тебя же я призываю в свидетели, что иду к ним не как измен­ник, а как Твой посланник.

4) После этого он выразил Никанору свое согласие. Но когда скры­вавшиеся вместе с ним иудеи заметили, что он уступил просьбам римлян, все они тесно обступили его и воскликнули: «Тяжело будут вопиять против тебя отеческие законы, дарованные нам Самим Богом, тем Богом, который создал иудеям души, смерть презирающие! Ты желаешь жить, Иосиф, и решаешься смотреть на свет Божий, сде­лавшись рабом? Как скоро забыл ты самого себя! Сколько по твоему призыву умерло за свободу! Слава храбрости, которая тебя окружала, была таким образом ложью; ложь была также и слава о твоей мудрости, если ты надеешься на милость тех, с которыми ты так упорно бо­ролся, и если ты, будь даже эта милость не сомнительна, соглашаешься принять ее из их рук! Однако, если ты, ослепленный счастьем римлян, забываешь сам себя, то мы должны заботиться о славе отечества. Мы предлагаем тебе нашу руку и наш меч: хочешь умереть добровольно, то умрешь ты, как вождь иудеев; если же недобровольно, то умрешь, как изменник!» С этими словами они обнажили свои мечи и грозили заколоть его в случае, если он сдастся римлянам.

5) Боясь насилия над собою, но убежденный вместе с тем, что он совершит измену против божественного повеления, если умрет до возвещения сделанных ему откровений, Иосиф в своем безысходном по­ложении пытался урезонить их доводами разума. «Зачем, друзья мои, обратился он к ним, мы так кровожадны к самим себе? Или почему мы хотим разорвать тесную связь между телом и душой? Говорят, что я сделался иным—верно! Но это и римляне хорошо знают. Прекрасно умереть на поле битвы,—но умереть, как солдат на войне, т. е. от рук победителя. Если б я бежал от меча римлян, то я действительно заслужил бы быть умерщвленным собственным мечом, собственными ру­ками; но если у них является желание спасти врага, то тем естествен­нее должны мы сами пощадить себя. Было бы безумно, чтоб мы сами причинили себе то, из-за чего мы боремся с ними. Хорошо умереть за свободу — это утверждаю и я,  но сражаясь   и от   рук тех, которые хотят отнять ее у нас. Но теперь ведь они ни в бой не вступают с нами, ни жизни не хотят нас лишить. Одинаково труслив как тот, который не хочет умереть, когда нужно, так и тот, который хочет умереть, когда не нужно. Что собственно удерживает нас от того, чтобы выйти к римлянам? Не правда ли, боязнь перед смертью? Как же мы непременно хотим причинить себе то, чего мы только опасаемся со стороны врагов?—Нет, говорит другой, мы боимся рабства.—Да, теперь то мы, конечно, вполне свободны!—Ге­рою подобает самому умертвить себя, говорит третий. — Нет, наоборот, это худшая трусость: я, по крайней мере, считаю того кормчего очень трусливым, который, боясь бури, до разгара стихии потопляет свое судно. И кроме того, самоубийство противоречит природе всего живущего, и—это преступление пред Богом, нашим Творцом. Нет ни одного животного, которое бы умирало преднамеренно и убивая самого себя. Ибо таков уже всесильный закон природы, что каждому врождено желание жить. Потому мы и называем врагом того, который открыто хочет нас лишить жизни, и мстим тому, который посягает на нее тайно. И не сознаете ли вы, что человек навлекает на себя Божий гнев, если он преступно отвергает его дары? От Него мы получили наше бы­тие—Ему мы и должны предоставить его прекращение. Наше тело смертно и сотворено из бренной материи; но в нем живет душа, которая бессмертна и составляет частицу Божества. Если кто растрачивает или плохо сохраняет имущество, вверенное ему другим человеком, то он считается недобросовестным и вероломным; но если кто вверенное ему самим Богом добро насильно вырывает из своего собственного тела— может ли он надеяться, что избегнет кары Того, Которого он оскорбил? Считается законным наказывать беглых слуг, если даже они бросают жестоких господ; а мы не считаем грехом бежать от Бога—лучшего господина? Разве вы не знаете, что те, которые отходят от земной жизни естественной смертью, отдавая Богу его дар, когда Он Сам приходит за получением его, что те люди удостаиваются веч­ной славы, прочности рода, потомства, а их души остаются чистыми и безгрешными и обретут святейшее место на небесах, откуда они по прошествии веков вновь переселятся в непорочные тела; но души тех, которые безумно наложили на себя руки, попадают в самое мрач­ное подземное царство, а Бог, Отец их, карает этих тяжких преступников еще в их потомках. Он ненавидит это преступление, и мудрейший законодатель наложил на него наказание[43]. У нас самоубийцы должны быть оставлены не погребенными до заката солнца, в то время когда мы считаем своею обязанностью хоронить даже врагов наших. У других народов принято по закону таким мертвецам отрезать пра­вую руку, которой они лишили себя жизни, чтобы этим показать, что как их тело было чуждо души, так и рука не должна принадлежать телу. А потоку, друзья, следует быть благоразумным и не присовокуп­лять к человеческому несчастью еще грех пред Нашим Творцом. Если мы желаем жить, то мы сами должны заботиться о своей жизни, и нас нисколько не должно стеснять принятие пощады от тех, которым мы выказали свою доблесть столь многочисленными подвигами. Если же предпочитаем умереть,—хорошо, пусть это совершится через по­бедителей. Я не перейду в ряды неприятеля, чтобы сделаться изменником самому себе; ведь я был бы тогда безумнее настоящих перебежчиков, ибо последние имеют целью спасти свою жизнь, между тем как я шел бы на собственную гибель. Я, однако, желаю себе ко­варной измены со стороны римлян, потому что если, вопреки их чест­ному слову, я буду казнен, то умру с радостью: это вероломство будет для меня лучшим утешением, чем даже победа».

6) Многое в этом духе говорил Иосиф, с целью отклонить своих товарищей от самоубийства. Но отчаяние сделало их глухими ко всяким вразумлениям; они уже давно посвятили себя смерти, а потому только ожесточались против него. С обнаженными мечами они кинулись на него со всех сторон, называли его трусом и каждый из них был готов заколоть его на месте. Он же, окликнув одного по имени, окинув другого взором полководца, третьего схватив за руку, четвертого урезонив просьбами, сумел в своем горестном положении, обуреваемый разными чувствами, каждый раз отражать от себя смертельный удар, поворачиваясь, подобно зверю в клетке, то к тому, то к другому намеревавшемуся напасть на него. Так как они и в своей крайней беде все еще чтили в нем полководца, то руки у них опустились, кинжалы упали и многие, которые только что бросались на него с ме­чами, сами вложили их обратно в ножны.

7) И в этом тяжелом положении Иосифа не покинуло его благоразу­мие: в надежде на милость Божию он решил рискнуть своей жизнью и сказал: «Раз решено умереть, так давайте предоставим жребию решить, кто кого должен убивать. Тот, на кого падет жребий, умрет от рук ближайшего за ним, и таким образом мы все по оче­реди примем смерть один от другого и избегнем необходимости сами убивать себя; будет, конечно, несправедливо, если после того, как дру­гие уже умрут, один раздумает и останется в живых». Этим предложением он вновь возвратил себе их доверие; уговорив других, он сам также участвовал с ними в жребии. Каждый, на которого пал жребий, по очереди добровольно дал себя заколоть другому, последовав­шему за ним товарищу, так как вскоре за тем должен был умереть также и полководец, а смерть вместе с Иосифом казалась им лучше жизни. По счастливой ли случайности, а быть может по божественному предопределению, остался последним именно Иосиф еще с одним. А так как он не хотел ни самому быть убитым по жребию, ни за­пятнать свои руки кровью соотечественника, то он убедил и последнего сдаться римлянам и сохранить себе жизнь.

8) Спасенный таким образом из борьба с римлянами и своими собственными людьми, он был приведен Наканором к Веспасиану. Все римляне устремились туда, чтобы видеть его; вокруг полководца все засуетилось и зашумело: одни ликовали по поводу его пленения, другие выкрикивали угрозы, третьи пробивались чрез толпу, чтобы ближе рассмотреть его, более отдаленные кричали: «казнить врага!» Стоявшие по­ближе вспоминали о его подвигах и изумлялись происшедшей с ним перемене; среди начальников не было ни одного, который, если и был ожесточен против него прежде, не смягчился бы тогда его видом. Тит в особенности, по благородству своему, проникся сочувствием к его долготерпению в несчастии и сожалением к его возрасту. Воспоминание о недавних геройских подвигах Иосифа и вид его в руках неприятеля навели его на размышления о силе судьбы, о быстрой переменчивости счастья в войне и непостоянстве всего, что наполняет жизнь чело­веческую. Это настроение и сострадание к Иосифу сообщилось от него большинству присутствовавших. Тит также больше всех хлопотал пред своим отцом о спасении Иосифа. Веспасиан приказал содержать его под стражей, но обращаться с ним с большим вниманием и на­меревался в ближайшем будущем отправить его к Нерону.

9) Когда Иосиф это услышал, он выразил желание поговорить с Веспасианом наедине. Последний приказал всем присутствовавшим удалиться, за исключением сына своего Тита и двух друзей. Иосиф тогда начал: «Ты думаешь, Веспасиан, что во мне ты приобрел только лишь военнопленника; но я пришел к тебе, как провозвестник важнейших событий. Если бы я не был послан Богом, то я бы уже знал, чего требует от меня закон иудеев и какая смерть подобает полководцам. Ты хочешь послать меня к Нерону? Зачем? Разве долго еще его преемники удержатся на престоле до тебя? Нет, ты, Веспасиан, будешь царем и властителем,—ты и вот этот, твой сын! Прикажи теперь еще крепче заковать меня и охранять меня для тебя; потому что ты, Цезарь, будешь не только моим повелителем, но и властелином над землей и морем и всем родом человеческим. Я же прошу только об усилении надзора надо мной, дабы ты мог казнить меня, если ока­жется, что я попусту говорил именем Бога»[44]. Веспасиан, как казалось, в первое мгновение недоверчиво отнесся к этим словам, считая их за увертку со стороны Иосифа для спасения себе жизни, но мало-по­малу им овладело доверие, так как Бог возбудил в нем мысль о царстве и указал ему еще другими знамениями, что скипетр перейдет к нему[45]. При этом он узнал, как безошибочно еще раньше Иосиф предсказывал будущее. Ибо один из друзей полководца, присутствовавший при этом тайном разговоре, выразил удивление по поводу того, что Иосиф, если все сказанное им не праздная болтовня, направленная лишь к тому, чтобы умилостивить врага, не предвидел раньше падения Иота­паты и своего собственного пленения? «Совершенно верно, возразил на это Иосиф, он предсказывал иотапатцам, что они по истечении 47 дней попадут в руки неприятеля, а он сам живым будет пленен римлянами»[46]. Веспасиан проверил это показание чрез находившихся у него пленников и нашел его правдивым; тогда он начал уже верить в касавшееся его собственной личности пророчество. Оставив Иосифа, хотя под арестом и в цепях, он все-таки подарил ему великолепную одежду, разные другие драгоценности и продолжал милостиво и ласково обращаться с ним. Оказанию ему этих почестей в значи­тельной степени содействовал Тит.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Взятие Иоппии и сдача Тивериады.

1. Четвертого Панема Веспасиан снова выступил в Птоломаиду и оттуда двинулся в приморскую Кесарею[47], (I, 21, б)—один из величайших городов Иудеи, населенный большею частью эллинами. Жители встретили войско и полководца громкими приветствиями и изъявлением полной радости, отчасти вследствие дружеского расположения к римлянам, отчасти же, и еще больше, из ненависти к побежденным. По той же причине целые толпы народа требовали казни Иосифа; Веспасиан, однако, молча отклонил эту просьбу, исходившую от безрассудной массы. Здесь, в Кесарее, он оставил два легиона на зимовку, ибо нашел город приспособленным для этой цели, а чтобы, с другой стороны, не обременить его всем войском, Веспасиан пятнадцатый легион отправил в Скифополь. Климат в Кесарее, расположенной на равнине и у самого моря, приятный и теплый зимой, а летом удушливо жаркий.

2. Между тем изгнанные неприятелем из своих родных пепелищ во время мятежей, а также беглецы из опустошенных городов собрались в немалом количестве и вознамеривались опять укрепить разрушенную Цестием Иоппию (II, 18, 10), чтобы сделать ее убежищем для себя. Но так как проникнуть в страну, завоеванную неприятелем, было не безопасно, то они обратились к морю. Они по­строили огромное число разбойничьих судов и грабили на пути между Сирией, Финикией и Египтом, и таким образом сделали эти моря опас­ными для плавания. Веспасиан, услышав об их похождениях, послал в Иоппию конницу и пехоту, которые ночью вторглись в неохраняемый город. Жители его заранее узнали о предстоящем нападении и, не на­деясь на возможность защиты, из страха пред римлянами бежали на корабли, где переночевали вне неприятельских выстрелов.

3. Иоппия не имеет природной гавани, так как она окаймлена неровным, крутоспускающимся берегом, еле только загибающимся на обоих концах; но и эти последние состоят из высоких утесов и ниспадающих в море скал. Здесь показывают еще следы оков Андро­меды, свидетельствующие о глубокой древности этого сказания[48]. Север­ный ветер, дующий здесь против берега и нагоняющий на противостоящие скалы свирепые волны, делает рейд еще более опасным, чем открытое море. На этом рейде находились жители Иоппии, когда с наступлением утра поднялась сильная буря (так называемый мореплава­телями в тех водах черный северный ветер). Одни из судов она разбила друг о друга, а другие—о скалы. Многие, страшась каменистого берега, занятого к тому еще неприятелем, старались всеми силами выйти в открытое море, но были поглощены бушующими волнами. Некуда было бежать, не было спасения и на месте: ветер гнал их из моря, рим­ляне не впускали их в город. При громких воплях матросов суда каждый раз сталкивались между собою и со страшным треском разбивались друг о друга. Моряки частью уносились набегавшими волнами, частью погибали при крушении кораблей. Иные сами закалывали себя мечами, предпочитая этот род смерти гибели в морской пучине; большинство, однако, унесенное волнами, было разбито о прибрежные скалы. Море было окрашено кровью на далеком расстоянии и берег был усеян множеством трупов, ибо выброшенные живыми на берег были уничтожены стоявшими здесь римлянами. Число трупов, выброшенных морем, до­стигало 4200. Завоеванный без меча город римляне сравняли с землей.

4. Таким образом Иоппия в короткое время была во второй раз покорена римлянами. Для того, однако, чтобы пираты вновь не сделали ее оплотом для себя, Веспасиан построил в крепости лагерь и оставил там конницу и немного пехоты, приказав последней находиться на месте и охранять лагерь, а всадникам—грабить окрестности и разорять деревни и соседние к Иоппии поселения. Верное своему назначению войско ежедневно делало нападения и опустошало весь округ.

5. Когда весть о судьбе Иотапаты прибыла в Иерусалим, большин­ство не хотело сначала этому верить, как ввиду громадности несчастья, так и потому, что не было ни одного очевидца его. Ибо от всего го­рода не уцелел даже вестник: о его же падении  повествовала одна только молва, которая вообще охотно подхватываете всякое бедствие. Но мало-помалу правда пробивалась через пограничные округа и пред­стала, наконец, пред всеми, вытесняя всякое сомнение, хотя к действительным фактам прибавлялись еще и вымыслы. Между прочим рассказывали, что при взятии города погиб также Иосиф. Эта весть на­полнила Иерусалим великою скорбью: в то время когда в отдельных домах и семействах всякий из погибших оплакивался своими, плач о полководце был всеобщий. Одни оплакивали людей, оказавших им гостеприимство, другие родственников, третьи друзей или братьев, Иосифа же оплакивали все; 30 дней сряду длился траур в городе. Многие при­глашали флейтистов, которые звуками своей музыки сопровождали их заунывные песни.

6. Но когда с течением времени сделалось известным действительное положение и более точная обстановка падения Иотапаты, когда наряду с этим рассеялся вымысел о смерти Иосифа, а выяснилось наоборот, что он жив, находится в руках римлян и пользуется таким обращением со стороны римских военачальников, какого не может ожидать военно­пленный, то ожесточение иудеев против живого Иосифа было так же велико, как прежнее их сочувствие к мнимо умершему. Одни поносили его как труса, другие как изменника. Весь город был полон негодо­вания, повсюду раздавались поношения против него. Уже одно поражение ожесточило их, но злая судьба сделала их еще более непримиримыми; то несчастье, которое людей благоразумных заставляет подумать о соб­ственной безопасности и позаботиться о предохранении себя от подобных же бед, подстрекало их на новые опасности; конец одного бедствия был для них всегда началом другого. Ненависть и ярость против римлян удвоилась еще тем, что они хотели вымести на них свою злобу против Иосифа. Так бушевали тогда страсти в Иерусалиме.

7. Веспасиан, желая обозреть царство Агриппы (сам царь пригласил его к себе вместе с войском, для того, чтобы встретить их во всем великолепии своего дома, а с другой стороны, чтобы с помощью римлян укрепить свой шаткий престол), отправился из Кесареи при­морской в Кесарею Филиппа[49] (I, 21, 3, II, 9, 1). Здесь он дал своему войску двадцатидневный отдых, провел и сам все это время в постоянных пиршествах и принес Богу благодарственные жертвы за свои победы. Но когда ему было сообщено о волнениях в Тивериаде и отпадении Тарихеи, принадлежавших обе к владениям Агриппы (II, 13, 2), то он, решившись повсеместно подчинить иудеев, признал своевременным предпринять поход против них обеих. С другой стороны, он желал также воздать благодарность Агриппе за его гостеприимство и усмирением этих городов укрепить их за ним. Поэтому он послал своего сына, Тита, в Кесарею для того, чтобы расположенное там войско перевести оттуда в Скифополь (самый большой в области десяти городов[50], близ Тивериады, и, сам отправившись туда, соединился с сыном. Оттуда он выступил с тремя легионами и разбил лагерь в трид­цати стадиях от Тивериады, на месте называемом Сеннабром, где мя­тежники могли его легко видеть. Из этого лагеря он прежде всего отправил декуриона[51] Валериана во главе пятидесяти всадников с поручением попытаться завязать с жителями мирные переговоры и склонить их на сдачу города, так как Веспасиан слышал, что население соб­ственно страстно желает мира, но оно насилуется отдельной пар­тией, настаивающей на войне. Валериан поскакал туда и, достигнув стены, слез вместе с провожавшими его всадниками с лошади, дабы не подать повода думать, что он намерен вступить в бой. Но прежде чем он начал говорить, ему навстречу бросились вооружен­ными храбрейшие из мятежников и во главе их предводитель разбой­ничьей шайки некий Иошуа, сын Сафата. Валериан, который против приказания полководца не мог вступать в битву, даже если бы был уверен в победе, считал кроме того опасным бороться со своими немногими людьми против многих, с невооруженными против вооруженных; к тому еще он был смущен неожиданной смелостью иудеев. Таким образом он бежал пешком и вместе с ним еще другие пять оставили на месте своих лошадей. Иошуа с его людьми повели их ликуя в город, точно они овладели ими в открытом сражении, а не коварством.

8. Но старейшие и знатнейшие граждане, смущенные этим поступком, бежали в римский лагерь и, привлекши раньше на свою сторону царя, припали к Веспасиану с мольбой «принять их милостиво и не наказывать весь город за безрассудство немногих людей. Пусть пощадит он дружественно-расположенное к римлянам население и накажет только зачинщиков восстания, по вине которых они до сих пор, при всем своем желании, не могли сдаться». Полководец, хотя был озлоблен против всего города, за похищение лошадей, уступил, однако, этой просьбе, потому что видел, что и Агриппа сильно озабочен судьбою города. Иошуа и его приверженцы, узнав о милости, обещанной Веспа­сианом населению, почувствовали себя не безопасными в Тивериаде и бе­жали в Тарихею. На следующий день Веспасиан послал Траяна с отрядом всадников на горную вершину с целью выследить оттуда настрое­ние населения. Когда он убедился, что жители так же мирно настроены, как и ходатайствовавшие за них представители, он прибыл с своим войском в город. Жители отворили ему ворота и, выйдя навстречу, приветствовали его, как спасителя и благодетеля. Но так как узкий проход в воротах сильно стеснял войско, Веспасиан велел сломать часть южной стены и таким образом расширил ему вход. В угоду царю он воспретил при этом солдатам грабить и совершать насилия против жителей; благодаря ему же, он пощадил также стены, так как царь ручался за верность города в будущем. Таким путем Вес­пасиан возвратил Агриппе город после того, впрочем, как послед­ний много выстрадал от мятежа.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Как была взята Тарихея.—Описание Иордана и Геннисаретского округа.

 

1. Продолжая дальше свой поход, Веспасиан на пути между Тиве­риадой и Тарихеей разбил лагерь, который укрепил сильнее, предвидя, что здесь борьба будет более продолжительная, так как все недоволь­ные собрались в Тарихею, надеясь на твердыни города и на озеро, име­нуемое жителями Геннисаром. Город, лежавший подобно Тивериаде, у подошвы горы, был сильно укреплен Иосифом со всех сторон, где он не был омываем озером, но все-таки не так сильно, как Ти­вериада. Ибо обводную стену вокруг последней он построил в начале восстания, когда располагал в избытке и денежными средствами и ра­бочими силами. Тарихея же могла воспользоваться только остатком его щедрости. Зато тарихеяне имели на озере массу лодок, приспособленных, как для бегства в случае поражения на суше, так и для морского сражения. Уже в первое время, когда римляне укрепляли еще свой лагерь, люди Иошуи, не страшась ни численности, ни прекрасной организации неприятеля, сделали вылазку и при первом набеге рассеяли рабочих, разрушили небольшую часть сооружений и лишь тогда, когда они увидели сплачивающихся против них тяжеловооруженных, побежали невредимыми назад к своим. Римляне преследовали их и загнали в лодки; но они отплыли на такое расстояние в озеро, что могли еще стрелять в римлян, затем бросили они якоря и сдвинули суда вместе, чтобы сомкнутыми рядами бороться против стоявших на суше врагов. Между тем Веспасиан услышал, что большая толпа иудеев собралась на равнине перед городом, и выслал против них своего сына с 600 отборных всадников.

2. Когда последний увидел, что неприятель значительно превышает его в количестве, он приказал доложить отцу, что он нуждается в подкреплении. Но заметив, что большинство его всадников готово на­пасть еще до прибытия вспомогательных отрядов, в то время, как неко­торые втихомолку все-таки побаивались численного превосходства иудеев, он стал на такое место, откуда все могли его слышать и сказал: «Римляне! В самом начале моей речи я должен напомнить вам о вашем происхождении для того, чтоб вы знали, кто вы и кто те, с которыми нам предстоит бороться. От наших рук до сего вре­мени еще не ушел ни один народ на всем земном шаре; иудеи же, чтобы сказать что-нибудь и в их пользу, хотя обессилены, все еще не утомлены. Было бы недостойно, если бы мы устали от наших удач, в то время, когда те стойко выдерживают свои неудачи. Я с удовольствием вижу хотя, что вы, на сколько можно заметить, бодро на­строены, но я все-таки боюсь, что численность врага может внушить тому или другому тайный страх. А потому пусть каждый еще раз подумает о том, кто он и против кого он будет сражаться; пусть вспомнит также, что хотя иудеи чрезвычайно смелы и презирают смерть, но за то они лишены всякой военной организации, не опытны в сра­жениях и могут быть названы скорее беспорядочной толпой, чем войском. Что я в противоположность этому должен сказать о ва­шей военной опытности и тактике? Потому же мы только и упражняемся так с оружием в мирное время, чтобы на войне не нужно было нам считаться силами с неприятелем. Иначе, какая польза от этих постоянных боевых упражнений, если мы будем сражаться с неопытными в одинаковом с ними числе. Вспомните дальше, что вы боретесь в полном вооружении против легковооруженных, на лошадях против пеших, под командой предводителя против плохо управляемой толпы и что эти преимущества значительно умножают вашу численность, тогда как названные недостатки на много уменьшают силы врага. Сражения, наконец, решаются не количеством людей, если даже все они способны к бою, но храбростью, когда она воодушевляет хотя бы менее значи­тельные отряды. Последние легко могут образовать тесно сомкнутые ряды и помогать друг другу, между тем как не в меру большое войско страдает больше от собственной многочисленности, чем от врагов. Иудеями руководит смелость и отвага—последствия отчаяния, которые хотя успехом поддерживаются, но при малейшей неудаче все-таки погасают; нас же ведут храбрость, дисциплина и тот благо­родный пыл, который в счастье обнаруживает мощную силу, но и при неудачах проявляет крайнюю устойчивость. Независимо от этого, вы боретесь за более высокие блага, чем иудеи. Ибо пусть последние сражаются за свободу и отчизну; но что для нас может быть выше, чем слава и стремление опровергнуть мнение, будто мы, властители мира, нашли в иудеях достойных противников? Мы не должны еще забывать, что нам во всяком случае не угрожает крайняя опасность, ибо близки те, которые придут к нам на помощь, а их очень много. Но мы сами можем пожать лавры этой победы, а потому должны предупредить ожидаемые от моего отца подкрепления, для того чтобы не пришлось вме­сте с ними делить успех, который вследствие этого сделается еще значительнее. Я полагаю, что этот час будет иметь решающее значение для моего отца, для меня, для вас: достоин ли мой отец своих прежних подвигов, его ли я сын и мои ли вы солдаты! Он привык всегда побеждать и потому я не позволю себе предстать пред его гла­зами побежденным. А вы? Разве вам не будет стыдно дать себя по­бедить, когда ваш предводитель будет предшествовать вам в опасности? А я, знайте это, намерен так именно поступить; я первый ударю в неприятеля—вы только не отставайте от меня. Будьте убеждены, что Бог будет покровительствовать моему нападению, и верьте, что мы в рукопашном бою достигнем больше, чем стрельбой издали».

3. Удивительная жажда боя охватила солдат после речи Тита, и когда еще до начала битвы к ним примкнул Траян с 400 всадниками, они возроптали, как будто последние хотели отнять у них часть победы. Веспасиан кроме того послал еще Антона Силона с 2000 стрелков для того, чтобы занять возвышения, находящиеся против города, и прогнать борцов со стены. И они действительно, согласно приказу, отразили врагов, которые со стены хотели помогать своим. Тит на коне первый грянул на неприятеля, за ним с воинскими кликами бросились осталь­ные, которые растянулись вдоль неприятельского фронта по равнине, и таким образом казались гораздо многочисленнее. Иудеи хотя смутились пред стремительностью и стройным порядком римлян, однако выдержи­вали некоторое время нападение. Но под ударами копий и страшным натиском лошадей они все-таки скоро отступили и были растоптаны. Под неукротимой резней они рассеялись и каждый бежал по возможности быстрей к городу. Тит убивал одних, преследуя сзади, собиравшихся же он вновь рассеивал, других он перегонял и прокалывал спереди, а тех, которые наталкиваясь друг на друга, сбивались с ног и па­дали, он тут же на месте и умерщвлял. Но всем он старался отре­зать доступ к стене, чтобы овладеть ими в открытом поле. Иудеи, однако, напирая всей своей массой вперед, все-таки протеснились в город.

4. Внутри тотчас же поднялся между ними бурный разлад. Корен­ные жители, дорожа своим имуществом и городом, уже с самого на­чала не сочувствовали войне, а тем больше теперь, после поражения, иногородние же, которых было очень много, хотели принудить их к этому. В своем страстном споре они так неистово кричали и шумели точно были близки к тому, чтобы взяться за оружие. Когда Тит, стоявший не вдалеке от стены, услышал этот гул, он воскликнул: «Товарищи, удобный час настал! Чего мы медлим, когда сам Бог отдает нам в руки иудеев? Ловите победу! Вы разве не слышите крика? Те, которые бежали от нашего меча, спорят между собою! Город в наших руках, если мы только поспешим. Но кроме поспеш­ности от нас требуется напряжение силы и отвага, ибо ничто великое не дается без риска. Мы должны предупредить не только примирение врагов, которое нужда легко может ускорить, но и прибытие помощи со стороны наших для того, чтобы после победы, одержанной нами при нашей малочисленности над столь превосходными силами, мы одни взяли бы также город».

5. С этими словами он вскочил на своего коня и бросился в озеро, чрез которое в сопровождении других, первый вторгся в город. Его смелость навела панику на людей, стоявших на стене. Никто не отважился ни вступать в бой, ни оказывать сопротивление. Приверженцы Иошуи покинули свои посты и бежали в открытое поле, другие, бежавшие к озеру, пали от рук ринувшихся им навстречу врагов; многие были убиты в ту минуту, когда готовились сесть в лодки, а иные—когда пустились вплавь, пытаясь догнать отчаливших уже от берега. Велика была резня в городе, так как кроме той части пришельцев, которая не успела разбежаться и пробовала защищаться, были истреблены также и горожане. Последние пали, не обороняясь, ибо в на­дежде на милость, сознавая себя свободными от участия в борьбе с рим­лянами, они воздерживались от сопротивления. После того, как виновные были убиты, Тит сжалился над жителями и приказал прекратить резню. Бежавшие в озеро, увидя город в руках врагов, уехали подальше от них.

6. Тит отправил всадника, чтоб принести отцу радостную весть о происшедшем. Веспасиан естественно был чрезвычайно рад подвигам своего сына и успеху его похода, которым, как казалось, окончена была значительная часть войны. Он немедленно появился сам и приказал оцепить город, наблюдать, чтоб никто из него не ушел и убивать всякого, который сделает попытку к бегству. На следующий день он вышел на берег и приказал построить плоты для преследования бежавших. При изобилии леса и рабочих плоты скоро были готовы.

7. Геннисаретское озеро[52] получило свое название от примыкающей к нему прибрежной полосы. Оно имеет 40 стадий ширины и 140 длины[53]. Вода его пресна и очень пригодна для питья, ибо она жиже густой воды болотистых озер и прозрачна, так как озеро со всех сторон окаймляется песчаными берегами, и удобочерпаема. Она мягче речной или ключевой воды и при всем этом прохладнее, чем можно ожидать, судя по величине озера. Если оставить воду на открытом воздухе, то она делается холодной, почти как снег; в летнее время жители обыкно­венно это делают ночью. В озере водится разного рода рыба, ко­торая по виду своему и вкусу отличается от рыб других вод. Посре­дине оно прорезывается Иорданом. Предполагаемый источник Иордана— это Панион, который, впрочем, и сам питается невидимыми подземными притоками, из так называемой Фиалы. Последняя лежит по до­роге в Трахонею, в 120 стадий расстояния от Кесареи, невдалеке от дороги, вправо. По своей круглой форме этот бассейн по справедли­вости прозван Фиалой[54], ибо он имеет вид круга. Вода в нем всегда доходит до края, не понижаясь и не переливаясь. Тетрарх Филипп из Трахонеи впервые указал на эту местность, как на источник Иордана, остававшийся до него неизвестным. Он велел именно бросить в Фиалу мякину, которая показалась опять в Панионе, прежде считав­шемся началом реки. Чудная природа Паниона возвеличена царским великолепием, которым с большими затратами украсил ее Агриппа. От пещеры у Паниона начинается видимое течение Иордана; он прорезывает сначала болота и топи Самахонитского озера (IV, 1, 1), укло­няется оттуда в сторону на 120 стадий и протекает мимо города Юлиады (II, 9, 1) посредине Геннисаретского озера, после чего, пройдя еще длинный путь чрез пустыню, впадает в Асфальтовое озеро[55].

8. Вдоль Геннисарета тянется страна того же имени изумительной природы и красоты. Земля по тучности своей восприимчива ко всякого рода растительности, и жители действительно насадили ее весьма раз­нообразно; прекрасный климат также способствует произрастанию самых различных растений. Ореховые деревья, нуждающиеся больше в прохладе, процветают массами в соседстве с пальмами, встречающимися только в жарких странах; рядом с ними растут также фиговые и маслич­ные деревья, требующие более умеренного климата. Здесь приро­да как будто задалась целью соединить на одном пункте всякие противоположности; здесь же происходит чудная борьба времен года, каждое из которых стремится господствовать в этой местности. Ибо почва производит самые разнообразные, повидимому, плоды не только один раз, но и в течение всего года беспрерывно. Благороднейшие плоды, виноград и фиги она доставляет десять месяцев в году сряду, в то время, когда остальные плоды по очереди поспевают в продолжение всего года. Кроме мягкого климата, богатому плодородию способствует еще орошение, доставляемое могучим источником, называемым жите­лями Кафарнаумом. Иные считают его даже за жилу Нила, так как в нем живут такие же рыбы, какие найдены в озере возле Александрии. Полоса эта тянется по берегу одноименного с ней озера на про­тяжении 30 стадий длины и 30 стадий ширины. Такова природа той мест­ности[56].

9. Когда плоты были построены, Веспасиан снабдил их таким количеством войска, какое он считал необходимым для уничтожения врагов, рассеявшихся по озеру. Последние не могли спасаться на сушу, так как все кругом находилось в руках врагов и не были также в со­стоянии сражаться на озере, ибо их маленькие, слабой конструкции, лодки, построенные наподобие пиратских, были слишком бессильны против плотов, а редевшие в них воины боялись приблизиться к нападавшим на них густыми рядами римлянам. Однако, они огибали плоты, а время от времени подходили также близко, бросая в римлян камни издали и дразня их перестрелками вблизи. Но оба приема нападения при­чиняли им самим больше вреда: ибо своими камнями, попадавшими в панцири римлян, они производили одно только постоянное бряцание, в то время как сами себя подвергали действию вражеских стрел; если же они осмеливались подходить близко, то были немедленно побеждаемы, прежде чем могли что-нибудь предпринять, и погибали вместе со своими лодками. Многих, которые пытались пробиваться, римляне прокалывали своими копьями, других, вскочив к ним в лодки, они убивали мечом, а иных они, атаковав своими плотами, брали в плен вместе с их челнами. Если погруженные в воду вновь выныривали на поверхность, их или на­стигала стрела, иди догонял плоть, а если они в отчаянии начинали цепляться за плоты римлян, последние отрубали им головы или руки. Велико и разнообразно было побоище пока, наконец, остаток, совер­шенно выбитый из сил и оцепленный на своих судах, не был оттеснен к берегу. Многие из них нашли смерть в озере, прежде чем они достигли берега, многие другие были убиты после того, как вышли на берег. Все озеро было окрашено кровью и полно трупов, ибо ни один человек не вышел живым. Чрез несколько дней по всей окрест­ности распространился страшный смрад; не менее ужасен был и вид ее; берега были покрыты обломками судов и раздутыми телами, которые, разлагаясь под знойными лучами солнца, заражали воздух, что не только приводило в отчаяние иудеев, но и внушало отвращение римлянам. Так кончилось это морское сражение. Включая и число еще раньше павших в городе, погибло тогда 6500 человек.

10. По окончании битвы Веспасиан сел в Тарихее на судейское кресло, чтобы отделить людей, нахлынувших извне и вовлекших всех в войну, от жителей города и чтобы совместно с начальниками решить вопрос о том, следует ли их оставить в живых. Все считали по­милование их делом опасным: как люди без родины, они наверно не останутся в покое и будут в состоянии принудить к войне силой даже тех, у которых они найдут приют. Веспасиан также признавал, что они не достойны пощады и что они своим спасением восполь­зуются во вред своим освободителям. Он поэтому останавливался только над тем, каким способом удобнее будет их извести. Убив их на месте, он должен был опасаться нового восстания коренных жителей, которые без сомнения не допустили бы добровольно заклания столь многих просящих; кроме того он сам не мог позволить себе напасть на людей, которые, доверившись его слову, передали себя в его руки. Но его друзья взяли верх над ним, сказав: против иудеев все позво­лительно и всегда нужно полезное предпочесть достойному, если нельзя и то и другое соединить вместе. Таким образом Веспасиан в двусмысленных словах обещал пришельцам пощаду, но позволил им выступить только по дороге к Тивериаде. Со сладкой верой в свою мечту, ничего дурного не подозревая, открыто неся с собою свои пожитки, они высту­пили по указанному им пути. Римляне же между тем заняли всю дорогу до Тивериады для того, чтобы никто не завернул в сторону и заперли их в город. Вскоре туда явился Веспасиан, который приказал всем собраться в ристалище. Здесь он приказал стариков и слабых в числе 1200 убить; из молодых он избрал 6000 сильнейших, чтобы послать их к Нерону на Истм[57]. Остальную массу, около 30400 человек, он продал, за исключением тех, которых подарил Агриппе. Царю он предоставил поступить с людьми, бежавшими из его обла­сти, как ему заблагорассудится; они, впрочем, были царем также проданы. Остальная масса из Трахонеи, Гавлана, Иппа и Гадары, состояла преимущественно из бунтовщиков, беглецов и других лю­дей, которые были вовлечены в войну постыдными делами, совершен­ными ими еще во время мира. Они были взяты в плен восьмого числа месяца Горпиая[58].

Конец 3-й книги.

 

[Исторический раздел] | [Иосиф Флавий] | [«Иудейская война» - Оглавление] |  [Библиотека «Вехи»]

© 2004, Библиотека «Вехи»