[Исторический
раздел] | [«Кавказская
война», т.1 -
Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]
А.В. Потто
«Кавказская война»
(в 5-ти
томах)
Том 1.
От древнейших времён до
Ермолова
Величайший из шахов Персии, Лев Ирана, как
его называют история и народ, шах-Аббас занимал персидский престол на самом
переломе XVI и
XVII веков. Это была одна из
тех исторических личностей, отмеченных судьбой, которым суждено изменять лицо
земли, разрушать и основывать царства. Его значение собственно для Грузии было
так громадно, что народ грузинский связал его имя с целым рядом грандиозных
легенд. По представлениям народным уже самое рождение его было знамением
грядущих бед, отмеченных пророческой катастрофой.
В тот самый вечер и в ту самую минуту,
когда шах-Аббас родился, великое землетрясение, как знамение Божьего гнева,
разрушило древнейшую святыню Грузии — обитель святого Георгия, находившуюся в
окрестностях города Телави.
Это землетрясение, о котором
свидетельствуют и летописи конца XVI века, было до такой степени местное, что его не
слышали даже в Телави, стоящем от монастыря не далее как в двадцати верстах.
Царь был в это время на охоте. В тихий и ясный вечер, окруженный придворными,
охотниками и телохранителями, он проезжал мимо обители; зурна оглашала леса и
горы, азарпеша переходила из рук в руки, и никто не хотел смотреть на старцев,
вышедших за монастырскую ограду с поклоном. Вдруг прокатился подземный гул,
земля встрепенулась, и вековые здания покровителя Иверии покачнулись,
наклонились долу и рухнули с ужасающим треском. Что произошло тогда в царском
поезде, трудно изобразить. Большинство всадников вылетело из седел, многие упали
вместе с конями; царь был в числе последних и при падении тяжко расшибся. Между
тем наступили сумерки, налетела с гор страшная буря, туча нависла над Телави, и
смущенный народ, собравшийся на встречу царя, пустился по домам. Тогда из толпы
возвысился грозный обличительный голос какого-то
юродивого.
— Тавады, нацвалы и народ! — вскричал он.
— В ваших глазах поник к земле величайший из храмов православной земли. Его
высокое чело отразило бури веков, а теперь поникло — в тихий час вечера, в
кротком сиянии умирающего дня. Поистине, это великое знамение грядущих на нас
бед, ибо неправды наши превзошли высоту наших храмов. В эту самую минуту родился
в Иране жрец, который придет заклать нашу свободу, и путь его обагрится нашей
кровью. Плачьте, грузины! Родился шах-Аббас!
Прошли десятки лет, и шах-Аббас является
властителем Ирана (1585-1628). Гениальный политик и великий полководец, он верно
оценивает важное значение Грузии для своего государства в борьбе его с Турцией и
направляет все силы на то, чтобы не только не упустить своего влияния на страну,
но совершенно слить ее с Персией, последовательно распространяя в ней религию,
язык и нравы персидского магометанства. Встречая сопротивление в духе народном и
выведенный раз на путь кровавого нашествия, он не поселяет магометан у подножия
Кавказских гор, как делал это Тамерлан, а напротив, разоряя города, силой уводит
христиан в Персию. До сих пор около Испагани есть много деревень грузинских и
армянских, жители которых, утратив веру, сохранили язык своих предков. Царей
грузинских земель шах старался приближать к своему двору, царевичи нередко и
воспитывались в столице шаха, усваивая там нравы, понятия, а иногда и веру
персов.
Царь кахетинский, Александр
III, со своей склонностью к
туркам и сношениями с русским царем Борисом Годуновым, является прямым и
непосредственным противником политики шах-Аббаса, и первые удары ее обрушиваются
именно на него. Мирные средства шах-Аббаса, как всегда, состояли прежде всего в
последовательном проведении принципа divide et
impera — разделяй и властвуй.
И после того, как шах в войне с Турцией имел возможность убедиться в
ненадежности Александра, он устроил так, что вооружил против него собственных
его детей.
На этом примере можно видеть, какой
разврат власти вносил шах-Аббас в Грузию, каким полным нравственным разложением
грозил он ей, как несомненно добился бы всех своих политических целей, если бы
своим крайним направлением не вызвал другой крайности — крайности отчаяния. И мы
увидим в дальнейшей истории шах-Аббаса ряд великодушных граждан, в которых не
вымерли еще остатки древней доблести и способности самопожертвования, спасшие
Грузию от последствий всеразлагающего влияния персидского
политика.
Вызванный шахом дух измены и раздоров в
семье Александра получил свое первое выражение в том, что старший сын его,
царевич Давид, с позволения персидского двора заключил брата Георгия в крепость,
отца — в темницу и сам завладел престолом (1605). Когда в том же году умер
другой сын Александра, Константин, принявший при шах-Аббасе магометанство, с
персидским войском явился в Кахетию и завладел престолом, убив отца и брата. Но
ценой не одних преступлений он купил престол, а и обязательством, данным шаху,
прекратить всякие сношения с Россией и поставить Кахетию в вассальную
зависимость от Персии. Грузию спасла на этот раз царица Кетевань, вдова Давида
II. Она разбила приверженцев
Константина, убила его самого и стала править именем сына своего, Теймураза.
Хитрый шах внешне примирился со смертью преданного ему царя и, как говорят,
сказав: "Отцеубийца достоин смерти", утвердил на престоле Теймураза, бывшего в
то время при персидском дворе. "Ступай в Кахетию и постарайся не допускать
волнений в этой стране", — сказал он Теймуразу.
В то же самое время картлийский царь
Георгий X, не согласившийся
принять магометанство, был отравлен, и престол его отдан шах-Аббасом сыну его,
Лаурсабу II (1605). Но в
первые же годы царствования Лаурсаба случилось обстоятельство, получившее
фатальный смысл. Еще в царствование отца Георгия X, Симона I, когда над Картли гремели военные бури и страна
была раздираема междоусобиями, из небогатой дворянской семьи выдвигается некто
Георгий Саакадзе, которому суждена была замечательная роль в истории грузинского
народа. Отличаясь наружной красотой, даром слова и силой убеждения, отвагой и
решимостью, он при первом же появлении на военном поприще обратил на себя
внимание. Симон возвел его в достоинство тархана; преемник Симона, Георгий
X, пожаловал его званием
владетельного князя с титулом моурава, и молодому Саакадзе не было еще и
двадцати семи, как он уже сделался самым приближенным лицом к царю Лаурсабу.
Гордая грузинская аристократия не могла снести быстрого возвышения человека
незнатного дворянского рода, начались интриги, и от царя Лаурсаба потребовали
даже смерти, моурава. Саакадзе, вероятно, пал бы жертвой аристократии, но в этой
самое время случилось, что возвращавшиеся из Персии грозные турецкие силы
надвигались на Грузию со стороны Триолетских гор. Передовой грузинский отряд,
посланный под предводительством двух лучших грузинских полководцев, Захария и
Ярали, был истреблен вместе с предводителями в горных теснинах, и неприятель
занял Манглис и Квельту. В Квельте турки схватили священника Федора, известного
в то время своими учеными трудами, и под угрозой смерти потребовали от него,
чтобы он провел в местопребывание царя летучий отряд, намеревавшийся захватить
Лаурсаба. "Не пожертвую вечной жизнью временной, не буду предателем царя", —
сказал себе этот грузинский Сусанин. Он завел врагов в непроходимые горные дебри
и, спасая царя, сам погиб мучительной смертью. Но опасность от того для страны
не миновала, и царь из Цхиретского замка с отчаянием в сердце смотрел на
несметные вражеские войска, покрывавшие живописные долины. И вот, в этих-то
трудных обстоятельствах, когда гордая аристократия потеряла голову, Саакадзе
берет на себя спасение родины, требуя себе лишь права полного распоряжения
битвой.
На следующий день в Схеретской лощине, на
берегах Куры, началось сражение. Слабые числом, но движимые ненавистью к
пришельцам и воодушевленные своим предводителем, грузины бросились в рукопашную
битву, и сам Саакадзе рубился в передних рядах. Турки не уступали. Но тут
случилось, что храбрый князь Заза Цицианов, пробившись до самого паши
Дели-Мамад-хана, сбил его с лошади и, соскочив с седла, успел отрезать ему
голову, прежде чем турецкие всадники подоспели на выручку. Держа голову паши в
зубах за длинную бороду, Цицианов отчаянно пробился сквозь ряды окруживших его
врагов и, покрытый кровью, бросил к ногам царя свой страшный победный трофей. И
это обстоятельство решило победу. Крики восторга встретили героя в рядах
грузинских войск. Турки, пораженные виденным, побежали, и грозные полчища были
истреблены горстью грузин.
Царь и двор на третий день посетили
Саакадзе. Там Лаурсаб увидел сестру его, отличавшуюся замечательной красотой,
увлекся ею страстно и порешил на ней жениться. Напрасны были советы моурава,
предчувствовавшего печальные последствия неравного брака, напрасны были
убеждения царицы-матери и настояния двора — царь не отказался от своего
намерения, и брак состоялся. Сильные князья и вассалы, оскорбленные поступком
царя, восстали на него поголовно и во имя поддержания трона, потерявшего будто
бы уважение в глазах народа с тех пор, как сестра простого дворянина взошла на
него царицей, потребовали не только расторжения брака, но и истребления всего
ненавистного им рода Саакадзе. Составился тайный заговор.
Однажды моурав получил приглашение на
царскую охоту, но едва он прибыл в загородный дворец, как один из преданных
людей предупредил его о кровавом замысле. Не теряя времени, Саакадзе вскочил на
неоседланного коня и поскакал в свой замок, чтобы спасти себя и свое семейство.
За ним немедленно отрядили погоню, но она уже не нашла Саакадзе в замке.
Проскакав в поспешном бегстве огромное расстояние в одну короткую ночь, он успел
укрыться с женой и детьми у тестя своего, арагвского эристата. Замок его был
разграблен и обращен в груды развалин и пепла.
Грузия надолго потеряла одного из своих
лучших сынов, который мог бы быть ей бесконечно полезен.
Оскорбленный герой, не зная убежища в
своей, собственной родине, изменил ей: он удалился в Персию к шаху и предложил
ему завоевать Картли. И что же мог он предложить ему, кроме измены?
Рассказывают, что раз, в минуту гнева, он воскликнул: "Горе Картли! Нет ей
покоя, пока жив царь Лаурсаб!". Шах хорошо понял выгоду лишения Картли ее
единственной опоры и надежды и с почестями принял Саакадзе. Но он не считал
нужным пока употребить моурава против Картли, совершенно понимая возможность
обращения его к родине: он посылает его в Индию и на войну с турками — и скоро
слава индийских и турецких побед Саакадзе разнесла его имя по всему Ирану; его
подвиги поспевали поэты, и песни эти, достигая Тифлиса, гор и долин Картли,
распевались персиянами к страху двора и жителей страны.
Таким образом, и Картли и Кахетия,
наиболее влиятельные из грузинских государств, лежали распростертыми у ног
Персии, во власти слабых царей и без опоры сильных, изменой и междоусобием
удаляемых из страны. Шах-Аббас понимал, что он уже не встретит особого
сопротивления в ослабленных царствах, а с другой стороны, зная всю устойчивость
религиозных верований в народе, он довольствуется обращением в магометанство
только царей и князей, а народ решает покарать мечом и выселением в Персию и
только ищет приличного повода к войне. В 1615 году он является в Ганже, посылает
оттуда кахетинскому царю извещение о намерении начать войну с турками и,
руководимый советами Саакадзе, требует выдачи сына в заложники в ручательство
того, что Теймураз не склонится на сторону турок. Царь, понимавший вероломную
политику шаха и знавший, что никакой войны совсем не предполагается, сначала
было отказался, но потом, по настоянию боявшихся мщения кахетинцев, отправил к
шаху младшего сына под надзором своей матери Кетевани.
— Я не кормилица, чтобы воспитывать
малолетних, — ответил ему шах и требовал старшего сына.
Теймураз уступил. Тогда шах потребовал к
себе и его самого. Рассчитывая между прочим на содействие Лаурсаба картлинского,
Теймураз отказался отправиться к шаху, но тот принял свои меры. Чтобы возбудить
против Теймураза подданных, он приказал персам обходиться с населением ласково и
не жалел подарков и почестей. И скоро Теймураз и Лаурсаб, оставленные
подданными, перешедшими на сторону шах-Аббаса, должны были бежать в Имеретию.
Отправив мать и детей Теймураза в Шираз, шах прошел Кахетию и Картли и из Гори,
лежащего верстах в сорока от Тифлиса по дороге в Имеретию, начал переговоры с
царями. Он воспользовался случаем сообщить стороной Лаурсабу, что любит его и
щедро наградит, если тот явится к нему, а что Теймураз ему вечный враг. Шах не
упустил случая приласкать и имеретинцев, через которых он вел переговоры с
царями, и при этом случае вручил имеретинским вельможам богатую, окованную
золотую саблю свою, прося повесить ее, как дар, на стене любимого ими храма
святого Георгия в местечке Мравалзале. Конечно, шах-Аббас делал это не из любви
к христианской религии. Сабля эта, как свидетельствует один путешественник,
находилась на стене храма еще в 1745 году, но куда она девалась впоследствии —
неизвестно.
Лаурсаб поддался на обман и тайком от
Теймураза ушел из Имеретии. Шах принял его ласково и оставил его в Тифлисе, а
сам удалился. Рассказывают, что, покидая столицу Картли, шах остановился у
моста, с которого видны были минеральные бани, и, указывая царю на красоту
местности, говорил: "Я бы взял отсюда эти виды, если бы то было возможно; самое
лучшее богатство твоего царства и города -бани минеральных вод". Лаурсаб
ответил: "Великий шах, и я, и царство мое, и виды эти — все принадлежит тебе".
Но не долго царь оставался свободным. Вскоре мы видим его с шахом на охоте в
лесах Карабаха; из Карабаха, под видом охоты же, его перевозят в Мазандеран, и
когда здесь ни угрозы, ни обещания не склоняют его к исламу, шах отправляет его
в Шираз, где, после долговременного заключения в темнице, его задушили тетивой
(1622).
С Лаурсабом прекратилась прямая линия
царей Картли, и владетели ее престали быть даже христианами. Царем же Картли шах
назначает магометанина Баграта V (1616-1619).
В то время как Лаурсаб сделался жертвой
политики шаха, Теймураз фактически низложен был с престола, а в Кахетии оставлен
персидский гарнизон под начальством вероотступника царевича Иессея, в
магометанстве Исахана, двоюродного брата Теймураза. Но три месяца спустя после
удаления шаха Исахан воротился на царство. Шах решил жестоко наказать ослушников
своей воли — и наступает время кровавого нашествия персов на
Грузию.
Шах послал вперед часть войск, чтобы
преградить Теймуразу отступление в Имеретию, но Теймураз первым напал на
персидский отряд и обратил его в бегство. Приближение главных сил шах-Аббаса,
однако же, изменило все дело; передовым отрядом персидского войска командовал
Саакадзе, и появление народного героя во главе вражеских полков сразу подорвало
дух народа: все бросили бесполезное оружие и бежали в горы. Теймураз снова ушел
в Имеретию.
В 1617 году войска шах-Аббаса вступили в
Кахетию, все попирая на пути, все заливая кровью, обращая в пепел города, грабя
монастыри, разбивая иконы и кресты и обращая священные украшения на туалеты
своего гарема. Христиане вместо защиты собирались в церкви, каялись и молились,
готовясь к смерти, и вместе с церквями были сожжены тысячами. Лезгины, со своей
стороны, по требованию шаха убивали и пленяли тех, кто бежал к ним в горы.
Предание сохранило рассказ о кровавой расправе шаха, совершенной в одном из
монастырей Гареджийской пустыни, каменистой, безводной, прорытой ущельями. Под
развалинами монастырского храма, внутри алтаря поныне стоит престол, а на нем
вместо священной утвари — человеческие кости, связанные крестообразно. Вот
эти-то кости и дали название целой лавре, именующейся Моцамети, — лавра
Мучеников. Здесь шесть тысяч иноков были избиты в святую пасхальную ночь по
повелению шах-Аббаса. Существовал обычай, по которому братья всех двенадцати
обителей Гареджийской пустыни собирались в пасхальную заутреню именно в эту
лавру, как большую из всех; к тому же великий день был и храмовым праздником
этой обители. И вот шесть тысяч иноков со свечами в руках обходили церковь,
построенную на вершине горы, и воспевали радостно "Христос Воскрес", не
воображая, как сами они были уже близки к переходу в вечность. Далеко за Курой,
на краю обширной степи Карайской, увидел шах-Аббас ночью необычайное освещение —
какие-то огни двигались и мерцали на вершине горы, там, где он предполагал
совершенную пустыню. "Что за огни?" -спросил изумленный шах. "Это Гареджийские
пустынники празднуют свою Пасху", — ответили ему. "Истребить их!" Напрасно
приближенные шаха представляли ему, что пустынники не носят оружия, никому не
делают зла, а напротив, за всех молят Бога, и что сам пророк повелевает щадить
таких молитвенников. Шах ничего не слушал. К рассвету отряд конницы прискакал в
лавру. Шла литургия, и только что иноки приобщились Святых Тайн, как вломились
персы и через несколько мгновений шесть тысяч трупов лежало на церковном
помосте, залитом кровью. С тех пор опустела большая часть обителей пустыни.
Церковь причла погибших к лику мучеников и установила праздновать избиение шести
тысяч на второй день Пасхи, а благочестивый царь Арчил собрал святые кости и
соорудил над ними небольшую церковь.
В это же время, овладев Мцхетом, шах
захватил в свои руки и величайшую святыню христианского мира — хитон Господень.
Позже, как увидим, он отослал его к московскому царю. И ныне риза Господня,
разделенная на части, составляет достояние Успенского собора в Москве, большой
придворной церкви и Александро-Невской лавры в Петербурге.
Приведя страхом смерти всю страну в
невольное повиновение, шах-Аббас назначил Кахетии своего правителя с персидским
войском и увел массы народа в неволю для поселения их в персидских провинциях. С
царями Грузии Лев Ирана заключил мирный договор, обязуясь не обременять Грузию
данью, не изменять ее религии, оставить церкви неприкосновенными и не строить
мечетей, однако же, выговорив условие, чтобы пари грузинские были непременно
магометанами, хотя и грузинского происхождения. Этим договором, сохранившим
только наружность независимости и свободы грузинских царств, потерявших во время
нашествия множество представителей своей религии, но сохранивших склонную к
магометанству аристократию и магометан царей, шах-Аббас окончательно упрочил
персидское влияние на Грузию. И только народу, преданности, вере и самобытному
духу его Грузия обязана сохранением своей духовной независимости и возможностью
возрождения в будущем. Из недр народа вновь выдвинулось сильное духовенство,
имевшее неотразимое влияние на царем и на магометанскую аристократию, и глава
духовенства, католикос, является не раз в дальнейшей истории Грузии источником
освободительных движений. И благодарный народ отразил эту роль духовенства в
своих легендах.
Этот вечно деятельный дух народа сказался
во времена шаха не одним сопротивлением народных масс, уходивших в горы, но и
подвигами, в которых светится непреодолимая и безграничная преданность вере
предков и отечеству. Есть легендарная история (се рассказывает И.Д. Попка),
созданная самим народом и показывающая, что он не хотел признавать за шахом
победу, как бы сознавая, что тому не одолеть народную силу. В ней рисуется шах
не победителем, а побежденным, и побежденным именно любовью к
отечеству.
Вот эта легенда.
Завладев всей Кахстией и большей частью
Каргли, однажды шах-Аббас сидел у дверей своего шатра; главный мирза доложил,
что от грузинского царя прислан посол с подарками. Явился картлийский тавад,
высокий и стройный, "как тополь на берегу Куры". Он поверг к ногам шаха корзину
со свежими плодами, и шах похвалил плоды. "Чох-Гюзель!" ("Очень прекрасно!") —
повторял он; выбрал самое большое яблоко, съел его, выплюнул семена на ладонь и
приказал подать копье. Боднул он гибким копьем землю, бросил в нее семена и,
обратившись к картлийцу, сказал: "Кланяйся царю и скажи, что пока из этих семян
не вырастет сад и я не вкушу плодов от него, до тех пор не выйду из вашей земли,
где мне спится лучше, чем дома". — "Бэли!" ("Хорошо!") — ответил тавад. И,
выбравшись из двора шаха, пораженный унижением своего царя и родины, он с
решимостью подумал: "Пожертвую моей милой, моей ненаглядной Хорошаной — отчизна
дороже жены!"
Его звали Шио; дом его стоял на самой
границе Кахетии и Картли. Он сам был картлиец, а жена его кахетинка, и тогда не
кончился еще их медовый месяц.
Надо сказать, что шах-Аббас отдал
чудовищный приказ с каждой новой луной набирать в городах и селах пятьдесят
красавиц и приводить их в персидский лагерь. Шах сам раздавал их своим воеводам.
Но был один хан, по имени Алла-Верды, который не довольствовался дарами "брата
Луны" и сам грабил такую же дань. Это был самый сильный хан, предводитель
татарской конницы, которая составляла лучшее войско кизильбашей. Хан Алла-Верды
стоял отдельным станом около Телави, и так как уже некого было бить, то каждый
день он выезжал на охоту с соколами, а вечером ему представлялась дань в образе
красивой грузинки.
Между тем грузинский царь с тавадами и
остатками разбитого войска стоял около Мцхета на крепкой позиции, образуемой
слиянием Куры и Арагвы. Когда была смята военная сила, поднялась сила другая, не
падающая под ударами оружия. Духовенство вышло из своих келий и взяло в свои
руки спасение отечества. Как в старой удельной Руси, оно мирило сильных,
соединяло слабых, ободряло малодушную толпу и создавало силу там, где уже ее не
было. Князья, не думавшие никогда сойтись, сходились под царской хоругвью,
обнимались и клялись над хитоном Господним умирать друг за друга. Между тем
просили помощи от единокровной Имеретин и просили ее от единоверной Москвы.
Войско царя усиливалось с каждым днем. Все желали перейти в наступление. Ожидали
только русской помощи с Терека и с Днепра.
В таком положении были дела, когда тавад
Шио прискакал к своей Хорошане и сказал ей: "Спаси
отечество!"
— Ра-ари! (Какие речи!) Слабой ли женщине
спасти отечество, когда и храбрейшие тавады бездействуют, забившись в безопасный
угол между Курой и Арагвой!
— Где сестры обнялись, где Кура и Арагва
слились на вечный союз, как мы с тобой, там соединились разрозненные силы
Иверии. Это уже последние силы — больше нет! И всего этого горсть, а кизильбашей
несметное число. Что же мы можем сделать? Честно умереть — и только! Но это не
спасет отчизны, которая погибнет вместе со смертью последнего тавада. Но где уже
храбрейшие люди не могут ничего, там женщина может все... Не силой руки, нет, но
безмерным величием любящего сердца... Пожертвуй собой!.. Отдай свою любовь,
отдай ее на короткий срок — от вечерней звезды до утренней — хану
Алла-Верды.
Хорошана помертвела.
— Не главный стан хана с несметной силой
кизильбашей страшен грузинам, — продолжал восторженно Шио. — Их геройская
уверенность колеблется только перед Львом Азербайджана, перед ханом Алла-Верды.
Отложись он от шаха — и Грузия спасена! А ее надо спасти, спасти во что бы то ни
стало, и ты одна это можешь — не силой, а жертвой! Пришел час жертв безмерных,
неслыханных, на которые дает право только любовь к
отечеству.
И долго говорил благородный картлиец, и
дивны были его речи, каких не слыхал еще мир. Хорошана постигла наконец величие
жертвы, нашла в неизмеримой глубине своего любящего сердца неведомую силу — и
решилась.
Скоро Хорошана появляется в персидском
стане, трепещущая и смущенная. Смущение только увеличило ее красоту, и хан
Алла-Верды клялся бородой пророка, что никогда еще не видывал подобной
красавицы. Наступила мрачная ночь. Гроза разразилась в горах, дождь заливал
долины, буря срывала шатры в татарском стане. Под шелковым наметом хана шел
ожесточенный спор. Алла-Верды не соглашался на цену, которой требовала грузинка.
Он предлагал ей все свои сокровища, все, кроме измены шаху. Хорошана отвергала
все и требовала только измены. Не раз могучий хан приходил в порывы неистового
бешенства, не раз заносил над ней канджар. Хорошана все выдержала — и не сбавила
цены.
Следующий день хан просидел в шатре
задумчив и свиреп, не прикасаясь к пилаву. Весь лагерь примолк, и никто не смел
разговаривать громко. В полночь хан согласился на цену, требуемую Хорошаной, и
поклялся бородой пророка.
Утром весь лагерь шумел и пировал,
приближенные хана получили большие подарки. Но вот скачет гонец от шаха с
известием, что к грузинам пришли стрельцы с Терека и казаки с Днепра и что гяуры
выступают из Мцхета. Шах требовал, чтобы Алла-Верды присоединился к нему через
три дня. "Бэли", — сказал Алла-Верды гонцу и отдал приказ ковать лошадей и
готовиться к походу в большой аджамский стан. Клятва была забыта, а в душе
Хорошаны зрела месть и решимость в ту же ночь отрезать голову клятвопреступнику.
Но когда ей оставалось только исполнить свое намерение, она заснула сама, и ее
посетило дивное видение: явился старец, убеленный сединами, в ветхом рубище
отшельника, но с лицом светлым и кротким. Старец поднял руку и стал
благословлять Хорошану.
— Недостойна, отче! — вскричала она. —
Недостойна благословления та, которая осквернила себя на ложе неверного и
приготовила руки свои на вероломное убийство!
Старец вещал:
— Отложи намерение твое, о лучшая из
дщерей Иверии! Не поднимай руки на хана Алла-Верды, ибо он призван на великое
дело: его жизнь довершит спасение отчизны, его кончина воздвигнет обитель из
развалин, над которыми плачут долгие годы. Твою же тяжкую жертву осветят
благословение церкви и долгий иноческий подвиг. Утром поведай хану желание
вкусить снедь от его собственной молитвы...
Старец еще раз благословил
коленопреклоненную Хорошану и стал невидим.
Поутру Хорошана говорила хану, что она
хотела бы кебаб из джайрана (жаркое из дикой козы), убитого собственной его
рукой. Тотчас отдан был приказ, и шумный поезд с зурной и бубнами двинулся в лес
по дороге к развалинам обители святого Георгия. Охота на зверя были чрезвычайно
удачна. Наконец спущены были соколы. "Опустошили землю — опустошим и воздух!" —
кричал хан в восторге. И вот, первый и любимый сокол его напустился на
куропаток, но, к общему изумлению, летел тупо и вяло, и куропатки от него
уходили. Алла-Верды пришел в ярость. Он мчался на коне, поощряя сокола бешеными
криками. А вдалеке, на утесистом берегу Алазани, стоял на коленях отшельник и
под палящим солнцем молился об избавлении родины от тяжкого нашествия
иноплеменников.
Сокол между тем оправился и уже настигал
свою добычу. Уже расправил он когти, и клюв его скользнул по крылу куропатки,
как вдруг она переломила полет, ринулась на землю и скрылась под полой
молящегося пустынника. Сокол медленно закружил над головой старца. Хан видел,
где укрылась добыча его сокола, и, наскакав на отшельника, громко
крикнул:
— Спугни из-под полы
птицу!
Отшельник молился.
— Тебе говорю: спугни
птицу!
Отшельник глубоко и пламенно молился о
спасении бедствующей родины; сердце его унеслось в небо, и весь земной мир со
своими красотами и ужасами не существовал для него.
— Так ты не слушаешь меня, дерзкий гяур!
-вскричал хан.
Канджар блеснул над головой отшельника,
но, прикоснувшись к сединам старца, разлетелся вдребезги. Хан упал с коня, и
рука его, сжимавшая рукоять, усохла.
А отшельник молился "о невидящих и
обидящих нас".
Пораженный чудом и всепрощающим словом
христианской молитвы, гордый хан смирился.
— Отпусти мой грех, — говорил он старцу, —
возврати мне руку, отдам ее на служение народу
христианскому.
Благословение старца оживило руку
Алла-Верды, и первый луч веры проник в это мрачное, чувственное
сердце.
Легенда повествует далее, что шах и царь
сошлись на битву, каждый ожидая себе на помощь Алла-Верды. И вот, когда победа
еще колебалась, на ближних высотах вдруг зачернелась, как туча, татарская
конница. Алла-Верды шел в бок обеим сторонам и вдруг повернул налево — на
кизильбашей. Тогда все персидское воинство, охваченное паникой, бросилось
бежать.
Шио был найден в числе убитых в этом
сражении. Над ним стоял и плакал молодой тавад в татарских доспехах — то была
Хорошана. С копьем в руке, с кольчугой на нежных плечах, она вела хана и
поддерживала его в минуты колебания — а такие минуты были. Сам хан Алла-Верды
получил смертельную рану, но он жил еще несколько дней, просветился святым
крещением и умер не только христианином, но и вторым мужем Хорошаны. Умирая, он
завещал свои несметные сокровища на возобновление обители святого Георгия,
покровителя Иверии, и скоро она восстала из развалин в прежнем своем величии.
Хорошана удалилась от мира и искупила свой высокий, но греховный подвиг долгим
подвигом иноческим.
Грузинский летописец, передавая эту
легенду, говорит: "Не было и не будет такого любящего сына отчизны, как картлиец
Шио; не было и не будет такой любящей жены, как кахетинка
Хорошана".
Такова легенда, в которой фантазия народа
создала грузинам победу, а персам поражение. Но действительность далеко не
соответствовала этому направлению. В разоренную страну сошли с гор лезгины и
почти беспрепятственно заняли богатейшую и плодороднейшую часть Кахетии между
Кавказским хребтом и Алазанью, где впоследствии возникли крепости их Джары и
Белоканы, стоившие русским столько крови; в Картли были магометанские цари;
Кахетия вовсе была без царя — и Теймураз жил изгнанником в Имеретии. Но ни
народ, ни Теймураз не мирились с иноземным владычеством. Сверженный царь Кахетии
искал помощи султана и защиты России. В 1619 году он отправил к русскому царю
Михаилу Федоровичу послов, так изображая свое бедственное
положение:
"И вам, великому государю, свои слезы и
бедность объявляем, что светлость наша обратилась во тьму, и солнце уже нас не
греет, и месяц нас не освещает, и день наш светлый учинился ночью, и я в таком
теперь положении, что лучше бы не родился, нежели видеть, что православная
христианская вера и земля Иверская при моих очах разорилася, в церквах имя Божие
не славится, и стоят все пусты..."
Теймураз просил Михаила Федоровича, чтобы
исходатайствовано было у шаха возвращение его матери и сыновей. Михаил Федорович
действительно просил шаха не угнетать грузинской земли. Шах успокоил царя
дружественной грамотой и посылкой хитона Господня, но уже в то время, когда он
успел распорядиться с семьей Теймураза (1625). Тем защита России и
кончилась.
Между тем в Картли возникли также смуты.
Когда умер Баграт V (1619),
вдова его провозгласила царем Симона-хана II, но князья и народ отказались повиноваться сыну
магометанина. Раздраженный Аббас дал ему в помощь полководца Карчихана с сильным
отрядом, а вместе с ним послал и Георгия Саакадзе с тайным поручением истреблять
кахетинцев и переселять в Персию картлийцев. Саакадзе возвел на царство Симона и
отправился в Кахетию. Но здесь в нем восторжествовал нравственный переворот,
оставивший глубокие следы на истории Грузии.
Еще давно, живя в Персии, Саакадзе тайно
мучился совестью при виде насилий, совершаемых шахом над его родиной. И вот
теперь, в Кахетии, ему пришлось узнать об изменническом убийстве давно
плененного царя Лаурсаба (1622). Это было последней каплей, переполнившей его
возмущенную совесть. Быть может, припомнилось ему все зло, которое он сделал
Лаурсабу, и, забывая обиды, нанесенные ему родиной, Саакадзе составляет план
совершенного освобождения всей Грузии от персидского ига. Случилось, что
вызванные им несколько кахетинских князей под предлогом раздачи шахских подарков
были изменнически и тайно умерщвлены в палатке Карчихана. Этим обстоятельством
воспользовался Саакадзе, чтобы возбудить в народе негодование и открытый мятеж,
и сам он первый воскликнул: "К оружию, кахетинцы!" Персидское войско было
немедленно перерезано, и моурав своей рукой отрубил голову Карчихану. Вслед за
тем он с помощью эристава арагвского выгнал из Кахетии персидского наместника и
взял Тифлис, кроме цитадели, в которой заперся и сидел, как в тюрьме, царь
Симон-хан. Кахетия и Картли были свободны, и Картли правил поставленный героем
молодой Койхосро из фамилии владетельных князей Мухранских. Но о правителях
заботился Саакадзе, в его энергичной голове возникает и смелый, и целесообразный
обширный план объединения грузинских царств, и с этой целью он прежде всего
вызывает жившего изгнанником на берегах Черного моря законного царя кахетинского
Теймураза (1623).
Подвиги Георгия Саакадзе еще только
начались, но они были так необыкновенно блестящи, его родина так давно уже не
торжествовала столь очевидных и постоянных побед, что Саакадзе, этот еще недавно
изменник и бич ее, становится народным героем и неограниченным повелителем всей
страны. Его называют спасителем народа, отцом отечества и сыном церкви; в
церквях молятся за его долгоденствие; аристократия, смирившаяся перед величавыми
и быстрыми успехами моурава, ищет его дружбы и становится под его знамена,
повсюду гордо и победоносно развевавшиеся; поэты и певцы прославляют его имя,
грозное врагам. Отечество все простило ему, все забыло. По словам почти
современника его, царя Арчила, власть Саакадзе была так велика в стране, что без
позволения в присутствии его не смел сидеть ни один из вельмож и владетельных
князей. Но моурав, по свидетельству истории, не увлекался страстями, не
величался первенством в народе, душой ему преданном. В его великом сердце, не
знавшем середины и приведшем его некогда к безграничной ненависти, теперь жила
великая любовь и страстное желание навсегда и совершенно освободить родину от
зол и бедствий чужеземного владычества.
Да и некогда было Саакадзе величаться
своими победами — нужно было ждать мести грозного шаха, и уже было
предостережение из Персии. Узнав об измене ему Саакадзе и новом воцарении
Теймураза в Кахетии, шах казнил сына Саакадзе и жену эристава Зубара, оставшихся
в Персии, а мать Теймураза, великодушную Кетевань, подверг страшным мучениям.
Царице предложено было выбирать между магометанством и лютой казнью, и она
выбрала муки и смерть от руки палача (1624). Среди обширной площади, при
огромном стечении народа, царица Кетевань была обнажена, и тело ее рвали
раскаленными щипцами, но она, как исполин, выносила пытки, и напрасны были
увещания отказаться от Христа. Тогда на страшные ожоги и раны ее клали горячие
уголья — она осталась непоколебимой. Наконец, на ее голову надели докрасна
раскаленный чугунный котел, и она скончалась, венчанная этим страшным
мученическим венцом. С ужасом узнал царь о страшной смерти матери, об этом
последнем бедствии в его семье; два сына его, бывшие в Персии, уже давно пали
жертвой жестокости шаха: еще в 1620 году он повелел превратить их в евнухов, и
один из них умер от жестокой операции, а другой помешался в уме, чтобы влачить
еще три года жалкой жизни. И что же удивительного, если в сердце Теймураза
пробудилась старая ненависть к виновнику гибели его семьи, Саакадзе, ненависть,
отозвавшаяся впоследствии новыми бедственными междоусобиями в стране. Страшное
впечатление произвела смерть Кетевани и на народ; в нем тоже встало
воспоминание, что Саакадзе — виновник этой смерти и всех смут, вызвавших
грозного шах-Аббаса на Грузию, и это напоминание о прошлом моурава было первым
подводным камнем на победоносном пути его, поселив к нему недоверие. Церковь
причла Кетевань к лику мучеников, и ныне мощи ее покоятся частью на родине в
Аллавердском соборе, частью в далекой Бельгии, в соборе города Немура;
католические миссионеры, бывшие свидетелями казни Кетевани и пораженные ее
святым мужеством, взяли часть тела ее и перевезли в
Европу.
А между тем гнев шаха не был потушен
кровью Кетевани и молодого Саакадзе, и персидское войско шло на Грузию,
предводимое Исаханом. Саакадзе, соединив под своим предводительством войска царя
Теймураза, эристава арагвского Зураба и других князей, двенадцатого июня 1624
года на реке Алгете рассеял Исахановы войска, а вслед за тем с небольшим отрядом
разбил и шедшего на помощь Исахану эриванского бека. Но победа неожиданно была
вырвана из рук моурава царствовавшим в стране духом смуты и недоверия —
наследием недавнего прошлого. В числе погибших на поле сражения был некто
Теймураз, князь Мухранский; на этом факте возник темный слух о смерти царя
Теймураза, будто бы убитого изменнически, и войска взбунтовались и
беспорядочными толпами пошли к Тифлису. Персы как нельзя лучше воспользовались
этим случаем: они устремились за толпами грузин, беспощадно истребляя их, и по
трупам дошли до самого Тифлиса, где все еще продолжал сидеть в цитадели царь
Симон-хан.
Войска грузинского более не существовало,
и страна была беззащитна. Но моурав Саакадзе оставался бодр и крепок духом и
начал блистательную, наиболее выказавшую его дарования, партизанскую войну. Раз
с шестьюдесятью всадниками он бросился на большой отряд персидского войска,
спускавшегося с гор, и семьсот персидских трупов осталось на месте. Целый ряд
таких подвигов сделал уже самое имя его, как выражается историк, настолько же
страшным для персов, насколько силы персов были страшны для Грузии. Исахан
боялся рассыпать малые партии, всегда истребляемые моуравом, и замыслил поход с
сильным войском в Картли. Узнав об этом, Саакадзе начал обширные приготовления к
встрече, устраивая крепкие завалы в теснинах Гартискарских, и, вероятно, успел
бы остановить врага, но измена эристава арагвского, пропустившего через свои
владения персидский отряд под предводительством Хосро-Мирзы, сделала
бесполезными воздвигнутые моуравом укрепления и изменила шансы войны и
победы.
Прошлое, видимо, тяготело над Саакадзе,
уничтожая все плоды его личной доблести и военного дарования. Память о зле,
сделанном им некогда царям грузинской земли, подрывала при неудачах Доверие к
нему; и вот, в лице пришедшего теперь Хосро-Мирзы он сам же некогда приготовил
себе счастливого врага. Было время, когда побочный сын грузинского
царя-магометанина, этот Хосро, никем не знаемый и нищий, искал покровительства
могущественного при персидском дворе моурава Саакадзе. Последнему пришла в
голову мысль приготовить в нем соперника и наследника ненавистному Лаурсабу, уже
бывшему в руках шаха, в заключении. И тогда произошло следующее. Однажды у
моурава был пир, и он сидел, окруженный персами. Видя входящего Хосро-Мирзу, он
поспешно встает, почтительно идет к нему навстречу, просит его занять первое
место, а сам садится в почтительной от него дали. Изумленные персы узнают, что
то грузинский царевич и наследник престола. Шах-Аббас потребовал к себе еще не
известного ему принца крови и почтил его достоинством губернатора города
Испагани. Этот-то Хосро-Мирза и является теперь соперником и врагом самого
моурава.
Хосро-Мирза с сильным отрядом двинулся на
Саакадзе и одолел его огромным преимуществом в числе воинов. Моураву пришлось
уступить силе, и снова с небольшим преданным ему войском он начинает свою
партизанскую войну. Ряд побед сопровождал его повсюду, но они не могли уже
изменить главного хода войны. В сражении в теснинах Ксанских моурав внес в ряды
персов такое страшное истребление, что река Ксан покрылась трупами убитых, и
кровь окрасила воду, но массы врагов все-таки прошли теснины, и скоро
Хосро-Мирза вступил в Тифлис. Картли смирилась.
Но Саакадзе не считал еще своего дела
проигранным. Уже не полководец, а "рыцарь, странствующий по развалинам любезного
отечества", он с горстью гверельясов продолжает упорную, отчаянную борьбу с
ненавистными персами. Сегодня он разбивает отряд их, завтра берет крепость и
вырезывает гарнизон. В то же время он сносится с турками, прося у них помощи,
мирится с эриставом арагвским и, замышляя обширный план освобождения отечества,
пытается привлечь к войне Имеретию, Менгрелию и другие
княжества.
Еще раз звезда Саакадзе ярко заблестела в
походе его против осетин, воспользовавшихся смутным и бедственным состоянием
Грузии, чтобы от нее отложиться. Быстро перешел Саакадзе через высокие горы,
овладел несколькими замками и разнес ужас по всей стране, совершенно ему
покорившейся. Историк этого похода передает между прочим следующий факт,
рисующий великодушный характер моурава. В одной из стычек, когда осетины
смертельно ранили друга и товарища Саакадзе, князя Мочабели, и хотели отрезать
ему голову, моурав самоотверженно бросился на врагов и на плечах вынес из свалки
истекавшего кровью героя.
Но ни власть Саакадзе, ни спокойствие
царства не упрочивались личными доблестями моурава. Страна колебалась между
освободительным делом своего вождя и персидским игом и, к сожалению, чем дальше,
тем больше убеждалась, что моураву не одолеть Персии. Настало для Саакадзе
трудное время. Многие из аристократов уже отказались от союза с ним, и с каждым
днем его силы ослабевали. Народ, утомленный беспрерывной войной, склонялся к
миру. Эристав арагвский Зураб вторично изменил моураву, а когда возмущенный
Саакадзе пошел на него войной, Зураб соединился с Теймуразом, и в сражении на
полях Бозалетских войска моурава были разбиты наголову. Тогда бессильный,
лишенный всех надежд, он в другой раз теряет отечество и удаляется в
Константинополь. Там имя Саакадзе еще раз пронеслось по всему Востоку. Но эта же
самая слава послужила и причиной его погибели. Жена турецкого главнокомандующего
(визиря Азама, а по другим — визиря Хосрева-паши), сообщая мужу
константинопольские слухи, написала между прочим: "Что значит эта знаменитость
моурава, закрывшая твое имя? Что за жизнь, не оглашаемая славой?" Огорченный
визирь потребовал к себе Саакадзе и велел отрубить ему голову
(1629).
Так погиб полководец и герой, справедливо
названный в самом отечестве своем грузинским Алкивиадом [Георгий Саакадзе
сделался родоначальником нынешней фамилии князей
Торхан-Моуравовых.].
А за год перед тем сошел в могилу
шах-Аббас...
Со смертью, шах-Аббаса (1628) для Грузии
не кончилась, однако же, его эпоха — эпоха безусловного персидского владычества.
Это владычество провело по грузинской земле такие глубокие кровавые следы,
которых не смыло и не стерло целое столетие. Наступает время, называемое в
истории временем магометанских царей, то есть царей, преданных Персии, в ней
воспитавшихся и туда же уходивших на вечное успокоение, — умершие магометанские
цари обыкновенно увозились в Персию.
Это мелкое и незначительное время
начинается полным упадком сил страны, утомлением физическим и уступчивостью
нравственной. Кахетия и Картли лежали опустошенными; другие царства и княжества,
склонявшиеся во время борьбы почти всегда на сторону торжествующей силы, также
не избегли разорения. А на другом конце Грузии между тем утвердились турки: они
захватили в свои руки Самхетское атабекство, и в нем скоро стал утверждаться
ислам, вместе с турецкими крепостями (Ахалцихе и другие). Внутри поднимаются
старые династические счеты и раздоры, но только центр их тяжести переносится уже
в Тегеран, где процветают грузинские интриги. И так как власть зависела от
шахов, которым не безвыгодно было расчленять и обессиливать Грузию, то скоро в
ней поселяются смуты иного рода — это стремление каждого мелкого князя и феодала
к независимости. Произвол и беззаконие являются естественными следствиями
бессилия власти.
До какой степени власть царей была
подорвана и обезличена, это свидетельствует сам царь Вахтанг VI, который в своем "Уложении", изданном в
начале XVIII века, говорит
между прочим следующее: "Если царь может царствовать, да царствует; если не
может, то да предпочтет доброе имя и вечную жизнь, ибо лучше отказаться от
престола, нежели быть слабым, исключая тот случай, когда нельзя сего сделать без
соизволения великого государя шаха!" В действительности, конечно, было гораздо
больше стремлений получить престол, чем отказаться от него; и получить, и
потерять царство по интригам при дворе персидском стало делом обыкновенным. Так,
царь Теймураз кахетинский, успевший после смерти шах-Аббаса соединить (1629) под
своим скипетром Кахетию и Картли, скоро теряет и ту и другую, опять возвращает
наследственный престол и опять изгоняется магометанскими претендентами,
успевающими выпросить себе у шаха утверждение на царствование в Кахетии. Не
лишнее прибавить, что в тяжелые времена изгнания Теймураз неоднократно обращался
за помощью к России, даже ездил в Москву, но Россия сама вела войны со Швецией и
Польшей и не могла помочь далекой Иверии.
Между тем и самые обращения к московскому
царю получают в этот период уже особый характер. Прежде цари просили помощи
против неверных, теперь — друг против друга. История сохранила память о
следующем кровавом эпизоде, в котором были замешаны надежды на Москву.
Имеретинский царь Александр III, не имея сил отбиться от владетеля еще недавно
подчиненной ему Менгрелии, Левана Дадиана, просил защиты от московского царя
Алексея Михайловича, и покровительство было обещано. Тогда младший брат
Александра, Мамука, надеясь на русскую помощь, сам предпринял поход на
Менгрелию, но в конце концов попался к Левану в плен, был ослеплен и умер от
этой страшной операции. Насколько Леван был жесток и необуздан, можно судить по
следующему факту: заподозрив свою жену в страсти к одному визирю, он выстрелил в
этих несчастных из пушки, изувечил жену и отравил двух ее
сыновей.
Мрачна была эта эпоха бессилия перед
внешними врагами и вместе жестоких внутренних междоусобий, прерываемых только
войнами персов с турками, происходившими на грузинской территории, да кровавыми
набегами лезгин. Умственное и нравственное направление изменилось. Литература
приняла персидский характер, господствующим языком стал персидский; в мирное
время грузины занимались персидской литературой; у богатых и любознательных были
персидские библиотеки; остатки же древней грузинской письменности укрывались в
стенах монастырских, и только там обучались чтению церковных книг и письму, чем
ограничивалось вес тогдашнее образование грузин. Из страха мусульман о заведении
публичных школ и о распространении наук не смели и думать. Видя гибель
самобытности отечества, умственной и религиозной, многие грузинские фамилии ищут
нового отечества и выселяются в Россию.
Из царей этой эпохи заслуживает внимания
Вахтанг VI, знаменитый как
летописец и как законодатель, издавший "Уложение". Сначала христианин, Вахтанг,
уступая крайним обстоятельствам, принял наружно ислам, но в течение всего
царствования (1711-1724) заботился о доставлении победы христианству и в этом
направлении сделал очень много. С его именем связано между прочим начало
событий, изменивших историю Грузии и создавших благоприятные условия для ее
возрождения. То было нашествие и завоевание всей Грузии турками. Разбитый ими,
Вахтанг должен был покинуть отечество и в 1724 году удалился в Петербург, а
турки между тем овладели Грузией и объявили ее турецкой
провинцией.
Как ни тяжело было для Грузии нашествие
турок, но оно имело для нее и свои неоценимые последствия. Персы, утратив на
время власть в стране, утратили уже навсегда нравственное влияние, и 1729 год —
год объявления Грузии владением турок — кладет конец царям-магометанам. Проходит
после того несколько десятилетий, и наступает для нес время возрождения наук и
литературы. Персия должна была понять наконец, что для сохранения своего влияния
в Грузии ей приходилось уменьшить свои притязания, и когда Надир-шах рядом
блистательных побед отнял у турок все их завоевания, он в 1744 году назначил в
Грузию уже христианских царей: Теймураза II — в Картли, а сына его, Ираклия II, — в Кахетию. Теймураз, имевший
резиденцию в Тифлисе, первый восстановил древний обряд миропомазания и
короновался в первопрестольном городе Мцхете.
Со смертью Надир-шаха в половине прошлого
века в Персии наступает ряд междоусобных войн за наследство, ослабивших ее
могущество и давших Грузии вздохнуть свободно. Благодаря счастливому соединению
в руках отца с сыном двух сильнейших грузинских царств, страна могла победоносно
отражать постоянных врагов — лезгин, и в то же время внутренние раздоры стали
менее возможными.
Однако и между Теймуразом и Ираклием
возникли скоро несогласия, заставившие первого из них удалиться в Петербург. Там
он в 1762 году и скончался семидесяти лет от роду. Тело его перевезено было в
Астрахань и похоронено там в городском соборе. До сих пор сохранившаяся
надгробная надпись на грузинском языке гласит: "Теймураз Николаевич, наследный
царь Грузии, Картли и Кахетии, прибывший в Санкт-Петербург в 1761 году на
поклонение Ее Императорскому Величеству, монархине Всероссийской". Замечательно,
что спустя девяносто лет, в 1853 году, между медными досками, хранившимися в
книжном магазине Императорской академии наук, нашли портрет грузинского царя
Теймураза, превосходно исполненный с натуры художником Антроповым. На портрете
та же надпись, что и на надгробном камне.
По смерти отца Ираклий соединил под своим
скипетром Кахетию и Картли (1762). Тогда явился ему новый соперник из России —
Бакар, сын Вахтанга VI,
нашедший себе приверженцев в Тифлисе, где была еще свежа память старшей династии
картлийской, но он скоро был вынужден бежать обратно в Россию. Жестокая казнь
ожидала его единомышленников, и до сих пор в предместье Авлабарском показывают
песчаный берег, где пылали их костры.
[Исторический
раздел] | [«Кавказская
война», т.1 -
Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]
© 2007, Библиотека «Вѣхи»