[Вл.С.Соловьев] | [Оглавление] | [Библиотека «Вехи»]

 

Вл.С.Соловьев

ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ ЖИЗНИ

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1
О МОЛИТВЕ

Когда мы ощутили сердечное отвращение от зла, господствующего в мире и в нас самих, когда мы делали усилия, чтобы побороть это зло, и опытом убедились в бессилии нашей доброй воли, — тогда наступает для нас нравственная необходимость искать помощи другой воли, — такой, которая не только хочет добра, но и обладает добром и, следовательно, может сообщить и нам силу добра. Такая воля есть, и, прежде чем мы поищем её, она уже находит нас. Она извещает о себе нашу душу в вере и соединяет нас с собою в молитве.

Мы верим в добро, но знаем, что в нас самих нет добра. Итак, мы должны обратиться к сущему добру, должны отдать ему свою волю, принести ему духовную жертву, — должны молиться ему. Кто не молится, т. е. не соединяет своей воли с высшею волею, тот или не верит в эту высшую волю, не верит в добро, или же считает себя самого полновластным обладателем добра, свою волю считает совершенною и всемогущею. Не верить в добро есть нравственная смерть, верить в себя самого как в источник добра — есть безумие. Верить в божественный источник добра и молиться Ему, отдавая Ему свою волю во всём, есть истинная мудрость и начало нравственного совершенства.

Если мы действительно хотим свободной и совершенной жизни, то мы должны ввериться и отдаться тому, кто может освободить нас от зла и дать нам силу добра, кто сам вечно обладает и свободой и совершенством.

Ибо наша душа только способна стать свободной и совершенной, но сама по себе не обладает ни свободой, ни совершенством, в ней есть только возможность того и другого. Эта девственная способность нашей души может стать матерью новой благой жизни в нас. Но для этого, т. е. для действительного рождения новой жизни, необходимо действие того, что имеет уже в себе положительное творческое начало, или семя этой новой жизни. Божественная способность нашей души, чтобы не оставаться бесплодной, но стать матерью (материей) новой духовной жизни, чтобы свободно действовать и творить, — должна отдаться своему освободителю и владыке, Отцу новой жизни. Отдаваясь ему в вере, она соединяется с ним в молитве. Ибо первое действие веры, первое движение (или первый подвиг) новой духовной жизни, в которой Бог действует вместе с человеком, — есть молитва.

Вера без дела мертва, а молитва есть первое дело и начало всякого истинного дела. Веруя в Бога, мы должны верить, что в Нём всё добро есть вполне и совершенно, иначе Он не был бы Богом. А если всё добро воистину есть в Боге, то, следовательно, мы никакого доброго и истинного дела сами по себе творить не можем: в нашей власти только не противодействовать исходящему свыше добру и благодати, и этим непротиводействием, этим согласием на благодать, содействовать ей. Благодать обращает нас к Богу, а мы только соглашаемся своей волей на такое обращение, и в этом сущность молитвы, которая есть уже некоторое доброе и истинное дело: здесь мы действуем в Боге, и Бог действует в нас. Это уже есть начало новой духовной жизни. Мы уже ощущаем в себе её первое движение. Мы знаем, что эта жизнь в нас и составляет лучшую часть нас самих. Но мы также знаем, что она не от нас. Если бы мы были настоящими творцами и обладателями этой новой жизни, мы бы не страдали и не боролись, нас не подавляло бы сознание нашего зла и нашей немощи. Действи-[316]тельность новой благой жизни, которую мы в себе ощутили, не нами создана, а дана нам — это свободный дар. И если этот дар есть благой, если ощущение этой новой жизни возвышает и просветляет нашу душу, то и исходить дар этой жизни может только свыше, от Отца светов. Эта жизнь не от нас, а от Отца свыше; но она в нас, она наша, и Отец этой новой жизни есть наш Отец.

Отче наш, иже ecu на небесех. Если мы сами не ощутили в себе новой небесной жизни, если мы живём только одною прежнею жизнью, которая вся есть немощь, грех и смерть, — то эти слова «Отец наш небесный» не имеют для нас смысла, ибо Отец небесный не есть Отец немощи, греха и смерти[1]. Ощутив же его действительно Отцом в том движении новой жизни, которую мы имеем от Него, мы воистину веруем в Него, веруем, что в Нём всё добро и всё свет, и всё жизнь, что Он есть единое истинное и достойное бытие, единственная цель и предмет желания. Кто воистину верит в Бога, тот не может желать ничего кроме Бога. Но что же значит желать Бога? Когда мы в своей природной жизни желаем чего-нибудь для себя, то это желание может быть троякого рода: или мы желаем, чтобы что-нибудь ещё несуществующее явилось на свет (как, например, родители желают рождения детей, художники желают производить свои творения); или мы желаем что-нибудь уже существующее, но нам не принадлежащее, сделать своею принадлежностью или получить себе в собственность (каковы все корыстные желания); или, наконец, мы желаем изменить или исправить существующее в себе или других (каковы все желания улучшения или усовершенствования). Ясно, что ни одно из этих желаний неприменимо к Богу Самому по себе, но каждое из них применимо к Нему в Его отношении к нам. Мы не можем желать Бога для себя, как какого-нибудь предмета; мы не можем желать, чтобы что-нибудь совершалось в самом Божестве всесовершенном, в котором всё уже совершено, но мы должны желать совершения себя в единении с Богом. [317]

Бог вечно есть Сам в себе, но мы должны желать, чтобы Он стал существовать для нас; ибо, пока мы живём по своей и мирской воле, Бог для нас как бы не существует.

Бог есть Вседержитель, всё в Себе заключающий, и мы сами принадлежим Ему. Но мы должны принадлежать Ему не только по силе Его владычества, но и во имя Его божественного совершенства, — ради Него самого, как высшего блага, единого благого: мы должны принадлежать Ему свободно и добровольно.

Бог неизменен в Себе, но мы должны желать, чтобы Он изменился для нас, т. е. чтобы мы сами изменились сообразно Ему. Так от века неизменное солнце получает новую силу для прозревшего слепого, потому что он сам изменяется и получает новую силу, становясь светоприемным.

Итак, желая Бога, мы должны желать, во-первых, чтобы Он открылся нам и сказал Своё имя, т. е. сообщил то понятие, через которое мы узнаем Его, различая Его от другого. Во-вторых, узнав Бога, мы должны воистину принять Его откровение или признать Его имя; ибо можно и познав Бога, не признавать Его, как Бога (Рим. 1, 21); и, в-третьих, узнав и признав Бога, мы должны стать сообразны Ему, чтобы имя Его святилось в нас. Да святится имя Твое.

Желать Бога значит желать добровольно принадлежать Ему. Эта наша внутренняя добровольная принадлежность Богу составляет Его царствие в нас, и об этом внутреннем царствии мы уже молились, когда говорили: «Да святится имя Твое». Но если мы вправду этого желаем, то мы должны желать, чтобы Бог царствовал не только в тайне нашего сердечного чувства, но и явно на деле; а это будет тогда, когда не только отдельные души, но и все существа отдадутся Богу и образуют собою Его настоящее царствие. Такого царствия Божия ещё нет в мире; но, веря в Бога, мы надеемся и на торжество дела Божия в мире. Об этом явном и вселенском царстве Божием мы молимся, когда говорим: Да приидет царствие Твое.

Мы не говорим: да будет создано или да сотворится царствие Твое, — но да приидет. Прийти может только то, что уже есть. Царствие Божие само по себе уже есть, ибо всё подчинено в существе своём Богу-Вседержителю. Но мы должны желать, чтобы царство Божие было не только над всем, что уже есть, но и во [318] всём, чтобы Бог был всё во всех и все были едино в Нём. Бог есть добро, не знающее границ, благость, не знающая зависти; поэтому Он хочет сообщаться всему, Его воля — быть всем во всех. И так как Он есть единое добро и благо, то лишь желая исполнения этой Его воли, — быть всем во всех — мы желаем добра всему. И единственное к этому препятствие заключается в воле существ, не отвечающей воле Божией, не принимающей в себя божественного добра. Воля есть собственная сила всякого существа, начало всякого действия и всякой действительности; поэтому, пока наша воля не принимает Бога, до тех пор Его нет и в нашей действительности. Только в своей воле может существо противиться Богу, отделяться от Него, исключать Его из себя. Поэтому и воля Божия требует от нас не каких-нибудь внешних действий, а нашей собственной воли, — чтобы мы сами хотели исполнять волю Божию; следовательно, пока мы сами этого не хотим, то и воля Божия не исполняется в нас. Пока наш мир сам не хочет быть царствием Божиим, до тех пор Бог и не царствует в нём, и этот мир остаётся землёю, отделённою от небес, землёю, на которой нет воли Божией. Существа же, добровольно и окончательно подчинившиеся Богу, сами открывшие Ему доступ к себе и сделавшие свою волю только формою и исполнением воли Божией, — такие существа составляют божественный мир, небеса или царство славы. Там воля Божия исполняется волею всех, и потому царство Божие уже пришло. И, желая его пришествия к нам на землю, мы должны желать, чтобы воля Божия была на земле так же, как она на небесах, т. е. не в противоречии с собственной волей творения, а в полном согласии с нею, так, чтобы вся тварь сама хотела только того, чего хочет Бог.

Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Этою молитвою мы и сами отдаём свою волю Богу, а равно и для всех существ, для всего творения призываем вольный союз с волей Божией, в которой всё добро для всех. Этою молитвою мы для всех желаем единого истинного блага и всю вселенную обнимаем одною любовью, а через это не только призываем, но уже и исполняем в себе волю Божию, которая есть любовь.

Говоря: «Да будет воля Твоя» — мы даём воле Божией возможность действовать через нас. Но нам ещё нужно подумать о тех действительных условиях, при которых союз нашей воли с бо-[319]жественною может укорениться в почве нашего сердца. Ибо нужны дожди ранние и поздние, чтобы принятое свыше семя духовной жизни могло принести плод свой.

Хотя мы и отдались воле Божией и воистину хотим, чтобы эта единая воля исполнилась в нас и через нас; но троякого рода препятствия становятся между нашим желанием и нашей действительностью. Эти препятствия, с которыми мы сталкиваемся неизбежно, находятся: во-первых, в испорченной чувственной природе человека (наше настоящее); во-вторых, в наших прежних дурных делах (наше прошедшее); и, в-третьих, если бы мы и рассчитались с своим прошедшим и побороли своё настоящее зло, более трудные препятствия являются в виде предстоящего нам тайного воздействия враждебных сил (наше будущее). Хотеть исполнения воли Божией значит хотеть устранения этих тройных препятствий. Итак, мы должны желать: во-первых, укрощения нашей природы (воздержанием); во-вторых, искупления наших грехов (правдою) и, наконец, в-третьих, ограждения нас от предстоящих напастей (духовною крепостью).

Хлеб наш насущный даждъ нам днесь. В двух случаях наша чувственная природа бывает препятствием делу Божию в нас: когда мы совсем отвергаем её силу, впадая в духовную гордость, и когда мы ей вполне подчиняемся, впадая в духовное рабство. Впрочем, первый случай в конце своём сводится ко второму; ибо сколько бы мы ни отвергали силу и значение чувственной природы (плоти), отделаться от неё мы не можем; поэтому на деле, отрицая власть плоти, мы только оправдываем своё бездействие в борьбе с нею и обеспечиваем её победу над духом; так что мнимая наша свобода приводит к увеличению действительного рабства. Это мы яснее увидим, когда будем говорить об искушениях. А теперь заметим только, что прошение о хлебе насущном днесь указывает нам на должное и истинное наше положение относительно потребностей природы, — положение, одинаково далёкое и от гордости ложного спиритуализма, и от низости практического материализма: «хлеб наш насущный днесь» значит то, что необходимо для нашей природы в каждое данное время. Здесь не разделяются потребности духовной и материальной природы. И на самом деле они нераздельны у нас — одухотворённых животных и духов воплощённых. [320]

Мы желаем, чтобы открывшийся в нас начаток духовной жизни был поддержан, потому что он окружён чувственною природою и стихиями мира и без поддержки может быть поглощён материей. Но мы желаем также, чтобы и чувственная природа была удовлетворена, для того, чтобы она могла послужить средою и орудием нашей духовной жизни. Обе наши жизни, духовная и физическая, нуждаются в питании или хлебе насущном; первая для себя, а вторая для первой. Хлеб насущный для духа — это все те воздействия свыше и совне, которые поддерживают нашу добрую волю и питают нашу духовную жизнь. Мы просим этого сверхсущественного ύπερούσιον хлеба, потому что знаем, что источник нашей духовной жизни не в нас самих, а выше, и что отделённая от этого источника она иссякнет. Но мы просим также хлеба насущного έπιούσιον и для нашей плоти, т. е. всего того, чем обеспечивается наша материальная жизнь; потому что мы знаем, что наша плоть есть та земля, из которой и на которой должно вырасти дерево вечной жизни, та земля, которую Бог хочет сделать цветущей и плодоносной.

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Мы верим, что и материальная жизнь и весь порядок природы зависит окончательно от воли Твоей. Мы знаем, что и малейшие условия нашего существования обнимаются всеобъемлющим планом Твоей Премудрости. И, думая о том, что необходимо для нашей жизни, мы хотим только исполнить волю Твою, исповедуя Тебя, как начало и источник, как основание и цель всей нашей жизни.

Прошением о хлебе насущном мы освящаем нашу материальную жизнь, соединяем и её с волею Божией. Сказать, что Богу нет дела до наших материальных нужд, значит оправдывать безбожие, ограничивая Божество. Если наша материальная жизнь не может быть связана с волею Божией, а мы между тем не можем отделиться от своей материальной жизни, которая есть основание всего нашего существования, то, значит, и мы остаёмся чужды воле Божией и живём без Бога. Наша материальная жизнь — от мира, а мир весь во зле лежит, и зло чуждо Богу. Но то, что лежит во зле, ещё не есть зло само по себе. Зло нашей материальной жизни не в ней самой, а в том, кок относится к ней наша душа в своей воле. Зло не в материальном наслаждении, а в душевном пожелании, с ним соединяющемся. Пожелание есть такое вольное [321] движение нашей души, которым мы ищем материального наслаждения ради него самого и отдаёмся этому наслаждению в полную власть, с потерей всякого самообладания, становясь действительно рабами плоти. Здесь удовлетворение плоти становится целью само по себе и через то жизнь плоти отделяется от жизни Божией, в которой единая истинная цель. В этом отделении природной жизни от жизни божественной, — отделении совершаемом через пожелание души, заключается существенным образом зло и грех плоти. Бог, как безусловная цель, есть определяющее начало нашей жизни; отделённая от Бога, поставленная как цель сама по себе, наша материальная жизнь теряет и всякий предел, получает характер безграничности и ненасытности, ненаполнимой пустоты, в которой она становится мучением и злом. В Боге предел материи. Отделённая от Него, она есть дурная бесконечность, огонь неугасимый, жажда неутолимая и вечное мучение. Но нашею молитвою именно упраздняется роковое отделение материальной жизни от Бога, эта жизнь вводится в свой предел, относится к своей цели. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» — это прежде всего обет воздержания: допускается только необходимое, исключается всё лишнее. Но уже простым воздержанием отнимается у нашей материальной жизни её греховный характер. Соглашаясь на воздержание, мы свидетельствуем, что материальная жизнь сама по себе, т. е. отделённая от Бога, не есть для нас цель и благо. Если бы она была целью и благом, тогда воздержание не имело бы смысла: тогда чем больше и полнее было бы удовлетворение плоти, тем было бы лучше. Но мы желаем только насущного и только днесь: словом «насущный» полагается предел плотскому хотению, а словом «днесь» полагается предел плотскому помышлению. Ограничивая всю нашу материальную жизнь только тем, что по воле Божией необходимо для нас в данное время, мы придаём этой жизни тот условный и подчинённый характер, который она должна иметь. Прошение хлеба насущного днесь показывает, что материальное удовлетворение, жизнь плоти уже не составляет для нас сущности и цели и собственного предмета нашей воли, но желается нами только как средство и необходимое условие для исполнения чрез нас воли Божией и для нашего служения делу Божию на земле. В этом прошении человеческая воля, свободно подчиняя вышней воле все низшие стремления и потребности материальной природы, вводит нашу [322] текущую действительность в вечный план божественного действия, относит к Богу и связывает с Богом нашу вседневную жизнь, наше настоящее.

Но наше настоящее не может быть истинно соединено с Богом, пока над нами тяготеют дела нашего прошедшего, без Бога содеянные. Чтобы начать жить пo-Божьи, нам должно прежде исполнить всякую правду. Мы связаны прежнею неправдою и должны развязаться с нею для того, чтобы связать свою жизнь с делом Божиим. Прежде чем приобретать новое благо, мы обязаны уплатить старый долг. Это требование правды. Мы не можем исполнить этого требования одним тем, что впредь будем творить правду и жить пo-Божьи, ибо это мы и без того должны, это не есть уплата прежнего долга, а только исполнение настоящей обязанности. Уплатить своего старого долга мы не можем и должны решительно признать свою несостоятельность. Как возрождения своего настоящего, так и искупления своего прошлого мы должны ждать только от Бога. И остави нам долги наша. Но и в этом оставлении или отпущении наших грехов не должно быть нарушено требование правды — чтобы мы поступали с другими так, как хотим, чтоб было поступлено с нами. Итак: «остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Эти слова не ту имеют силу, чтобы, прощая чужие долги, мы сами искупали или уравновешивали свои собственные; для такого равновесия нужно было бы, чтобы мы были должны тем же самым, кто и нам должен, чего обыкновенно не бывает. Но для Отца небесного всё человечество есть одна семья, и то, что мы отпускаем одному из братьев (наш нравственный подвиг прощения), то Отец небесный может употребить и на пользу другого. Для Него важно не внешнее соответствие между деянием и возмездием, а само внутреннее наше душевное действие. Прощение, как тайное движение нашего сердца, имеет действующую силу и тогда, когда внешнее дело уже невозможно.

Прощение смывает последствия прежних обид и очищает от греха наше прошлое. Для того же, чтобы и будущее наше охранить от греха, должно обратиться к самой его причине. Причина же всякого зла в нас не что-нибудь случайное и внешнее, не то или другое дело или событие, а сама наша испорченная природа, унаследованная нами от первобытного человека. В глубине нашего существа, в самой основе нашей души, иногда для нас вполне [323] несознаваемо таится и скрыто действует сила первородного греха, — сила тёмная, безумная и злая. Это и есть та самая сила, которая отделяет нас от всего и от всех, замыкает нас в самих себе, делает непроницаемыми и непрозрачными; она есть сила бессмысленная и начало всякого безумия, ибо, отделяя нас от всего, она разрывает для нас всякую связь с миром Божиим, лишает нас общения со всем и закрывает от нас то наше истинное отношение ко всему, которое составляет разумный смысл (ratio) нашей жизни. Отделённые от этого смысла, вырванные из общего мира Божия, повинуясь этой тёмной силе, мы воображаем для себя свой собственный особый мир, и, принимая это воображение за действительность, впадаем в безумие. Но тёмная и бессмысленная сила, делающая нас безумными, делает нас и злыми. Ибо, отделяя себя от всего, мы противопоставляем себя всему, а, противопоставляя себя всему, мы отрицаем всё во имя себя и стремится всё подчинить себе и подавить, а сопротивляющееся сломить и уничтожить.

Этот всепожирающий огонь только прикрыт прахом нашей плоти, законы природной жизни (половое влечение, рождение детей) только ограничивают и связывают действие этой злой силы, но не изменяют её свойства. Свойство её во внутреннем отделении ото всего, и, следовательно, оно упраздняется только чрез внутреннее наше соединение со всем. Но соединиться со всем мы можем только в том, в ком всё едино. Только обратившись внутренно к Богу-Вседержителю, в котором нет никакого разделения и потому никакой тьмы, в котором изначала пребывает смысл (λόγος) всего и который есть любовь, — только обратившись к Нему внутренно, изменяем мы в себе тёмную, безумную и злую стихию нашей природы. Связав себя верою с началом всякого добра, мы получаем свободу от принудительной власти над нами греховного начала. Мы перестаём быть невольниками греха, как только признаем над собою волю Божию. Та воля, с которою мы рождаемся, воля нашей плоти, подчинена природе, а природа подчинена греху, господствующему в ней. Итак, пока мы действуем только от себя или от своей воли, мы неизбежно действуем от греха, действуем как рабы и невольники греха. Иметь только свою волю значит для нас не иметь воли, быть несвободными. Ибо наша воля уже подчинена греху, подчинена по рождению, т. е. невольно. [324]

Природный человек не сам, не своею волею подчиняет себя греху, но грех уже владеет им помимо его воли, как своим наследием. И пока мы действуем только от себя, мы остаёмся во власти того одного начала, которое уже владеет нами, т. е. во власти греховной природы, или прирожденного греха, мы составляем нераздельную собственность этого начала. Фактически мы уже несвободны и возможность освобождения для нас только в такой силе, которая идёт дальше факта и соединяет нас с тем, что ещё не имеет для нас ощутительной действительности. Такая сила есть вера. Верою мы признаём для себя другое начало, кроме нашей фактической природы, подчинённой греху. В силу веры мы получаем возможность действовать уже не от одного того начала, которое от рождения фактически владеет нами и которому мы рабствуем, а от другого начала, которому мы сами подчиняемся, в этом добровольном подчинении получая свободу. Только веруя в невидимого Бога и действуя по вере от Бога, наша воля оказывается воистину волей, т. е. свободным началом, — свободным от самого себя, т. е. от своего данного фактического состояния; здесь воля действует уже не как психологическое явление только, а как творческая сила предшествующая всякому явлению и никаким фактом не покрываемая и не исчерпываемая, т. е. по существу свободная. Такое коренное освобождение силою веры доступно для всех людей независимо от вероисповедания. Ибо, нравственный подвиг веры возможен и при самом недостаточном познании об истинном Боге. Встреча сердца человеческого с ищущею его благодатью Божиею может совершиться далеко от прямой линии сознания, но где бы ни состоялась эта встреча, только чрез неё мы получаем действительную свободу.

Мы родимся только с возможностью свободы; на деле же наша воля (воля природного человека) уже занята и связана теми ограниченными и для нас внешними предметами, которых природа заставляет нас хотеть. В этом хотении мы вдвойне не свободны: во-первых, потому, что мы не сами собою здесь хотим, а нас принуждает хотеть чуждая сила природы; во-вторых, и самые предметы природного хотения — ограниченные вещи и условные состояния — связывают и ограничивают нашу волю. Действительной свободы мы достигаем только тогда, когда сверх природного хотения начинаем хотеть того, чего хочет Бог, т. е. сами отдаём [325] свою волю Богу. Этим мы становимся вдвойне свободны; во-первых, потому, что, отдавая свою волю Богу, мы действуем сами, — это не есть прирожденный нам факт, принудительный и обязательный для нас, но внутреннее действие или движение нашей души, в котором мы сами составляем начало движения; во-вторых, то, что хочет Бог (предмет нашей новой воли), есть прежде всего благо нравственное, внутреннее, притом бесконечное и совершенное, в котором не может быть ничего исключительного, никаких внешних границ, связывающих и подавляющих нашу волю, подобно предметам натуральных хотений, — ничего такого в Боге нет и быть не может, следовательно, соединяя свою волю с волей Божией, мы получаем совершенную свободу — совершенную в принципе, но ещё не в исполнении.

Движение нашей воли, которым она возвышается над собою, т. е. над своим фактическим природным состоянием или рабством греху, и отдаёт себя Богу, решаясь хотеть no-Божьи, это движение есть только первое начало новой жизни, а не конец её. Уже и в этом начале наша воля действительно свободна, но прежнее рабство греху ещё остаётся для неё как возможность. Прежде (до духовного возрождения) рабство было действительностью, а свобода только возможностью — теперь наоборот. Для новорождённого духовного человека грех уже не есть факт, неизбежно тяготеющий над его волей, а только возможность для его воли. Для того чтобы греховное начало из этой возможности перешло в действительность и снова овладело человеком, оно нуждается в возбуждении. Человек, духовно возрождённый, т. е. с верою признавший Бога и подчинивший себя воле Божией, уже не может сам, прямым своим действием возбудить тёмную стихию своей души к действительному греху. Для такого человека вызывающею причиною греха станет действие извне, то, что называется искушением.

Искушение бывает только для людей духовных, или людей Божиих. Человек безбожный, чтобы творить зло, не нуждается в искушении: он творит уже просто в силу своей испорченной природы, по закону греха, который уже обладает им. Но человек Божий закону греха прямо неповинен. Грех, как грех, не имеет над ним власти и не действует на него; он может быть увлечён грехом только тогда, когда грех представится как безгрешное и зло примет вид добра, в чём и состоит сила искушения.[326]

Мы знаем три главные рода греха: грех чувственной души или похоть (грех плоти): «похоть заченши рождает грех, а содеянный грех рождает смерть»; далее грех ума — самомнение или самовозношение, которое ведёт к заблуждению, а упорство в заблуждении порождает ложь и обман; и, наконец, грех собственного духа — властолюбие, которое приводит к насилию, а насилие кончается убийством. Итак, дело искушения состоит в том, чтобы эти грехи представить не грехами для духовного человека. Прежде всего является оправдание похоти, т. е. стремления чувственной природы, получающего перевес над умом и волею. Искусительный голос говорит: «Ты человек Божий, человек духовный, и для тебя похоть плоти не страшна; ты внутренно уже победил в себе греховную природу, и потому всякие внешние её проявления для тебя уже безразличны. Духовному человеку всё позволительно: ты выше различия между добром и злом; да и может ли быть зло в чисто внешних действиях тела, составляющих естественные проявления его материальной природы»?

Это есть первое искушение. Оно особенно сильно в начале духовной жизни, когда влечения плоти ещё не смирились перед новорождённым духом и хотят, как змеи Геркулеса, задушить его в самой колыбели. Этому искушению подпадают обыкновенно последователи мнимо-духовных, мистических сект, в которых преувеличенная и самодовольная духовность сменяется полным разгулом чувственности, и свобода духа, переходя в свободу плоти, кончается рабством плоти.

Чтобы преодолеть это искушение, нужна духовная крепость, которой мы в себе не имеем, а должны получить её от источника всякой силы, и к нему мы обращаемся с молитвою: не введи нас во искушение. Привлечённая этою молитвою помощь божественной силы оградит нашу душу от помрачения и соблазна и против искусительных софизмов вооружит наш разум и совесть следующим рассуждением.

Ответ духовного человека на первое искушение: Ты говоришь, что похоть плоти не страшна для меня, потому что я победил чувственную природу или плоть силою духа; но если бы я действительно уже победил плоть, то и пожелание не действовало бы во мне, не было бы и самого искушения. Если же оно является, если я ощущаю пожелание плоти, то это явный знак, что чувственная [327] природа ещё не покорена мною, что она ещё страшна и опасна для меня, и что мне ещё нужно с нею бороться. Далее ты говоришь, что я стал выше различия между добром и злом. Но как могу я этому поверить, когда я ещё испытываю различие между страданием и удовольствием, отвращаясь первого как зла для меня и ища второго как добра для меня. А если бы я в самом деле уже достиг такого совершенства, что не различал бы страдания от удовольствия, то при таком бесстрастии у меня не могло бы быть и плотского пожелания, которое есть именно стремление к некоторому удовольствию, — тогда не было бы места и теперешнему искушению. Если же ты меня теперь искушаешь плотским пожеланием, то это значит, что я ещё не достиг бесстрастия и различию добра и зла вполне подвержен. Наконец, ты говоришь: в удовлетворении чувственных стремлений нет зла и греха, потому что это только внешний факт, действие, совершаемое одним телом без участия души, но если бы так, то душа и не желала бы этого факта; допуская же в себя похоть, она желает его, и это пожелание выражает именно участие души к чувственному факту, и, следовательно, он уже не есть только внешний факт в жизни тела, но и внутреннее действие души, её грех.

Опровергнув таким образом искушение плоти, духовный человек встречается с искушением ума. «Ты познал истину, в тебе открылась истинная жизнь. Это дано не всем. Ты видишь, что другие не знают истины и чужды истинной жизни. Хотя истина не от тебя, но она твоя, принадлежит тебе преимущественно перед другими людьми. Им не дано, а тебе дано — значит, ты сам по себе уже был лучше и выше других людей, и потому получил то, что от них сокрыто. Открывшаяся в тебе духовная жизнь есть твоё преимущество перед другими, и это преимущество доказывает твоё личное превосходство над ними. Истинная жизнь возвышает тебя и делает лучше, но ты получаешь эту жизнь потому, что и прежде был уже лучше и выше других. Ты сам по себе уже избранник, имеющий право на исключительное значение. Если истина стала твоим личным достоянием; и преимуществом, то, значит, твоё мнение как твоё уже есть истина и должно быть признано другими. Обладая истиною, ты не можешь впасть в заблуждение, — ты непогрешим». Допустив такое внушение, ум наш впадает в самомнение, а самомнение вводит [328] в заблуждение и ложь. Ибо, услаждаясь мыслью о своём превосходстве, ум наш начинает дорожить истиною уже не как истиною, а как своею, но тем самым он теряет и всякий критерий между истиной и заблуждением, ибо своим может быть и заблуждение и всякая ложь. Но если даже мы и удержимся от того конечного безумия, чтобы всякое своё мнение и воображение, ради того, что оно своё, принимать и выдавать за безусловную истину в силу своей мнимой непогрешимости, то всё-таки допущенный нами грех самомнения или умственной гордости неизбежно размножается в нашей душе и порождает в ней другие родственные ему грехи — тщеславия и зависти. Ибо мнение о своём превосходстве, будучи только притязанием, требует непременно чужого признания. Так как самомнение имеет в виду не наше бытие в истине, а только наше значение, то оно не удовлетворено, если мы не значим для других столько же, сколько и для себя. Стремление же значить для других или иметь преимущество в чужом мнении и есть тщеславие. Неудовлетворение же этого стремления, когда чужое мнение отказывает нам в исключительном признании и ставит других наравне или выше нас, непременно возбуждает в тщеславном неприязненное чувство соперничества, ревности и зависти.

Это искушение ума самомнением особенно сильно в средине духовного поприща, когда ум уже получил перевес над чувствами. Соблазну самомнения подпадают обыкновенно люди, уже достигшие некоторого значения и заслуг. Таковые попущением Божиим становятся тогда основателями сект или ересиархами и предводителями народных движений, но нередко также впадают в умопомешательство и гибнут жалким образом. Но если духовный человек в начале этого искушения не положится на силу своего ума и обратится к Богу с молитвою: «Не введи нас во искушение», то он получит крепость ума и сумеет отстранить софизм самомнения.

Ответ духовного человека на второе искушение: Истина есть сама в себе вечно, безгранично и совершенно. Ничьим частным достоянием, принадлежностью или преимуществом она быть не может. Наш ум может познавать истину, только становясь причастным истине, т. е. причастным бесконечному совершенству, а для этого он должен отречься и отрешиться от своей личной ограниченности, от искания своего и помышления о своём. В ис-[329]тине нет своего и чужого, в ней все могут иметь только одну часть, в ней все солидарны; поэтому, когда я во имя своего мнимого обладания истиной противопоставляю себя другим и горжусь перед ними своим преимуществом в истине, то я этим только доказываю, что я ещё не в истине, и что мне нечем гордиться. Истина безусловна, независима и довлеет себе; поэтому, если я тщеславно ищу чужого признания и забочусь о людских мнениях, то я показываю, что я сам чужд истине и что мне нечем славиться в людях. Наконец, сущая истина, как полнота блага, не допускает зависти; если я из-за обладания истиной соперничаю и завидую другим, то я показываю, что у меня нет истины и что мне не за что ревновать и соперничать.

В истине не может быть границ; следовательно, пока наш ум ищет своего и стоит на своём, т. е. разграничивает между собой и не собой, он сам ограничен и отделён от истины, и истины нет в нём, и он не может познать её от себя. Но он может и должен сознать эту свою ограниченность и смириться перед безграничным умом Божиим и обратиться от себя к самой истине и стать прозрачным для божественного света. Итак, мы находим истину не своим умом, а несмотря на свой ум, в уме Божием. Но такое познание истины, основанное на смирении и самоотречении нашего ума, не может уже быть источником гордости, тщеславия и зависти; и хотя бы эти пороки и не могли быть сразу уничтожены, но, отрекшись внутренно от ложного самомнения в пользу сущей истины, — мы подрываем корень этих умственных грехов и, предохраняя себя от заблуждений ума, укрепляемся и возрастаем в духовной жизни.

Но тут предстоит нам третье и самое опасное искушение. Когда похоть плоти побеждена чистотою и обман ума смирением, когда я не считаю грех для себя позволенным и не поддаюсь ему, когда я не ставлю своего мнения вместо истины и не впадаю в заблуждение, — тогда является великий соблазн для духовной воли.

«Ты освободился от рабства плоти и самоотречением ума усвоил истину Божию и познал, что она есть единое верное благо. Но мир отвергает эту истину и лишает себя этого блага и лежит во зле. Находясь во зле, он не может принять истины путём умственного убеждения — его нужно прежде всего практически подчинить высшему началу. Ты представитель этого высшего на-[331]чала, — не по собственным достоинствам и силам (ибо ты уже отрёкся от самомнения), а в силу благодати Божией сделавшей тебя причастным сущей истине. Не для себя, а для славы Божией и для блага самого мира, из любви к Богу и к ближнему ты должен хотеть и приложить всякие старания, чтобы покорить мир высшей правде и привести людей к царству Божию. Но для этого в твоих руках должны быть необходимые средства, чтобы с успехом действовать на мир и в мире: прежде всего ты должен получить власть и высший авторитет над другими людьми, подчинить их себе, чтобы вести их к единой спасительной истине. Итак, ты должен всячески искать власти и могущества в мире».

Этому великому и сильному искушению подпадали великие и сильные люди, которых оно приводило ко многим худым делам.

Но если духовный человек, благополучно прошедший через два первые искушения, захочет устоять и в этом, то, снова оградив себя молитвою: «Не введи нас во искушение», — он скажет так:

Ответ духовного человека на третье искушение: Правда, что я должен заботиться о спасении мира чрез практическое подчинение его божественному началу; но неправда, что для этого я должен искать власти в мире. Если я действительно желаю власти не для себя и не во имя своё и не самовольно, а во имя Божие для дела Божия и согласно воле Божией, то я не должен и не могу искать сам этой власти, не должен и не могу ничего делать от себя для её достижения. Я верю в Бога и желаю совершения дела Его и надеюсь на пришествие царства Его и, насколько мне дано, служу ему, но большего не ищу: ибо я не могу знать тайн домостроительства Божия и путей Его провидения и планов его премудрости; да и себя самого я ещё не вполне знаю. Я не могу знать, хорошо ли для меня и для других будет, если я теперь получу власть и могущество. Хотя я и стал причастен истине Божией и духовная жизнь открылась во мне, но из этого ещё не следует, чтобы я годился для управления людьми. Быть может, получив власть, я не только окажусь несостоятельным для устроения других в духе Божием, но и собственное своё духовное достоинство утрачу, а если я ищу власти, то я уже утратил его, ибо впал в грех властолюбия. Если я не жду принять своего назначения от Бога, а ищу власти от себя, то я должен прибегать в этом деле к человеческим способам [331] и средствам. Но человеческие способы и средства для добывания власти хорошо известны, они суть: коварство и обман в начале, насилие и убийство в конце. Такими делами других к царству Божию не приблизишь, а сам от него удалишься. Итак, должен я служить славе Божией и спасению мира в том, что мне дано в уделе своём, с терпением ожидая совершения судеб Божиих над собою и над миром, стараясь кротостью и благостью смягчать чужое зло, не умножая его своим.

Общий ответ на искушения: Поверив сердечно в Бога и почувствовав в себе действие божественной благодати мы имеем начало новой духовной жизни. Обман искушения состоит в том, что это начало принимается за достигнутый конец, и зарождение духовной жизни выдаётся за её совершенство; обман в том, что духовная жизнь понимается как нечто за раз и вполне данное, не нуждающееся в росте, в постоянном ходе совершенствования внутри и исполнения вовне; полагается, что духовный человек есть существо простое, цельное и законченное. Но на самом деле в духовном человеке продолжают пребывать и действовать две живые силы: начаток новой благодатной жизни и остаток прежней греховной жизни, и цель искушения в том, чтобы неокрепший ещё начаток или залог духа употребить как благовидный покров или личину для старых греховных стремлений и тем оправдать и внутренне усилить их и уже безраздельно предать им всего человека. Но в начале искушения, если мы будем искать опору не в своих, а в Божьих силах чрез молитву, мы легко раскроем весь обман и скажем так:

Положим, что мы люди Божий и живём в Боге, но мы не можем думать, чтобы подчинение плотскому пожеланию, чтобы тщеславие или властолюбие, которое мы замечаем в себе, были от Бога и были добром. Итак, хотя мы и в Боге, но в нас есть ещё нечто такое, что не от Бога, и что не есть добро, поэтому, когда такие недобрые стремления нападают на нас, то мы и должны признать это за напасть и, не уступая им, молиться: не введи нас в напасть, и никак не оправдывать плотских пороков своим качеством духовного человека. Без сомнения, для чистого всё чисто, но вопрос в том: вполне ли мы чисты, и на этот вопрос совесть искушаемого даёт ясный ответ: мы живём не под законом, а под благодатью, мы люди духовные. Пусть так; но из [332] этого ничуть не следует, чтобы всё, что нами делается или с нами случается, также было благодатно и духовно: так, например, когда мы испытываем голод и жажду, то это у нас не по благодати и не потому, что мы духовны, а потому, что у нас ещё остаётся животная природа; но точно также, когда у нас, хотя и духовных людей, являются нечистые помыслы, или желание чужой похвалы, или желание власти, то это происходит не в силу того, что мы духовны, а в силу того, что мы ещё недостаточно духовны; и настолько недостаточно, что в конце искушения самые наши духовные качества становятся только предлогами для вовсе не духовных, а плотских и грешных стремлений: так, в конце первого искушения наша мнимая духовная свобода оказывается только предлогом для действительного рабства плоти, в конце второго искушения наша мнимая духовная мудрость становится предлогом гордости и тщеславия, и, наконец, третье искушение приводит к тому, что духовное усердие к славе Божией и благу ближних является как предлог для властолюбия и деспотизма. Итак, во всякой попытке связать слабости и пороки, свойственные человеку вообще, с нашим качеством человека Божия или духовного человека, — во всякой такой попытке и во всяком таком внушении должны мы видеть лукавый обман и молиться: избави нас от лукавого.

Лукавый дух самолюбия, отец всякой лжи, обманывая наш ум своими софизмами, достигает двойной цели: он не только расслабляет нашу волю в борьбе с настоящим искушением, но и наперёд отдаёт нашу душу во власть всем страстям, порокам и преступлениям. Человек, одержимый необузданным самолюбием, не только падает, случайно совершая тот или иной грех, но уже потерял устойчивость нравственного равновесия, и вся его жизнь превращается в сплошной грех. Человек, одержимый самолюбием, неизбежно будет несправедлив в отношении к другим, а в собственных своих потребностях безграничен. Наша душа имеет в себе силу бесконечности, и раз овладев этою силой, наш эгоизм не находит пределов и не знает насыщения. Безмерные требования не могут быть удовлетворены; неудовлетворённость порождает озлобление; бессильная злоба производит уныние, а уныние приводит к отчаянию. Итак, когда самолюбие берёт верх в нашей душе, то логический исход будет умопомешательство или [333] самоубийство. И если такой конец постигает далеко не всех одержимых тем нравственным недугом, то это должно приписать особой милости Божией и чужим молитвам.

Избавление нас от лукавого есть дело истинной мудрости, которая разоблачает и разрушает все обманы и софизмы самолюбия и вооружает нас не нашими, а Божьими силами. Таким образом наш дух получает неодолимую крепость в искушениях. Духовная крепость в искушениях сообщает нам справедливость в действиях, умеренность в чувствах. А при таком нравственном равновесии всё более и более укореняются в душе чистая любовь, постоянная надежда и твёрдая вера в Бога и вечную жизнь.

Два есть главные свойства у истинной молитвы: бескорыстность и действенность. Та молитва, которой Христос научил Своих учеников, обладает этими свойствами в полной мере. Эта молитва вполне бескорыстна; ибо в ней мы не молимся ни о каком благе для себя исключительно, ни о каком благе, которое отделяло бы нас от других. Настоящая цель этой молитвы в том, чтобы Бог был всё во всём. Эта цель прямо выражается в первых трёх прошениях: «Да святится имя Твоё, да приидет царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Предметы остальных прошений выражают только средства или условия для осуществления той высшей цели, поскольку она касается и нас. Ибо Бог не может быть всем во всём, если Он не будет и в нашей личной жизни. И вот мы прежде всего отдаём Богу свою материальную жизнь. Молясь о хлебе насущном, мы уже не считаем себя хозяевами своей материальной жизни, но подчиняем её жизни божественной. Молясь об оставлении долгов и оставляя ради Бога должникам нашим, мы не ищем своей правды, но признаём правду Божию, которая одна есть истинная; наконец, молясь о неведении в искушение и избавлении от лукавого, мы не полагаем своими путями избегнуть явных и тайных действий злого начала, но избираем единый верный путь Божьего руководительства.

Будучи вполне бескорыстною, молитва Господня вместе с тем и тем самым вполне действенна. Каждое из её прошений, с верой произносимое, содержит в себе и начало своего исполнения. Когда мы с верою говорим: «Да святится имя Твое», имя Божие святится в нас; призывая царствие Божие, мы тем самым при-[334]знаём себя принадлежащими к этому царству, т. е. оно уже приходит к нам. Говоря: «Да будет воля Твоя», т. е. отдавая свою волю Богу, мы тем самым исполняем Его волю в себе. Затем, насколько мы сводим свои материальные потребности к наименьшему (в молитве о хлебе насущном днесь), настолько мы делаем более возможным их удовлетворение. Далее, отпуская должникам нашим, мы тем самым оправдываем себя перед Богом, и, наконец, молясь о Божьей помощи в борьбе с искушениями и наваждениями лукавых сил, мы тем самым получаем наиболее действительную помощь, ибо род сей не изгоняется ничем, как только постом и молитвою.

Отец наш небесный, родоначальник новой благой жизни в нас! Да святится имя Твое, т. е. истина, нашею верою. Да приидет царствие Твое, — вся наша надежда. Да будет воля Твоя, единою любовью всех и всё соединяющая, да будет она не только в мире покорных Тебе духов, но и в нашей природе, самовольно от Тебя отделившейся. А для сего возьми нашу плотскую жизнь и очисти её Твоим животворящим Духом. Возьми наши права и оправдай нас Своею истиною. Возьми все наши силы и всю нашу мудрость, ибо нам недостаточно их в борьбе против невидимого лукавства; Ты же верным путём Своим приведи нас к совершенству, ибо Твое есть царство и сила и слава во веки веков.[335]

 

[Вл.С.Соловьев] | [Оглавление] | [Библиотека «Вехи»]

© 2007, Библиотека «Вехи»