[Исторический раздел] | [«Кавказская война», т.1 - Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]

 

А.В. Потто

«Кавказская война»
(в 5-ти томах)

 

Том 1.

От древнейших времён до Ермолова

 

 

СУВОРОВ НА КАВКАЗЕ

 

В то время как Якоби занят был устройством Кавказской линии от Моздока до крепости св. Дмитрия, (ныне Ростов-на-Дону), Суворов, почти одновременно с ним назначенный на Кавказ, приступал к заложению нескольких приграничных крепостей и редутов по правому берегу Кубани, желая связать эту новую линию с Азовско-Моздокской. Начиналась славная эпоха присоединения Тавриды, ожидали новой турецкой войны, и укрепление границ со стороны Кубани становилось тогда делом весьма важным. Тысячи солдат работали над устройством укреплений, в то время как Суворову приходилось отбивать беспрерывные и беспокойные набеги закубанских горцев. Как лихой наездник, Суворов лично преследовал их с легкими своими отрядами.

Сооруженная Суворовым линия, начинаясь от нынешней Кавказской станицы, простиралась до устьев Кубани и заключала в себе четыре крепости и двадцать редутов; крепости были: Александровская, Марьинская, Копыл и Новотроицкая. Когда в 1778 году Турция окончательно признала независимость Крыма, линия эта была оставлена, и войска, занимавшие ее, отведены были в Россию. С этих пор Суворов, имея другие назначения, не находился при Кубанском корпусе, которым временно командовали сначала генерал-майор Рейзер, потом генералы Бринк, Леонтьев и Пилль. Но Суворову скоро опять пришлось быть в этом крае. Новая цепь укреплений, значительно затруднившая набеги черкесов, не могла нравиться и хищным, считавшимся в подданстве крымского хана, ногайцам, жившим по Кубани и кочевавшим в окрестностях Тамани и Ейска; и для них она имела фатальное значение.

Чтобы понять значение сооруженной Суворовым цепи укреплений, а также и последующей его деятельности на Кубани, необходимо ясно представить себе, что такое происходило тогда в том крае. К югу от Дона и его притока Маныча простиралась до самой Кубани обширная степь, по которой привольно кочевали ногайцы — настоящие хозяева края. За Кубанью начинались горы, и оттуда ежеминутно грозили нападения черкесов. Были ли ногайцы в мире с черкесами, враждовали ли с ними, на русских поселениях на Дону одинаково тяжко отзывались как мир, так и война между ними. Ногайцы то вместе с черкесами производили опустошительные набеги вплоть до Черкасска, грабя донские села и выжигая пастбища, то с огнем и мечом сюда же шли, гонимые черкесами. Занимая и укрепляя Кубань, русские смиряли край и обеспечивали свои донские поселения.

Но этим исчерпывалась только половина задачи. Ногайцы считались в подданстве крымских ханов и фактически очень часто подпадали под их влияние. Моздокско-Азовская линия казацких крепостей и поселений, прекратив сообщения ногайцев с крымцами сушей, южными степями через Дон, в сущности, совсем не отделила их от Крыма. Нынешний Керченский пролив, соединяющий Черное море с Азовским, узкий и удобный, делал сношения крымцев с ногайцами очень легкими. Устья Кубани и наносные полуострова, тут находящиеся, пункты Тамань и Анапа были, таким образом, во время войн весьма важными пунктами, занятие которых отдавало в руки ключ сношений с Крымом. Тут именно и оперировали русские в эпоху завоевания Крыма. Когда Крым стал русской провинцией, важность этих пунктов значительно уменьшилась и укрепления по Кубани, как мы видели, уже потеряли то значение, которое им придавалось.

Ногайцы между тем не представляли такого мирного населения, с которым бы легко жилось и после покорения Крыма и занятия Кубани, избежать с ними серьезной борьбы было трудно. Вся история их в этом краю, со всеми войнами с черкесами и набегами на Дон, приводила их к тому, что русское правительство не могло не желать отделаться от них. К истории их мы и должны теперь обратиться.

Главных ногайских орд было четыре: Едисанская, Едишкульская, Джунбулацкая и Будмацкая. Все они кочевали прежде в Бессарабии, но во время первой турецкой войны вступили под покровительство России и с дозволения императрицы Екатерины II поселились в нынешней земле Черноморского войска. Но в этом же краю с давних времен кочевали татары касаевские, наврузские и бестеевские, которые с появлением ногайцев большей частью ушли за Кубань и сделались непримиримыми врагами своих единоплеменников.

В первые годы своего поселения ногайцы, управляемые благоразумным и преданным России Джан-Мамбет-беем, жили довольно спокойно. Но едва Мамбет умер, как в орде начались волнения. Поводом к ним послужило возведение на крымский престол Шаниг-Гирея, прежнего ногайского султана, что оскорбило многих именитых мурз, считавших себя не ниже его по достоинству. Образовались две партии: покорных и непокорных хану; к последним пристали черкесы и вместе с татарами стали производить вторжения, разбои и опустошения в улусах тех, которые хотели оставаться послушными своему повелителю. Запылала междоусобная война. К этому бедствию между тем присоединились неурожаи хлеба и трав, чума, занесенная из Турции, и падеж скота. Гнев Божий явно тяготел в это время над остатками некогда сильного народа, более двухсот лет тиранившего Россию. Ослабленные вконец и лишенные почти всех средств к существованию, они врывались со своими стадами в богатые Манычские и Егорлыкские степи, принадлежавшие донцам. Эти-то поземельные споры двух давно враждовавших народов и имели, как увидим, решительное влияние на последующую судьбу ногайцев.

Во главе недовольных татар стоял в то время едисанский мурза Джаум-Аджи, твердый и честолюбивый старик, которого уважали ногайцы за откровенность, мужество и постоянную верность данному слову. Будучи непримиримым врагом черкесов, Джаум-Аджи вдруг, по одному обстоятельству, сделался их союзником. Во время последнего своего похода за Кубань он имел несчастье попасться к ним в плен и там, удрученный оковами и томимый голодом, вынужден был за свою свободу дать горцам клятву, что не только не будет вперед вести с ними войн, но и всячески постарается соединить их с ногайцами.

Имея некоторую заручку в орде и вместе с тем подстрекаемые Портой, черкесы решились открыть военные действия против русских, с тем чтобы и ногайцам помочь овладеть Манычской степью.

Это было в 1777 году. На Кубани стояли два донских полка, Кульбакова и Вуколова, которые вместе с Иллирическим гусарским полком [Иллирический гусарский полк был сформирован в 1765 году из славян и турецких и австрийских выходцев и поселен в Новороссийской губернии, известной прежде под именем Новой Сербии. Впоследствии этот полк был переименован в Константиноградский легкоконный.] держали кордонную цепь. На эти-то полки по указанию Джаума черкесы и обратили первые свои удары с удивительным искусством и дерзостью, как это видно из следующего примера.

Шестого июня, часа в четыре пополудни, на одном из постов вблизи Темрюка замечено было неприятельское судно, которое, мелькнув по реке, исчезло в камышах и больше не показывалось. Начальник поста счел нужным известить об этом полковника Кульбакова, стоявшего лагерем на довольно значительном от него расстоянии. Кульбаков приехал сам с двухсотенным отрядом, но так как тревога оказалась фальшивой, то он приказал казакам, утомленным быстрой ездой, расположиться на отдых, но коней не расседлывать. Ночью бушевала буря, а перед самой зарей окрестности Кубани покрылись густым туманом, за которым в нескольких шагах уже ничего не было видно.

В эту-то ненастную пору пятьсот черкесов, скрытно переплыв Кубань, зашли в тыл донцам и вдруг без выстрела и крика бросились в кинжалы. Кровь полилась мгновенно по всему бивуаку. Напрасно раненые и часовые кричали своим товарищам об опасности — их голоса заглушала буря, и прежде чем казаки очнулись, многие из них уже перешли от временного покоя к вечному.

При первых выстрелах Кульбаков явился посреди бивуака, и знакомый голос его ободрил казаков. Три-четыре десятка донцов, успевших вскочить на коней, примкнули к своему командиру и вместе с ним бросились в пики. Между тем, тревога распространилась по окрестным постам, и горцы, опасаясь быть окруженными, ушли за Кубань.

С этих пор черкесы не давали покоя нашим пикетам. Кульбаков и Вуколов, придвинувшись со своими резервами к самой Кубани, отражали нападения, и лишь однажды зимой посты их были сбиты более сильным неприятелем, который прорвался тогда до самого Копыла и был разбит только уже под стенами этого города.

Бдительность казаков, их опытность в кордонной войне заставили черкесов перенести свои действия в район, занимаемый гусарами. Здесь, в одну из темных ночей, им удалось действительно отогнать лошадей целого гусарского эскадрона, ходивших без присмотра. Эскадронный командир, разбуженный тревогой, бросился в погоню с пешими гусарами, но попал в засаду, был окружен и погиб вместе с людьми и лошадьми эскадрона.

Пока происходили эти набеги, ногайцы, со своей стороны, не оставались в бездействии. Собрав значительные силы, они под предводительством Товсултана, Джаума и Катарса потянулись к Манычской степи. Озадаченный внезапным движением мурз и полагая, что они нападут на Дон соединенными силами, по примеру недавно мечтавшего об этом Девлет-Гирея, атаман Иловайский приказал полкам, стоявшим в Задонской степи, спешить на соединение к нему в Черкасск и, кроме того, призвал к оружию всех жителей города. Готовность донцов отразить удар расстроила планы татар. Не успев завладеть Манычской степью, они охладели и к новым своим союзникам; так что, когда весной 1779 года черкесы бросились на Моздокскую линию, касаевцы первые отказали им в помощи, а джумбулакцы сами сделали на черкесов набег и разорили за Кубанью несколько аулов.

Вражда еще недавних друзей запылала со страшной силой. Первыми испытали на себе месть касаевские аулы, разбитые и разграбленные в то время, когда Дулак-султан с сильной черкесской партией возвращался из своего набега на линию. Та же участь грозила и джумбулакцам, но здесь черкесы ошиблись в расчете. Джумбулакцы встретили их двухтысячным войском и в происшедшем сражении нанесли поражение своим противникам, вынудив их бежать за Кубань. Между тем, разбитые ими касаевцы, оправившись, стерегли их в засаде, и только лишь черкесы подошли к переправе, напали на них с двух сторон и отняли все награбленное имущество. Сам Дулак-султан едва спасся в горы, большая часть его шайки погибла.

Но то была искра, брошенная в порох. Чувство мщения, всегда воодушевлявшее черкесов, не позволило им забыть своего поражения, и Дулак-султан принялся с такой энергией за сбор нового войска, что не прошло и двух месяцев со времени последнего похода, как он со свежими силами вновь уже вторгся в Ногайскую орду и опустошил берега Бейсуги, Есени и Еи. Слыша повсюду вопли разоренных жителей, ногайские мурзы решились поголовно ополчиться против неприятеля, чтобы разом окончить бедственную войну. На общем совете начальство над ополчением вверено было Мамбету Мурзабекову, едишкульскому мурзе, опытному и даровитому военачальнику, который на этот раз был облечен почти диктаторской властью. После нескольких мелких ошибок оба враждебные народа встретились наконец близ Ейского укрепления, и здесь в октябре произошло между ними кровопролитнейшее сражение. Черкесы были разбиты, но потеря с обеих сторон была громадная.

Ногайцы торжествовали победу, рассчитывая, что надолго избавились от своих докучных врагов. Но радость их была непродолжительна, так как в начале 1780 года черкесы опять внесли огонь и меч в ногайские орды. Один из этих отрядов, под начальством Дугузея, разбил джумбулакцев и прорвался до самого Ейска, но тут ногайцы напали на него с превосходнейшими силами и с лихвой отплатили за первую свою неудачу. Сам Дугузей был убит. Зато другие отряды, предводимые Дулак-султаном и Кизильбеком, разграбили несколько улусов и угнали множество татарских лошадей. К счастью, нападения их на русские отряды нигде не имели успеха. Так, есаул Лактионов с двумя сотнями донцов разбил в это время значительную черкесскую партию, подходившую под Ставрополь с Аслам-Гиреем, и самого его взял в плен, а тридцать казаков из полка Ребрикова в то же время разбили на Кубани впятеро сильнейшего неприятеля и этим отомстили за смерть своего есаула Терезникова.

Опустошительные вторжения черкесов в Ногайскую орду, кроме разорения народа, имели и пагубное влияние на характер людей, без того склонных к дикой свободе и вольности. Забытые на время междоусобные их распри возникли с новой силой, и весной 1781 года в орде вспыхнул мятеж против хана Шагин-Гирея. Порта спешила поддержать возмущение, но она ошиблась в расчете, предполагая приобрести через это влияние на край, — восставшие ногайцы менее всего думали о турецком подданстве. Они просто полагали, что русское правительство, устрашенное бунтом, уступит им Манычскую степь без боя, из одного опасения лишиться выгод, сопряженных с их обладанием, но этим надеждам не суждено было сбыться.

Как только сделалось известным, что толпы бунтовщиков приближаются к Ейску, атаман Иловайский отдал приказ: "Быть целому войску в ежеминутной готовности к походу против бунтующих татар". Оторванные от своего хозяйства в самую горячую пору, донцы тем не менее вооружились охотно, чтобы дать достойный отпор своим ненавистным врагам. В то же время и генералы Фабрициан и Пилль со своими корпусами двинулись к нашим границам. Окруженные со всех сторон и не имея обдуманного плана, как действовать в обстоятельствах для них неблагоприятных, ногайцы окончательно потеряли голову, и их коварные замыслы обрушились на них же самих пагубными последствиями междоусобной войны.

Опять возникли две партии, из которых одна настойчиво требовала примирения с ханом, другая же, во главе которой стоял Джаум, желала уйти за Кубань, чтобы пристать к черкесам. Взаимные пререкания окончились резней, во время которой много погибло народу как с той, так с другой стороны. Отбившись наконец с большим уроном в людях, благонамеренные мурзы достигли устья реки Кирпилей, где соединились с Мамбетом Мурзабековым, известным победителем черкесов. Он тотчас перешел в наступление, и сам атаковал мятежников. Двадцатого августа снова загорелось между ногайцами сражение, не имевшее, впрочем, никаких решительных последствий, кроме разве того, что в этом сражении был убит старший сын Джаума, Мансыр, и несколько мурз взято было в плен как с той, так и с другой стороны.

Огорченный потерей лучшего из своих сыновей, Джаум прекратил упорную битву и просил Мамбета удалиться в свои места, обещая вскоре последовать за ним, чтобы примириться с ханом. Но едва последний распустил аулы, как Джаум со свежими силами напал на него врасплох и разбил наголову. Побежденные мурзы бежали в Ейск, а мятежники принялись за грабеж покинутых ими кочевий.

Случилось, что одна из шаек напала при Чалбасах на рыбные промыслы Маркова, где одиннадцать работников, малороссов-крестьян, оказали ей неожиданно сильное сопротивление. Не имея пуль, упрямые хохлы заряжали ружья оловянными пуговицами с кафтанов и, отстреливаясь таким образом, несколько часов выдерживали неравный бой с неприятелем, осыпавшим их своими стрелами. Только совершенное истощение пороха заставило их ретироваться в камыши, и лишь тогда татарам удалось наконец овладеть заводом.

Джаум между тем отошел на Кубань и там собрал военный совет для окончательного решения участи ногайцев. Голоса разделились: старый едишкульский мурза Муса, один из главных зачинщиков мятежа, предложил удалиться в Сунджук и оттуда морем пробраться в Бессарабию. Кое-кто разделил это мнение, но с ними не согласился Амурат-султан, который, как сын горского владельца, требовал лучше отдаться черкесам. Предложение это, одобренное почти всеми, отвергнуто было Джаумом, который убеждал не спешить, а дождаться более благоприятных обстоятельств, отстаивая в случае нужды грудью свою независимость.

По всей вероятности, спор, начатый при этом, окончился бы новой резней, но слух о приближении русских войск заставил все партии поспешно бежать за Кубань, где каждый мог распорядиться собой уже по своему усмотрению.

Казалось, что после удаления главных мятежников спокойствие должно было бы водвориться в крае. Но этого не случилось, волнения не прекращались весь 1782 год; и до тех пор, пока существовала на Кубани орда, нечего было и думать о заселении степного пространства нынешней Ставропольской губернии губернии каким бы то ни было оседлым мирным населением.

Таврида в это время только что поступила в число русских провинций. Жители отдыхали от смут и междоусобий, терзавших Крым в продолжение двенадцати лет и особенно в последнее царствование несчастного хана Сагиб-Гирея. Посетив Петербург и прельстившись устройством войск, правлением и бытом русских, хан вздумал преобразовать свой край и действительно перенял некоторые европейские обычаи. Но так как всякое преобразование государства требует непоколебимой настойчивости и железной воли, то хан, слабый, не имевший никакой власти над умами народа, успел возбудить только ненависть и мятежи. Родной брат его, Батый-Гирей, принял начальство над мятежниками и осадил хана, укрывавшегося в стенах Кафы с немногими преданными ему вельможами. Императрица Екатерина II восстановила его на шатком престоле, но вскоре восстала против него Оттоманская Порта, и янычары наводнили Таманский полуостров. Хан, не имея возможности противиться им вооруженными силами, послал в Тамань для переговоров молодого князя, сына Чагир-Агадура, своего первого поверенного. Посланному отрубили голову. Раздоры и бунты вспыхнули сильнее прежнего, и хан, убедившись наконец в слабости своего государства, отдался под власть русской императрицы, и сам удалился с большим пенсионом в Россию.

С уничтожением Крымского царства Потемкин решился наконец положить предел необузданному своеволию и ногайского народа. Он приказал переселить его в обезлюдевшие после пугачевского бунта Уральские степи и поручил исполнение этого дела Суворову, которого нарочно для этой цели вызвал из Крыма.

Приняв немедленно Кубанский корпус, Суворов прибыл в Тамань и отсюда разослал прокламации к ногайским старшинам, приглашая их собраться к Ейску, чтобы выслушать отречение законного их повелителя Шагин-Гирея от крымского престола и принести присягу на верность русской монархине.

В назначенный день, двадцать восьмого июня, вся степь вокруг города Ейска покрылась татарскими кибитками. Суворов постарался придать насколько возможно более торжественности празднику. Все русское войско поставлено было в ружье, в полковых церквах служили молебны за здравие и долгоденствие императрицы, новой повелительницы древней Тавриды, откуда воссиял России свет истинной веры. Гром пушек и колокольный звон возвестили народу об окончании религиозной церемонии. Тогда Суворов, сопровождаемый блестящей свитой, явился в кругу ногайских старшин и громким голосом прочитал манифест Шагин-Гирея, в котором он, отказываясь от престола, уступал свое царство русской императрице. Ногайцы выслушали манифест спокойно и от лица всего народа тут же присягнули на верность новой повелительнице.

После этого начался пир. Сто волов и восемьсот баранов было изжарено и сварено для угощения народа. Шесть тысяч ногайцев засели на разостланных коврах и, забывая постановления Корана, дружно осушали кружки с вином, медом и пивом. Два дня длился пир и на третий завершился народными конскими скачками и джигитовкой.

Между тем Суворов, исполняя волю светлейшего князя Потемкина, успел уговорить тут же многих почетнейших мурз и султанов к переселению с Кубанских степей на раздольные кочевья за Волгой. Через неделю несколько тысяч ногайцев уже готовы были двинуться в путь. Казалось, все должно было обойтись спокойно и мирно, но Суворов знал, с кем имеет дело, а потому, пируя, принимал все меры предосторожности против новых своих друзей.

Предосторожности эти оказались как нельзя более уместными. Неожиданная весть о переселении орд на Урал поразила умы диких ногайцев, враждебно относившихся ко всякой новизне. Вдобавок возник слух, что русские нарочно ведут ногайцев в непроходимые степи с целью погубить их. Повсюду послышался глухой ропот и призыв к оружию. Междоусобная брань запылала так быстро, что прежде чем русские успели вмешаться, уже погибли все лучшие и преданнейшие России люди. Десять тысяч мятежников устремились на роту Бутырского пехотного полка, содержавшую форпост на речке Ее. Командир роты, поручик Житков мужественно выдержал несколько яростных атак, но, вероятно, погиб бы, если бы не подоспели на помощь сперва эскадрон князя Кекуатова, а потом полковники Телегин и Павлов со своими отрядами. Тогда, по словам Суворова, началась ужасная рубка татар. Самый главный их предводитель, кунакайский мурза, был убит. Об этом поражении ногайцев Суворов известил атамана Иловайского, двигавшегося к нему на помощь, следующим лаконичным письмом: "Ваше превосходительство! Остановитесь. Полно! Все теперь благополучно, только канакаевцы почти все перекрошены. Самого (Канакая) небрежно прострелили в ухо". Татары загнаны были в болотистую речку и, не видя спасения, в припадке бессильной злобы, сами истребляли свои драгоценности, резали жен и бросали в воду младенцев.

Сильное поражение не только не образумило ногайцев, но еще более воспламенило их злобу. Составился новый и весьма опасный заговор. Было условлено, что одна часть ногайцев произведет опустошительный набег на донскую землю с целью отвлечь внимание и силы Кубанского корпуса, а другая в то же время по данному сигналу должна была броситься на русские отряды и, истребив их, бежать за Кубань, где черкесы обещали им помощь.

Этому хорошо задуманному плану, однако, не суждено было сбыться. В то время, когда ногайцы двигались к Дону, оттуда, по требованию Суворова, шли три казачьих полка под начальством известных своей решительностью и быстротой действий Серебрякова, Попова. Они случайно открыли сильное скопище ногайцев, стоявшее на речке Кую-Ея, и десятого сентября напали на него совершенно внезапно. Произошла жаркая битва. Татары были наголову разбиты и преследуемы донцами до позднего вечера.

Между тем мятеж охватил все ногайские орды. Незначительная русская пехотная стража, находившаяся при них, была изрублена, и, увлеченные этим легким успехом, ногайцы устремились к Ейску, думая внезапно овладеть городом. Пристав Лешкевич успел, однако же, отбить их с уроном. Тогда ногайцы отступили, но, соединившись с черкесами, снова осадили Ейскую крепость. Три дня татары с бешенством нападали на крепостную ограду, но, не имея пушек, не могли овладеть ею и, наконец, видя полную неудачу, бежали за Кубань.

Суворов верно рассчитал, что быстрый удар мгновенно может погасить восстание, а потому решился перенести военные действия на вражескую землю. Русские войска перешли Кубань. Здесь присоединились к ним донцы со своим атаманом Иловайским, и весь отряд на рассвете первого октября скрытно приблизился к ногайскому стану, раскинутому на правом берегу Лабы, верстах в двенадцати от нашей границы. Неожиданное появление русских навело на ногайцев ужас, скоро уступивший, однако, ввиду безвыходного положения, место отчаянному мужеству. Близ урочища Керменчика, в двенадцати верстах от Кубани, произошло кровавое дело, продолжавшееся с рассвета почти до полудня. Предводимые Иловайским донцы сломили стойкую оборону татар и, разъяренные сопротивлением, не давали никому пощады. Долго копившаяся злоба их выразилась ужасным возмездием. Более четырех тысяч ногайцев и черкесов захвачены были в плен; места же, где кипела битва, и все окрестные долины были завалены трупами.

Страшный урок, данный мятежникам, был так поучителен, что навел панический страх не только на все Закубанье, но даже на крымских татар. Последние тысячами бежали в Турцию, опасаясь подвергнуться подобной же участи. Крым вскоре опустел и до настоящего времени еще не достиг той цифры народонаселения, которая была в нем при ханах. Ногайцы поступили иначе. Только злейшие противники России отдались под покровительство черкесов, остальные же явились к Суворову с повинной головой и были им переселены в Крым. На местах, где прежде кочевали ногайцы, поселено впоследствии Черноморское казачье войско.

Императрица щедро наградила участников этого похода. Суворову пожалован был орден св. Владимира 1-ой степени, а атаману Иловайскому — чин генерал-поручика и орден св. Владимира 2-ой степени. Почти все казацкие старшины получили штаб-офицерские чины, и донцы, возвратившись домой, торжествовали победу над своими исконными врагами, в течение столь долгого времени не дававшими им покоя.

 

 

[Исторический раздел] | [«Кавказская война», т.1 - Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]

© 2007, Библиотека «Вѣхи»