[Вл.С.Соловьев] | [Н.А.Бердяев] | [Библиотека «Вехи»]

 

Н. А. БЕРДЯЕВ
Владимир Соловьев и мы

Книга К. В. Мочульского[1] по новому обращает нас к Вл. Со­ловьеву и побуждает подвести итоги нашему отношению к нему. О Вл. Соловьеве много писали. Для оценки философии Вл. Соловьева наиболее капитальной является двухтомная ра­бота кн. Е. Н. Трубецкого «Миросозерцание Вл. Соловьева». Но замысел книги К. Мочульского нов в литературе о Вл. Соло­вьеве. Его интересует прежде всего личность философа, он пы­тается разгадать ее тайну. К. Мочульский не рассматривает отвлеченно философские, богословские, социальные идеи Вл. Соловьева, он их связывает с его духовной биографией, с его духовным опытом. Поэтому книга эта читается с захватыва­ющим интересом. В ней много нового о Вл. Соловьеве, исполь­зованы малоизвестные письма, делаются более ясными различ­ные периоды в его творческом пути. Вл. Соловьев принадлежит к самым загадочным личностям в истории русской мысли и ли­тературы. Он не раскрывает себя в своих произведениях, как раскрывает себя во всех своих противоречиях, например, Дос­тоевский, он наоборот скрывает себя. Стихи много дают для его понимания, но и в них он прикрывает себя шутливой формой. Шутовство, переходящее в кощунство, к которому имел жут­кую склонность Вл. Соловьев, может быть объясняется желани­ем себя скрыть, стыдливым охранением святого святых своей души. За Соловьевым дневным всегда чувствуется Соловьев ночной. К. Мочульский много дает для разгадывания тайны этой почти легендарной личности. Но вряд ли тайна будет ког­да-нибудь окончательно разгадана. Бесспорно личность Вл. Со­ловьева значительнее его книг. Он не был вкорененным в землю, массивным человеком, как Л. Толстой. Это был странник, человек безбытный, отвлеченный, воздушный. Внешне он имел много друзей, в том числе двух будущих обер-прокуроров Св. Синода, со многими был на ты, он был общительным чело­веком, но внутренне он был страшно одинок и ни с кем не был близок. Он принадлежал к людям, которые плохо видят людей и окружающую обстановку. И он, вероятно, боялся реальности, боялся встречи лицом к лицу с действительностью. Вл. Соловь­ев был необыкновенно добрым человеком, очень жалостливым, он отдавал последнее, что может быть недостаточно подчеркну­то К. Мочульским. Но это была как бы безразличная доброта, в ней было мало теплоты, мало личного отношения. И это связа­но с типом соловьевского эротизма, с его платонизмом. Тема о Вл. Соловьеве мне представляется прежде всего темой о плато­низме, как жизненном пути. К. Мочульский хочет понять и личность Вл. Соловьева и его учение из его мистической эроти­ки, как основного опыта жизни. В этом своеобразие и значение книги. К. Мочульский исходит из предположения о подлиннос­ти мистического опыта мыслителя. У Вл. Соловьева, как и вся­кого значительного мыслителя, была своя первичная целостная интуиция, из которой объясняется все его миросозерцание. То была интуиция конкретного всеединства, связанная с встречей с Софией Вечной Женственностью Божией. К. Мочульский хо­чет верить, что этот опыт встречи с Софией действительно был. Мне представляется этот вопрос сложным. Конечно, у Вл. Соло­вьева был подлинный опыт, скрытый за его слишком рациональ­ными и схематическими философско-богословскими построени­ями. У него было подлинное видение красоты всеединства. Но это не значит, что у него была встреча с самой Софией, это не значит даже, что София в соловьевском смысле существует. Со­ловьев объективировал и гипостазировал то, что раскрывалось в субъективности его собственного существования. Весь плато­новский мир идей на этом основан. Подлинной была именно субъективность, именно она реальна. Объективация же этой субъективности легко создает иллюзии сознания. Вл. Соловьев всю жизнь жаждал преображения космоса в красоте, и жажда его была праведна. Но встреча с этой красотой, принимавшей образ женщины, была иллюзорна, как иллюзорны были встре­чи А. Блока с Прекрасной Дамой. С этим связана трагедия жиз­ни Вл. Соловьева. У него была эротическая натура, но эротич­ность его была платонической: этим очень многое объясняется. Но в природе Вл. Соловьева был и совсем другой элемент, полярно противоположный и не менее сильный, элемент моральный. В книге К. Мочульского недостаточно подчеркнут этот моральный пафос Вл. Соловьева, которым определяется его критика исторического христианства, его обличения национа­лизма, его требования, чтобы заветы Христа были осуществле­ны в социальной жизни. Христианская политика Вл. Соловье­ва как раз совсем не эротична, она этична. Очень интересно это совмещение в нем противоположностей. Все «левые» уклоны Вл. Соловьева имели этический характер. С этим связан и соловьевский гуманизм. Он был типичным христианским гу­манистом. Он был также русским романтиком, может быть, единственным подлинным романтиком в истории русской мыс­ли. С романтизмом связана его боязнь действительности, его уход в отвлеченную мысль и в мечту.

К. Мочульский отлично показывает, как из первоначальной соловьевской интуиции всеединства, которая есть также интуи­ция Софии, раскрывается вся система религиозной философии. Отсюда объясняются и слабые стороны системы, от которой Вл. Соловьев отходит под конец жизни, — монизм, эволюцио­низм, оптимизм, утопизм, слабое чувство зла, недостаточное понимание проблемы личности и свободы. Философия Вл. Со­ловьева находится в линии Платона и Шеллинга. Это система мистического рационализма или рационалистического мисти­цизма. Нам сейчас наиболее чужда манера философствовать Вл. Соловьева. Это есть схематический интеллектуальный кон­структивизм, то, от чего так предостерегает современная фено­менология. Схема соловьевской теократии есть умственная конструкция. Создание такой теократической системы совсем не означает проникновения в действующие в истории реальные силы. Вл. Соловьев верил, что умственный синтез может возро­дить общество. Теократическая система есть бесспорно самая слабая сторона соловьевской религиозной философии, и он сам ее под конец жизни разрушил. Крах теократической утопии есть, может быть, самое значительное событие в умственной и духовной жизни Вл. Соловьева. Самым же сильным и сохра­нившим свое значение и доныне является его учение о Богоче-ловечестве. В этом учении он интегрировал христианству уни­версальный гуманизм, признал значение человеческой стороны христианского откровения и подверг критике монофизитскую тенденцию в историческом христианстве. Но неудовлетво­рительность его философской антропологии и его исконный платонизм не дают возможности обосновать творческую актив­ность человека. Вл. Соловьев — главный основоположник пла­тонической традиции в русской религиозной философии, с ним cвязаны ее софиологические тенденции. В западной мысли ему ближе всего германская свободная христианская теософия, осо­бенно Шеллинг последнего периода и Фр. Баадер. Религиозная философия Вл. Соловьева не может быть названа персоналисти-ческой, хотя он нередко говорит о принципе личности и опро­вергает элементарные заблуждения пантеизма. Но проблема Бога и проблема человека, как проблемы личности, у него по­давлена проблемой идеального космоса, предвечной женст­венности Божьей. С этим связано сравнительно слабое чувство евангельского образа Христа. Эти особенности Вл. Соловьева отпечатались на русском духовном ренессансе начала XX века. Ему свойственна была положительная проблематика Вл. Соло­вьева, но вместе с тем в нем недостаточно было сознано вечное значение принципа личности.

Стал ли Вл. Соловьев католиком? На этом настаивают сами католики, например, д'Эрбини в своей книге о Вл. Соловьеве[2]. К. Мочульский совершенно справедливо утверждает, что Вл. Со­ловьев стоял на сверхконфессиональной точке зрения, да и во­обще был мало церковным человеком. Он исповедовал религию Св. Духа, как в сущности и все наиболее замечательные рус­ские религиозные мыслители. Вл. Соловьев был, вероятно, единственный сторонник соединения Церквей, а не присоедине­ния Православной Церкви к католической или католической Церкви к православной. Соединение Церквей для него означало выявление подлинно вселенской сверхконфессиональной Церк­ви. Он хотел стать католиком, оставаясь православным. Это была одна из основных тем его жизни. Поэтому неверно ставить вопрос о том, был ли Вл. Соловьев православным или католи­ком, он не был ни православным, ни католиком, или и тем и другим. Ничего не доказывает, что он принял католичество у русского католического священника Толстого и что перед смер­тью он исповедовался и приобщался у православного священни­ка. К. Мочульский это как будто отлично понимает, но вместе с тем он хочет доказать, что Вл. Соловьев не перешел в католиче­ство и остался православным. Тут есть противоречие. Лучше было бы совсем возвыситься над католической или православ­ной апологией. Интересно, что Вл. Соловьев, несмотря на свои католические симпатии, плохо знал католичество внутренне, католическую духовность. Для осуществления своей теократи­ческой утопии он хотел соединить русского царя с римским первосвященником. Этот нелепый проект совсем не стоял на высоте экуменической темы, которая мучила всю жизнь Вл. Соловьева и в которой он остается нам очень близким.

Самая оригинальная и самая сильная сторона книги К. Мочульского это его попытка связать всю умственную и духовную жизнь Вл. Соловьева с его своеобразным эротическим опытом. Первичная интуиция Вл. Соловьева была интуицией эротиче­ской. «Эротическое» не следует смешивать с «сексуальным». Эрос принадлежит царству платонизма. У Вл. Соловьева был сильный аскетический элемент в природе. Его эротизм был тра­гедией платонизма. В этом вся значительность жизненной судь­бы Вл. Соловьева. Он был влюбленный философ. Но эрос есть порождение не только богатства и избытка, но также бедности и недостатка. И Вл. Соловьев всю жизнь был в этом смысле бед­ным, испытывал нужду. Он искал восполнения. Богатым он был не в своем эротизме, а в своей доброте и милосердии. Пла­тонический эротизм безысходен, потому что он направлен не на конкретное существо, не на человеческую личность, не на жи­вую женщину с неповторимым лицом, а на высшую идею, на высшее благо, на красоту, на вечную женственность Божью. Вл. Соловьев был влюблен в Софию, в преображенный в красо­те космос. Конкретные же женщины, Хитрово, Мартынова, особа встреченная в подъезде, были случайно и иллюзорно свя­заны с Софией, которой искал Соловьев. Поэтому женщины, которых встречал на своем пути Вл. Соловьев и в которых влюблялся, всегда приносили лишь разочарование. София не могла воплотиться в женщине, в конкретном человеческом су­ществе. Полюбить же конкретное человеческое существо Вл. Соловьев не мог, в этом трагедия платонизма. Особенно тра­гична его встреча с Анной Шмидт, уже под конец жизни. А. Шмидт была, конечно, самой замечательной, самой одарен­ной женщиной на соловьевском пути. У Анны Шмидт было без­умие, испугавшее Соловьева, — она считала Соловьева Хрис­том, а себя Церковью. Но ее мистическая книга изумительна, она напоминает великие творения мистической литературы. И вот что произошло с Вл. Соловьевым. Он всю жизнь верил, что Вечная Женственность прекрасна, что она воплощается в обра­зе женской красоты. И вот София — Анна Шмидт оказалась уродливой, отталкивающей, лишенной всякой женской прелес­ти. Это подрывало веру Вл. Соловьева в Софию. Он начал созна­вать, в какой степени он жил в иллюзиях, в обманных образах. К. Мочульский справедливо считает статью Вл. Соловьева «Смысл любви» самым замечательным из всего написанного Вл. Соловьевым. В «Смысле любви» Вл. Соловьев, быть может, впервые в истории христианской мысли связывает проблему любви, любви эротической, с личностью, с полнотой и вечноетью личности. Но это как раз глубоко противоположно безлич­ному, платоническому эротизму. «Смысл любви» не имеет пря­мой связи с соловьевской софиологией и даже опровергает ее.

«Повесть об Антихристе» означала крах иллюзий Вл. Соло­вьева, всех обманных образов и прежде всего обманного образа теократии. Миросозерцание Вл. Соловьева делается исключи­тельно эсхатологическим. Он более не верит в дело истории. История кончилась, и начинается сверхисторическая, апока­липтическая эпоха. К. Мочульский прекрасно описывает драму Вл. Соловьева, его восстание под конец жизни против самого себя. Но он придает слишком большое значение последнему пе­риоду Соловьева, слишком абсолютизирует то, что пережито было Соловьевым, он, по-видимому, более всего сочувствует пе­риоду «Повести об Антихристе». Но думается, что одинаково неверен и оптимизм Соловьева, строившего утопии всемирной теократии, и его крайний исторический пессимизм, когда он отдавал мир во власть антихриста. Пассивная апокалиптич­ность, ожидающая конца, есть ложное направление сознания. Этому нужно противопоставить активную апокалиптичность Н. Федорова. Вл. Соловьев был натурой профетической, и он со­знавал свое профетическое служение. Он многое прозревал. Но он объективировал и свою субъективность, связанную с опти­мистической обращенностью к Софии и к теократии, и свою субъективность, связанную с обращенностью к концу, свою личную эсхатологию. В частности, нужно сказать, что полеми­ка Вл. Соловьева с Л. Толстым, иногда скрытая, не заслужива­ет никакого сочувствия, он был несправедлив к Толстому. Мы очень многим обязаны Вл. Соловьеву, его проблематика вдох­новляла последующую мысль. Но между нами и Вл. Соловье­вым лежит опыт, которого он не знал. Мы пережили Маркса, Ницше, две революции и для нас уже невозможны многие ил­люзии Соловьева. Но он остается одним из самых изумитель­ных, самых значительных русских людей. Книга К. Мочуль­ского много дает для его понимания и для почитания его памяти.

 

[Вл.С.Соловьев] | [Н.А.Бердяев] | [Библиотека «Вехи»]

Ó 2004, Библиотека «Вехи»


[1] Мочульский  К.  Владимир  Соловьев.  Жизнь  и  учение.   Париж: YMCA-Press, 1936.

[2] Michel d'Herbigny. Un Newman russe: Vladimir Soloviev. Paris, 1911.