А.В.Потто,«Кавказская война», т.1. - ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ПОРТНЯГИН

[Исторический раздел] | [«Кавказская война», т.1 - Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]

А.В. Потто

«Кавказская война»
(в 5-ти томах)

Том 1.

От древнейших времён до Ермолова

ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ПОРТНЯГИН

"Храбрейший из храбрых", как называл его Цицианов, Семен Андреевич Портнягин начал свою службу в 1773 году рядовым во Владимирском пехотном полку. Через восемь лет, произведенный в офицеры, он перешел в сумские гусары и участвовал в пехоте против польских конфедератов. Но в первый раз в серьезном бою ему пришлось быть только во время турецкой войны, при осаде Очакова, и затем на штурме Измаила, где он командовал колонной, овладевшей неприятельской батареей.

Три чина, полученные им за отличия в сражениях и в целом ряде партизанских подвигов в Польше во время восстания 1792 года, обратили на него особенное внимание начальства, и император Павел, по восшествии на престол, перевел Портнягина в Харьковский кирасирский полк, где он в течение трех лет был произведен в подполковники, в полковники, в генерал-майоры и назначен шефом Нарвского драгунского полка, расположенного на Кавказской линии.

Служба в Георгиевске, среди ежедневных тревог и опасностей, поставила этот полк на высокую ступень боевой опытности. Отличные стрелки и лихие рубаки, драгуны не уступали кабардинцам, которым старались подражать в наездничестве и джигитовке, оставаясь вместе с тем одним из лучших полков регулярной кавалерии со всеми ее преимуществами перед нестройными наездниками. И весной 1803 года, когда полк был передвинут в Грузию, Цицианов, осматривавший его на походе, писал государю, что "благодаря попечению шефа его, генерал-майора Портнягина, полк превосходит всякое выражение: лошади, несмотря на трудный поход через горы, в наилучших телах, люди одеты, как один человек, и сидят в седлах крепко, как настоящие азиаты."

Едва перейдя в Грузию, Портнягин в том же 1803 году уже играл одну из первенствующих ролей при взятии Ганжи, где, после чрезвычайных штурмовых усилий, первым, во главе своей колонны, взошел на крепостную стену и получил Георгия 2-ой степени. Донося государю о действиях Портнягина, Цицианов писал между прочим: Титло храброго не я даю ему, а солдаты, которых он водил на ганжинский приступ".

Вслед за тем один эпизод эриванского похода сделал имя Портнягина известным и грозным до самых пределов Персии. Когда персидская армия, атаковавшая блокадный корпус под стенами крепости, была разбита и отброшена частью на Калаахир, а частью к Гарни-Чаю, Цицианов решил воспользоваться разобщением неприятельских сил и приказал Портнягину, с отрядом в девятьсот человек пехоты и конницы, сделать ночное нападение на Гарни-Чай, где был раскинут лагерь наследного персидского принца. Портнягин знал, что ему придется, быть может, иметь дело с целой персидской армией, но увлекаемый именно рискованностью предприятия, смело взял на себя опасное поручение. Сначала все шло прекрасно, и войска, пройдя двадцать верст, незаметно приблизились к вражескому стану. Но на самой заре, двадцать четвертого июля, татарская милиция наткнулась на неприятельский пикет и подняла тревогу. Из персидского лагеря тотчас стала выезжать конница, а вслед за ней двинулись и густые массы пехоты; в то же самое время гонцы полетели в Калаахир, к Баба-хану, с известием о нападении русских. И не прошло двух-трех часов, как Портнягин стоял уже лицом к лицу с сорокатысячной персидской армией.

Наступила одна из тех страшных минут, когда начальнику приходится решать роковую дилемму: потерять ли оружие и сохранить жизнь тысяче солдат, или же сохранить честь оружия и заплатить за это тысячами жизней. Портнягин выбрал последнее и, свернувшись в каре, медленно, шаг за шагом, стал отходить назад, подавляемый в сорок раз превосходившим его неприятелем. Скоро артиллерийские солдаты все до одного были переранены, и офицерам самим пришлось заряжать орудия и исполнять при них обязанности нижних чинов. Четырнадцать с половиной часов и на протяжении двадцати с лишним верст гремела непрерывавшаяся битва. Но Портнягин с честью вышел из этого критического положения и возвратился, не оставя в руках неприятеля никакого трофея: даже тела убитых — и те принесены были с собой в лагерь.

Донося о беспримерном отступлении Портнягина, Цицианов прибавлял, что персияне заранее торжествовали полную победу, и Баба-хан послал даже гонца поздравить с ней эриванского сардаря, а с крепости в честь нее весь день гремели пушечные выстрелы. К вечеру выстрелы, однако же, смолкли, когда эриванцы с удивлением увидели своими глазами русское каре, возвращавшееся в стройном порядке среди несметных окружавших его неприятельских полчищ.

Отряд потерял в этом отступлении всего шестьдесят четыре человека; в числе убитых, к сожалению, находился племянник Портнягина прапорщик Нарвского полка Рыбаков, офицер необыкновенно даровитый, которого особенно отличал Цицианов. Портнягин награжден был за этот подвиг орденом св. Анны 1-ой степени.

Когда недостаток продовольствия заставил Цициа-нова собрать военный совет, решивший отступление от крепости большинством всех голосов против одного, этот одиночный голос принадлежал Портнягину. И Цицианов вполне согласился с ним, хотя и подчинился постановлению военного совета. "Предвижу, — писал Цицианов государю, — невыгодное для нас впечатление и вредные последствия, которые могут произойти от снятия блокады, как в Грузии, так и в сопредельных ей магометанских землях, но, повинуясь закону, не имею я права взять на себя ответственность за штурм, когда на моей стороне только один генерал Портнягин".

Прошло два года, и в начавшейся тогда турецкой войне Портнягин снова показал блистательный подвиг на штурме Ахалкалакской крепости, опять командуя штурмовой колонной и вынеся на своих плечах всю тяжесть кровопролитного боя. Имея под своим начальством только батальон егерей, с резервом в сто пятьдесят кавказских гренадер, Портнягин сквозь адский огонь неприятеля дошел до крепостного рва и начал взбираться на стену. Лестницы оказались, однако же, коротки, и егеря вместе с ними были сброшены в ров. Находившийся впереди солдат штабс-капитан граф де Монт был убит при этом наповал, полковник Головачев и майор Аксенов ранены, и сам Портнягин ушиблен камнем в голову. Он, однако же, устроил колонну снова, и когда остальные войска, под начальством генерала Титова и графа Гудовича, уже отступили, Портнягин, став, вместе с раненым Головачевым, во главе егерей, снова бросился на приступ, и на этот раз стремительность атаки была так велика, что колонна взобралась на стену, овладела башней и захватила там пушку и знамя. Отсюда горсть смельчаков спустилась даже в самую крепость, но, не поддержанная никем, она была окружена и потеряла двести человек убитыми, трупы которых были мгновенно обезглавлены. Пять часов держался, однако же, Портнягин на занятой им позиции, тщетно ожидая поддержки, и отступил только потому, что неприятель сделал подкопы и взорвал башню.

По снятии осады, в том же году, Портнягин принимал выдающееся участие в генеральном сражении с турками при Арпачае, а в следующем, когда военные действия перенесены были в Персию, опять находился при осаде Эривани, близко знакомой ему еще со времен Цицианова. Так как на этот раз эриванский хан со своей кавалерией вышел из крепости, чтобы тревожить сообщения с Грузией, то главнокомандующий поручил охранение русского тыла генералу Портнягину. И Портнягин блистательно исполнил поручение: два раза разбил персидскую конницу и, не довольствуясь тем, что отбросил ее за Араке, сам переправился вплавь через эту быструю реку и на правом берегу окончательно рассеял неприятельские полчища.

Энергичные действия Портнягина обезопасили сообщения отряда. К сожалению, предпринятый Гудовичем штурм не удался, а позднее время года, метели и глубокие снега, завалившие горные проходы и остановившие движение транспорта, заставили опять без успеха отступить от крепости. Гудович отдал полную справедливость заслугам Портнягина в эту кампанию. "Особого внимания, — писал он государю, -заслуживает превосходное состояние командуемого им (Портнягиным) Нарвского драгунского полка. В то время, когда Борисоглебский полк возвратился из экспедиции пешком, когда даже казаки потеряли большую часть своих привычных и выносливых коней, нарвские драгуны смело могли бы выдержать новую кампанию, так лошади их были добры, свежи и втянуты в труды бивуачной жизни".

Военные действия в этом году начались двадцать первого июля внезапным нашествием персиян на Амамлы, Бекант и Гумри. Часть Саратовского полка, занимавшая эти селения, под командой храброго майора Згорельского, отбила нападение. Персияне бросились тогда на транспорт, следовавший из Тифлиса в Шурагельскую дистанцию, и в тот же день захватили его на перевале через Безобдальскую гору, чему помогла чрезвычайная крутизна подъемов и спусков, заставившая обоз растянуться так, что голова его спускалась уже в Бомбакскую долину, в то время как хвост находился еще у селения Гергеры, у северной подошвы Безобдала.

Впоследствии один офицер, участник этого несчастного дела, рассказывал печальные подробности его.

"Мы с братом, — говорит он, — обогнали транспорт и ехали при авангарде, состоявшем из десяти человек пехоты и нескольких конных армян. Спускаясь с горы, мы слышали по направлению к селению Амамлы сильную ружейную и пушечную стрельбу, из которой могли заключить, что дело шло жаркое. В это самое время многочисленная толпа персидской кавалерии с гиком бросилась на нас из бокового ущелья. В одно мгновение мы были окружены... Восемнадцать лет прошло уже с этой несчастной минуты, но и теперь я не могу вспомнить без ужаса о моем тогдашнем положении! Армяне при первом гике неприятеля бросили нас и поскакали назад, а мы, засев с пехотой за одну из транспортных арб, стали отстреливаться. Пули нас пронизывали насквозь, и вдруг, к довершению всего, наша подвижная крепость, последняя надежда на спасение, была увлечена испуганными буйволами. Очутившись совершенно без защиты, мы были опрокинуты и смяты многочисленной конницей. Бедный брат мой, на глазах моих сорванный с лошади, был обезглавлен. Солдаты его подверглись той же участи. Я был оглушен сабельным ударом в голову и очнулся уже к вечеру, привязанный к какой-то лошади, которая быстро неслась по горной дороге в толпе незнакомых всадников. Скрученный арканом, я лежал навзничь на высоком вьюке, а раненая головая моя, свесившись вниз, колотилась о переднюю луку и твердую поклажу шерстяных чувалов с добычей. Сказать ли вам, господа, на какой добыче, на каком страшном кладе я был привязан? На первом ночлеге я узнал, что это были мертвые головы моего брата и моих соотчичей..."

Взятие транспорта было, впрочем, единственно счастливым для персиян эпизодом во время этого нашествия. На следующий день, двадцать второго июля, они повторили нападение одновременно на Амамлы, Артик и Гумри, но, отраженные опять Саратовским полком, сделали третье — последнее -покушение, двадцать третьего числа, и снова были разбиты наголову майором Згорельским — душой этого трехдневного боя. Общая потеря русских была невелика, но, к сожалению, сам Згорельский был тяжело ранен в последнем деле под Амамлами. Государь наградил его чином подполковника и в этом чине пожаловал ему орден св. Владимира 3-ей степени.

Эти поражения и весьма удачный набег, сделанный самим Портнягиным в персидские владения летом 1810 года, настолько обеспечили границы, что новый главнокомандующий в Грузии, генерал от кавалерии Тормасов, нашел возможным двинуть войска из Бомбакской провинции в Турцию для участия в осаде Ахалцихе.

Кратковременная осада, продолжавшаяся всего десять дней, дала, однако же, Портнягину не один случай оказать новые военные отличия. Так, десятого ноября, подходя к Ахалцихе, он разгромил встретивший его турецкий корпус, и кавалерия, ведомая в атаку лично Портнягиным, взяла у неприятеля литавры и знамя. Во время осады он участвовал в отражении многих турецких вылазок, а при отступлении командовал арьергардом и выдержал упорную трехдневную битву, не допустив неприятеля тревожить главные русские силы.

Награжденный за этот поход орденом св. Владимира 2-ой степени, Портнягин осенью 1811 года возвратился в Тифлис и был назначен военным начальником Кахетинского округа.

Кахетинское восстание времен Паулуччи, к сожалению, застало Портнягина врасплох. Захваченный им в деревне Сагареджио с ничтожными силами, он ничему не мог помешать и только с помощью подоспевших херсонских гренадер мог сам отступить к Тифлису. Между тем его Нарвский полк, расстроенный потерями офицеров, солдат и лошадей, отправлен был на Кавказскую линию, а оттуда — в кавалерийские резервы, формировавшиеся тогда в Брест-Литовске. Портнягин сдал полк полковнику Улану и был зачислен по армии. Но вслед за тем, в феврале 1812 года, он был назначен, на место генерал-лейтенанта Ртищева, начальником девятнадцатой пехотной дивизии и командующим войсками на Кавказской линии.

Переехав в Георгиевск, где за двенадцать лет перед этим началась его боевая кавказская служба, Портнягин нашел Линию в весьма печальном состоянии. Войск было мало, и они едва могли отражать постоянные нападения чеченцев и кабардинцев, сделавшихся особенно дерзкими в управление его предместника, а между тем на правом фланге начались волнения между ногайцами, и некто Сеид-Эфенди, турецкий подданный, уже приближался к Кубани, чтобы открыто принять их сторону и поддержать восстание.

Положение Портнягина было тем тяжелее, что ему приходилось считаться не только с враждебным населением горцев, но и с местным гражданским начальством, то и дело врывавшимся в область его военных распоряжений и парализовывавшим все его действия. Кто-то, говоря о предместнике Портнягина, Булгакове, весьма остроумно сказал, что "с малыми силами двух войн не ведут", и что "Булгаков, занятый в свое командование отражением партизанских наездов губернаторской канцелярии, невольно допустил закубанцев разбить несколько русских селений". Эта горькая истина в полной силе повторилась теперь и над Портнягиным. Решительный и энергичный солдат, Портнягин никогда не останавливался перед необходимостью прибегнуть к оружию. Гражданские власти, напротив, не разделяли выгод, могущих произойти от смелых и решительных распоряжений военачальника, и ставили ему на каждом шагу преграды, о которые разбивалась даже и железная энергия Портнягина. Началась война на бумаге, и война беспощадная. В одной из статей, посвященных обзору этого времени, справедливо было замечено, что линейные казаки менее тратили крови в борьбе на Кубани и Тереке, чем их военные и гражданские начальники — чернил во взаимной вражде между собой. Честный и прямодушный Булгаков так и погиб напрасной жертвой в этом чернильном водовороте кляуз, ссор и доносов. Но печальный пример его не научил Портнягина быть осмотрительнее. Храбрый генерал пошел напролом, как ходил когда-то на целые персидские армии, и сделался жертвой интриги.

Началось с того, что когда получены были известия о сборе закубанцев, готовившихся напасть на русские деревни, как это было при Булгакове, Портнягин немедленно распорядился вооружить крестьян и раздал им ружья, патроны и сабли. Гражданское начальство, управлявшее крестьянами, увидело в вооружении их почему-то меру, опасную для спокойствия края, и просило Ртищева отменить распоряжение. Ртищев, все время доносивший о миролюбивом настроении горцев, был неприятно поражен распоряжением Портнягина и объявил ему выговор, приказав в то же время не только обезоружить крестьян, но даже деньги, употребленные на покупку пороха, отнести на счет начальника Линии.

"Я не вижу никакой надобности в вооружении крестьян, — писал он Портнягину, — потому что, если бы какое-нибудь село и находилось действительно в опасности от хищников, то вы, имея войска, обязаны сами защищать его жителей. Сверх того, и жители должны оберегать себя от нападения тем, чтобы иметь селения, окопанные рвами, не жить на хуторах и не селиться отдельными домами".

Вскоре случилось одно происшествие, еще более усилившее неудовольствие Ртищева. В январе 1813 года чеченцы, в числе четырех тысяч, собрались против Шелкозаводской станицы на Тереке, угрожая вторгнуться в пределы Кавказской губернии. Шеф Суздальского полка полковник князь Эристов (впоследствии знаменитый покоритель Тарвиза) предупредил их намерение и, перейдя за Терек, разбил все скопище наголову. Портнягин просил о награждении Эристова. Ртищев не только отказал в награде, но и выразил положительное неудовольствие за подобные экспедиции, находя, что дело начальников Линии снискивать дружеское расположение горских народов не оружием, а ласковым обхождением и спокойным соседством.

Миролюбивое настроение главнокомандующего настолько поощрило чеченцев к новым дерзким набегам, что они нахлынули на Термкскую линию и, как вода разорванной плотины, разлились по дорогам. Выведенный из терпения, пылкий Эристов, несмотря на предыдущий урок, вторично перешел за Терек и, после упорного боя, истребил несколько селений по Сунже. Разгром чеченцев был на этот раз так поучителен, что они просили пощады и дали аманатов, обещая больше не тревожить русских границ. Обстоятельства дела были таковы, что нельзя уже было ни в чем обвинить Эристова, и он за оба дела получил генеральский чин и орден св. Владимира 3-ей степени.

Сдерживая горцев на Тереке, Портнягин в то же время беспрерывно посылал летучие отряды и за Кубань, чтобы следить за тамошним положением дел. Но так как это возбуждало постоянные неудовольствия Ртищева, то Портнягин вынужден был наконец уступить и подчиниться безусловным требования главнокомандующего. Исполнение чужой программы, вовсе не соответствовавшей тогдашнему положению дел на линии, однако, не могло быть успешно. Оставленные в покое, горцы быстро усилились и шестого сентября 1813 года, ворвавшись в русские пределы, увели с собой за Кубань до двух тысяч ногайских семейств. Две экспедиции, предпринятые Портнягиным с целью возвратить беглецов, не имели успеха; удалось только отбить скот и часть имущества — все остальное успело укрыться в земле абазинов.

Ободренные удачей, горцы задумали повторить вторжение, и лазутчики, являясь в Георгиевск, называли даже имена тех деревень, которые были обречены на гибель. Тогда Портнягин сам перешел за Кубань и, напав на скопище, рассеял его прежде, чем оно было готово к походу. Но на обратном пути русский малочисленный отряд был обложен двенадцатью тысячами горцев; им, однако, не удалось сломить стойкой обороны отряда, и после четырехдневного боя они рассеялись, оставив на месте более двух тысяч тел своих лучших наездников. Очевидцы рассказывают, что когда черкесы потеряли уже надежду уничтожить отряд открытой силой, они пустили на него огромное стадо разъяренных буйволов, рассчитывая под этим прикрытием ударить в шашки, но хитрый маневр их не удался, потому что стадо, испуганное встретившими его выстрелами, шарахнулось назад и смяло самих же закубанцев.

К сожалению, весь результат блестящего похода Портнягина был парализован неудачей, понесенной почти в то же самое время за Кубанью войсковым старшиной Сычовым. Сычов с двумястами солдат и донских казаков был послан преследовать бежавших ногайцев, но, подходя к их кочевьям, он был внезапно окружен четырехтысячной партией и, не имея мужества проложить себе дорогу оружием, вступил в переговоры. Горцы потребовали выдачи двух ногайских владельцев, задержанных на Линии, а в обеспечение взяли в аманаты трех русских офицеров.

Портнягин, достойный ученик Цицианова, естественно, увидел во всем этом деле позорное пятно для чести русского оружия и немедленно отрешил Сычова от командования. Не так взглянул на это дело главнокомандующий. По его распоряжению владикавказский комендант генерал-майор Дельпоццо приступил немедленно к производству формального следствия над самим Портнягиным, и одной из причин к обвинению его послужило удаление от должности главного ногайского пристава генерал-майора Менгли-Гирея, к которому ногайцы питали большое доверие. Это была действительно ошибка Портнягина, но приписывать одному этому обстоятельству какое-либо особенное значение было крайне несправедливо. И Дельпоццо отлично знал те тайные пружины, которые двигали всей этой историей, но совершенно умолчал о них в своем донесении главнокомандующему.

Дело же было в действительности в следующем. Еще во время управления Линией генералом Ртищевым, родной брат Менгли-Гирея, Бахты-Гирей, был убит одним из закубанских владельцев, князем Лоовым. Менгли-Гирей потребовал тогда, чтобы с Лоовым поступили по всей строгости русских законов, так как убийство сделано было на русской территории. Но Лоов бежал к абазинам, и сторонники Бахты-Гирея, лишившись возможности отомстить ему лично, перенесли кровавую канлу не только на весь абазинский народ, укрывший преступника, но и на ногайцев, у которых он был убит. Встревоженный Ртищев отправил в горы одного туземца, поручика Таганова, с тем чтобы он так или иначе захватил Лоова. Хитрый Таганов не замедлил вкрасться в доверие князя и успел склонить его приехать в Георгиевск будто бы для примирения с Менгли-Гиреем. Но едва прямодушный Лоов, поверивший данному слову, переступил русскую грань, как был схвачен, привезен в Георгиевск и предан суду.

Ртищев в это время уже был назначен главнокомандующим в Грузию и, уезжая в Тифлис, предписал Портнягину отправить Лоова в Астрахань, так как на Линии, где он имел много друзей, могли быть сделаны попытки к его освобождению. Портнягин не скрыл своего презрения к Таганову, как к человеку, игравшему честным словом, и медлил с отправлением Лоова до тех пор, пока Ртищев, по жалобе Менгли-Гирея, не напомнил ему своего приказания. Тогда Лоов был отправлен, но бежал из Астрахани, а Менгли-Гирей заподозрил в этом деле участие самого Портнягина. Глубоко затаив в душе обиду и ненависть, он снова жаловался Ртищеву, а между тем начал волновать ногайцев. И вот, когда интриги его были открыты, Портнягин и удалил его от должности.

Дельпоццо, однако, не счел за нужное касаться подробностей дела и донес главнокомандующему просто, что причина ногайских волнений заключалась: во-первых — в притеснениях, которые делали им линейные казаки преимущественно по земельным вопросам; во-вторых — в удалении от должности генерала Менгли-Гирея, который один держал в повиновении буйных ногайцев; и в-третьих — в слабом и небрежном охранении казаками пограничной черты. Последнее обстоятельство Дельпоццо доказывал тем, что турецкий назырь Сеид-Эфендий, прорвавшись с полуторатысячной партией всадников сквозь кордоны вблизи самого Георгиевска, прежде чем увести ногайцев, пять дней оставался в русских владениях, никем не замеченный.

Что касается сычовского дела, то Дельпоццо подтвердил вполне донесение Портнягина, но высказал при этом и собственное мнение, что "действия Сычова были вполне законны и правильны" и что "самое благоразумие побуждало его исполнить так, как это было им сделано, ибо упорство не обещало ничего, кроме несчастья". "Что же касается трех офицеров, — прибавляет Дельпоццо, — то они поступили в залог добровольно и без малейшего понуждения к тому со стороны начальника."

Подобного взгляда на воинскую честь Портнягин переварить не мог и ответил, что "подобное благоразумие тесно граничит с позорной трусостью, недостойной русского имени". Главнокомандующий признал, однако, заключение Дельпоццо вполне основательным и, освободив Сычова от ареста, возвратил ему полк.

Портнягин, по настоянию Ртищева, был предан военному суду и отрешен от должности начальника Линии. Ему поставлено было в вину даже то, что "Таганов, после поимки Лоова, вместо благодарности за свою услугу, пользовался, со стороны Портнягина, только обидным презрением", и то, что сам Портнягин ходил за Кубань преследовать ногайцев, тогда как, по мнению Ртищева, ему следовало употребить войска не для наказания горцев, а для охраны оставшегося на нашей стороне разного рода ногайского скота, простиравшегося до миллиона голов. "Тогда, — писал простодушный Ртищев, — ногайцы, увидев, что имение их сохранено у нас в целости, весьма бы скоро почувствовали свое безрассудство и сами вернулись бы опять из-за Кубани". Если бы подобная идея зародилась в мечтательной голове какого-нибудь юного гражданского администратора — это еще было бы понятно, но совершенно непонятно, как Ртищев, старый солдат, мог серьезно представлять Портнягину подобные требования.

Тем не менее приговор суда был конфирмован. Лишенный службы и сдав управление краем генерал-майору Дельпоццо, Портнягин удалился в Тифлис и там, посреди живых воспоминаний своих недавних блистательных подвигов, прожил несколько лет в нужде и без всякого дела. Приезд Ермолова в Грузию вывел его наконец из этого положения, и Портнягин, снова зачисленный на службу, был назначен девятого октября 1822 года окружным генералом восьмого округа внутренней стражи. В этой должности он оставался пять лет и умер двадцатого апреля 1827 года.

Тихо и незаметно, вдали от военного дела, протекли последние годы генерала, боевой отваге и военным дарованиям которого дивился сам Цицианов.

[Исторический раздел] | [«Кавказская война», т.1 - Оглавление] | [Библиотека «Вѣхи»]