|
|
|
|
Константин Николаевич Леонтьев |
||
|
|
|
|
|
|
Первые
беллетристические произведения Леонтьева (из русской жизни, несколько повестей
и два романа: “Подлипки” и “В своем краю”, в “Отечественных Записках” 1856 —
1866 гг.), хотя и не лишены таланта, но, по позднейшему признанию самого
автора, не представляют значительного интереса, будучи написаны под
преобладающим влиянием Ж. Занда по идеям и Тургенева по стилю. Литературная
самобытность Леонтьева проявилась вполне в его повестях: “Из жизни христиан в
Турции” (издано отдельно Катковым в 1876 году; сюда же принадлежат рассказ
“Сфакиот”, роман “Камень Сизифа” и начало романа “Египетский голубь”, не
вошедшие в этот сборник). И. С. Аксаков, враждебно относившийся к
политическим и церковным взглядам Леонтьева, у которого находил
“сладострастный культ палки”, был в восхищении от его восточных повестей и
говорил “Прочтя их, не нужно и в Турцию ехать”. Во время жизни в
греко-турецких городах произошел в Леонтьеве умственный переворот,
закончившийся на Афоне. Прежний натуралист и жорж-зандист, напечатавший,
между прочим, уже в зрелом возрасте “в высшей степени безнравственное (по его
собственному, преувеличенному отзыву), чувственное, языческое, дьявольское
сочинение, тонко развратное, ничего христианского в себе не имеющее”, —
сделался крайним и искренним сторонником византийско-аскетического
религиозного идеала. Этой стороной новое мировоззрение Леонтьева далеко не
исчерпывается. Оно было вообще лишено цельности; одного срединного и
господствующего принципа в нем не было, но отдельные взгляды были весьма
замечательны своей определенностью, прямотой и смелой последовательностью. По своему отношению к славянофильству, которое он
называл “мечтательным и неясным учением”, Леонтьев представляет необходимый
момент в истории русского самосознания. Желая привести свои пестрые мысли и
стремления к некоторому, хотя бы только формальному единству, он называл себя
принципиальным или идейным консерватором (в противоположность
грубо-практическому или эмпирическому консерватизму). Дорогими, требующими и
достойными охранения он считал, главным образом: 1) реально-мистическое,
строго-церковное и монашеское христианство византийского и отчасти римского
типа, 2) крепкую, сосредоточенную монархическую государственность и 3)
красоту жизни в самобытных национальных формах. Все это нужно охранять против
одного общего врага — уравнительного буржуазного прогресса, торжествующего в
новейшей европейской истории. Вражда к этому прогрессу составляла главный
“пафос” в писаниях Леонтьева, выработавшего особой теорию развития, где он
своеобразно варьировал идеи Гегеля, Сен-Симона, Ог. Конта и Герберта Спенсера
(которых, впрочем, не изучал систематически). По Леонтьеву, человечество в
целом и в частях проходит через три последовательные состояния:
первоначальной простоты (подобно организму в зачаточном и незрелом,
младенческом периоде), затем положительного расчленения (подобно развитому
цветущему возрасту организма) и, наконец, смесительного упрощения и уравнения
или вторичной простоты (дряхлость, умирание и разложение организма). Так,
германцы в эпоху переселения народов представляли первичную простоту быта,
Европа средних и начала новых веков — цветущее расчленение жизненных форм, а
с “просветительного” движения XVIII века и великой французской революции
европейское человечество решительно входит в эпоху смесительного упрощения и
разложения. От названных европейских мыслителей, которые также отмечали
критический и отрицательный характер новейшей истории, Леонтьев отличается
тем, что считает это разложение для Европы окончательным и ждет нового и
положительного от России. В этом он сходится с славянофилами, но тут же и
расходится, с ними в трех существенных пунктах. 1) Современное “разложение”
Европы он считает простым следствием общего естественного закона, а вовсе не
какого-нибудь порока в коренных началах ее жизни, от которого будто бы Россия
свободна; эту славянофильскую точку зрения Леонтьев так излагает и осмеивает:
“Правда, истина, цельность, любовь и т. п. у нас, а на Западе — рационализм,
ложь, насильственность, борьба и т. п. Признаюсь — у меня это возбуждает лишь
улыбку; нельзя на таких общеморальных различиях строить практические надежды.
Трогательное и симпатическое ребячество это пережитой уже момент
русской мысли”. 2) Новая великая будущность для России представляется
Леонтьеву желательной и возможной, а не роковой и неизбежной, как думают
славянофилы; иногда эта будущность кажется ему даже мало вероятной: Россия
уже прожила 1000 лет, а губительный процесс эгалитарной буржуазности начался
и у нас, после Крымской войны и освобождения крестьян. 3) Помимо
неуверенности в исполнении его желаний для России, сам предмет этих желаний
был у Леонтьева не совсем тот, что у славянофилов. Вот главные черты его
культурно-политического идеала, как он сам его резюмировал: “Государство
должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осторожностью подвижно,
вообще сурово, иногда и до свирепости; церковь должна быть независимее
нынешней, иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее; быт
должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада
единстве; законы, принципы власти должны быть строже, люди должны стараться
быть лично добрее — одно уравновесить другое: наука должна развиваться
в духе глубокого презрения к своей пользе”. Идеал Леонтьева был византийским,
а не славянским; он прямо доказывал, что “славянство” есть термин без всякого
определенного культурного содержания, что славянские народы жили и живут
чужими началами. Их нынешняя культура слагается отчасти из слабых остатков
традиционного византизма, большей же частью — из стремительно усвоенных
элементов прогрессивного европеизма. Этот второй, ненавистный Леонтьеву
элемент решительно преобладает у славян австрийских, а в последнее время
возобладал и у балканских. Поэтому слияние славян с Россией, к которому
стремится панславизм, не только не может быть целью здравой политики с
русской точки зрения, но было бы прямо для нас опасным, так как усилило бы
новыми струями уравнительного прогресса наши разлагающие демократические
элементы и ослабило бы истинно-консервативные, т. е. византийские начала
нашей жизни. В церковно-политическом споре между греками и болгарами Леонтьев
решительно стал на сторону первых, вследствие чего разошелся с своим
начальником, послом в Константинополе, ген. Игнатьевым, а также с Катковым. —
Леонтьев пламенно желал, чтобы Россия завоевала Константинополь, но не затем,
чтобы сделать его центром славянской либерально-демократической федерации, а
затем, чтобы в древней столице укрепить и развить истинно-консервативный
культурный струй и восстановить Восточное царство на прежних византийских
началах, только восполненных национально-русским учреждением принудительной
земледельческой общины. Вообще Леонтьев во всех сферах высоко ценил принудительный
характер отношений, без которого, по его мнению, жизненные формы не могут
сохранять своей раздельности и устойчивости; ослабление принудительной власти
есть верный признак и вместе с тем содействующая причина разложения или
“смесительного упрощения” жизни. В своем презрении к чистой этике и в своем
культе самоутверждающейся силы и красоты Леонтьев предвосхитил многие мысли
Ницше, вдвойне парадоксальные под пером афонского послушника и оптинского
монаха. Леонтьев религиозно верил в положительную истину христианства,
в узко монашеском смысле личного спасения; он политически надеялся на
торжество консервативных начал в нашем отечестве, на взятие Царьграда
русскими войсками и на основание великой невизантийской или греко-российской
культуры; наконец, он эстетически любил все красивое и сильное; эти
три мотива господствуют в его писаниях, а отсутствие между ними внутренней
положительной связи есть главный недостаток его миросозерцания. Из идеи
личного душеспасения путем монашеским (как его понимал Леонтьев) логически
вытекает равнодушие к мирским политическим интересам и отрицание интереса
эстетического; в свою очередь, политика, хотя бы консервативная, не имеет
ничего общего с душеспасением и с эстетикой; наконец, становясь на точку
зрения эстетическую, несомненно, должно бы предпочесть идеалы древнего
язычества, средневекового рыцарства и эпохи Возрождения идеалам византийских
монахов и чиновников, особенно в их русской реставрации. Таким образом, три
главные предмета, подлежащие охранению принципиального или идейного
консерватизма, не согласованы между собою. Не свободно от внутреннего
противоречия и враждебное отношение Леонтьева к новой европейской цивилизации,
которую он сам же признавал за неизбежный фазис естественного процесса.
Справедливо укоряя славянофилов за их ребяческое осуждение Запада, он сам
впадал в еще большее ребячество. Славянофилы были, по крайней мере,
последовательны: представляя всю западную историю как плод человеческого
злодейства, они имели в этом ложном представлении достаточное основание для
негодования и вражды; но ожесточенно нападать на заведомые следствия
естественной необходимости — хуже, чем бить камень, о который споткнулся. Не
имели достаточного основания и надежды Леонтьева, связанные с завоеванием
Царь-града: почему вступление русских солдат и чиновников на почву
образованности, давно умершей естественной смертью, должно будет не
только остановить уже начавшийся в России процесс уравнительного смешения, но
и создать еще небывало великую консервативную культуру? Надежды и мечтания
Леонтьева не вытекали из христианства, которое он, однако, исповедывал
как безусловную истину. Ему оставалась неясной универсальная природа этой
истины и невозможность принимать ее на половину. Но если главные мотивы, из
которых слагалось миросозерцание Леонтьева, не были им согласованы между
собой, то к каждому из них он относился серьезно и с увлечением, как
свидетельствует вся его жизнь. Своим убеждениям он принес в жертву успешно
начатую дипломатическую карьеру, вследствие чего семь лет терпел тяжелую
нужду. Свои крайние мнения он без всяких оговорок высказывал и в такое время,
когда это не могло принести ему ничего, кроме общего презрения и осмеяния.
Большая часть политических и публицистических произведений Леонтьева
соединена в сборнике “Восток, Россия и Славянство” (Москва, 1885 —
1886). Вл. С.Соловьев. [Статья из Энциклопедического Словаря Ф. А. Брокгауза - И. А. Эфрона.] |
|
|
О ВСЕМИРНОЙ ЛЮБВИ Владимир Соловьев против Данилевского Достоевский о русском дворянстве ______ Статьи и
материалы Вл.С.Соловьев Н.А.Бердяев Константин Леонтьев. Очерк из истории
русской религиозной мысли |
||||
|
. |
|
||||
|
|
|
||||
|
|
|
||||
|
. |
|
||||
|
|
|
|
|||
|
|
|
|
|
||
|
|
|
|
|
||
|
|
|
|
|
||
