[Вл.С.Соловьёв]
| [«Магомет...» - ОГЛАВЛЕНИЕ] |
[Библиотека «Вехи»]
В.С.Соловьев
Магомет,
его жизнь и религиозное учение
ГЛАВА
III
Национальная
религия арабов ко времени появления Мухаммеда частью утратила всякий смысл,
насколько в ней содержались мифологические представления, неясные для народа,
уже вышедшего из мифологического возраста, частью же в своем культе сохраняла смысл
безнравственный, состояла в освящении и возбуждении дурных влечений, особенно
кровожадности в человеческих
жертвоприношениях.
Между тем
северные арабы недаром вели свое проис хождение от отца верующих. Их лирическая
поэзия, роскошно расцветшая в первые века нашей эры, показывает сильное развитие
внутреннего индивидуального чувства, напряженность личной душевной жизни,
которая не могла удовлетворяться ни одной внешней обрядностью, ни погружением в
низшую чувственность. За отсутствием религиозных мотивов в национальной жизни,
эта поэзия воспевает любовь и подвиги мужества в междоусобных войнах племен и
родов. Но в эти человеческие отношения, вдохновлявшие их поэзию, арабы
вкладывали такую напряженность и экзальтацию внутреннего чувства, в которой уже
можно было предвидеть их религиозное будущее. Достаточно вспомнить, что про
целое племя БенуОзра сложилась пословица, что они умирают, когда
любят.
Безраничная
преданность в любви и дружбе, верность долгу (преимущественно долгу кровавой
родовой мести), мужество в борьбе с внешними опасностями (воспитанное кочевой
жизнью в пустыне) и страсть к смелым подвигам (питаемая постоянными
междоусобиями), вот главные
положительные черты арабского национального характера, выражающие решительное
преобладание в нем субъективной, личной стороны духа. Этим положительным чертам
вполне соответствуют и отрицательные: равнодушие к объективной истине, как
таковой, к истине внешнего факта, затем сварливость и наконец то упрямство, о
котором свидетельствует Мухаммед в Коране: "Арабы пустыни самые упрямые в
неверии и обмане" (Сура IX, 98).
Если этот и
в недостатках своих сильный народ несомненно перерос свою традиционную религию,
то он, с другой стороны, был мало способен к принятию христианства, особенно в
том виде, в каком оно было для него доступно. Напряженная энергия субъективного
духа, повышенное самочувствие и самоутверждение личности несовместимы ни с
созерцательным аскетизмом, ни со вкусом к художественной обрядности, ни с
пониманием трансцендентных богословских умозрений, ни с подчинением сложному
иерархическому порядку. Между тем все эти хотя необходимые, но всетаки
второстепенные производные факторы истинной религии были уже слишком на виду в
христианстве VI века и закрывали для простого взгляда внутреннюю субъективную
сущность Евангелия личное жизненное
единение возрождающегося человека с вочеловечившимся БогомСпасителем. Это
собственно христианское начало богочеловечности воплощенного Бога и обожествляемого
человека было в отвлеченной идее
недоступно арабскому уму, а цельного, конкретного осуществления этой идеи он
не видел в известном ему христианстве. Не нужно также забывать, что арабы
Хиджаза почти не имели дела с православным христианством, и сталкивались главным
образом с еретиками: монофизитами и несторианами, а у этих христиан сама
основная идея христианства (совершенное соединение божества и человечества)
подверглась существенному искажению. Внутреннее родство мусульманства с
христианскими ересями несомненно. Внешняя историческая связь издавна
признавалась, хотя не может быть доказана. Еще в XV веке Николай Кузанский (de
cribratione Alchoran) утверждал, что Мухаммед принял христианство от
несторианского монаха Сергия, проповедывавшего в Мекке, но потом был сбит с
толку евреями. Таким образом, если для чувствительного к религиозной правде
араба его национальные культы были слишком низменны, то христианство было для
него слишком сложно, слишком загромождено чуждыми для непосредственного чувства
объективными наслоениями догматическими, обрядовыми, иерархическими.
Между тем
предание единобожной религии, связанной с именами Авраама и Измаила, повидимому,
никогда не исчезало на арабской почве. Кроме библейского Иова, который, по всей
вероятности, принадлежит Аравии, в Коране часто упоминаются проро ки или
посланники единого истинного Бога, проповедывавшие Его различным аравийским
племенам, погибшим впоследствии за непослушание этой проповеди. Так, у
мидианитов был пророк Шоаиб, у темудитов
Салих и у адитов Худ.
Совершенно отвергать эти известия и считать эти лица и племена чистыми
вымыслами, кажется, нет достаточных оснований. Как бы то ни было, понятие об
едином истинном Боге и о необходимости чистого служения Ему существовало раньше
Мухаммеда и между теми арабами, которые не принимали еврейства и христианства.
Такие люди для приверженцев национальной религии были отделившимися, отщепенцами
или, поарабски, ханифами (слово приблизительно равнозначительное нашему
еретик). Но таково было внутреннее влечение арабского духа к монотеизму,
что это слово скоро утратило свой порицательный смысл и стало обозначать
последователя древней веры Авраамовой и Измайловой. В этом смысле и Мухаммед
называет себя ханифом.
Чем живее
пробуждалось у лучших арабов религиозное сознание, тем менее могли они
удовлетворяться от влеченным понятием единобожия без всякой конкретной формы,
определяющей отношение человека к Богу. Религиозное миросозерцание семитов,
кроме монотеистической идеи, издревле характеризовалось идеей пророка или
посланника Божия, т.е. человека, находящегося в особом л«ч«<ш
отношении к Богу, получающего откровение свыше и становящегося посредником между
Богом и людьми, которые через него получают священный закон и писание. Для
арабов, как настоящих семитов, без посланника и книги нет
настоящей религии. Поэтому те из ханифов, которые не кончали переходом в
христианство, жили ожиданием нового пророка, который даст арабам то, что евреи
получили от Моисея и христиане от
Иисуса Христа. Был, правда, еще выход Связывая свою веру с Авраамом, можно было
в нем видеть своего пророка. Но вера Авра амова была слишком обща; ее признавали
и иудеи, и христиане, однако для образования их религий нужны были кроме Авраама
и его веры еще особые посланники и особые откровения. К тому же Авраам не
оставил по себе книги. А книга была так необходима для религиозного сознания
арабов, что многие ханифы, за неимением подлинных писаний Авраама, добывали и
переводили с халдейского языка на арабский распространенные в Сирии и
Месопотамии апокрифические Авраамовы свитки (сохоф), принадлежавшие, по всей
вероятности, к священной литературе сабиев (кре стильников), упоминаемых и в
Коране. Но эти чужеземные апокрифы и по происхождению, и по характеру своему
могли только поддерживать, но не удовлетворять религиозную потребность ханифов,
и ожидание нового откровения осталось в силе среди избранных умов
Аравии.
У
древнейшего летописца мусульманства Ибн-Исхака находится следующий рассказ.
"Однажды корейши ты собрались при Каабе вокруг одного из главных своих идолов,
которому они приносили жертвы и перед которым совещались о делах своих. Раз в
год бывало большое собрание и большой праздник. И вот четверо мужей отделились
от прочих и, отойдя в сторону, тайно сообщили друг другу свои мысли. Это были:
барака, сын Науфала, сына Асадова, племянник Хадиджи, первой жены Мухаммеда;
родственник его Осман, сын Ховей риса; Убейдаллах, двоюродный брат Мухаммеда, и
Зейд, сын Амра. И вот что они говорили между собой: "Сограждане наши находятся в
заблуждении, они извращают истинную веру Авраамову. Доколе будем мы, как они,
вертеться вокруг камня, который не видит и не слышит и не может сделать нам
ничего худого или доброго. Поищем веры лучшей, чем эта". И они покинули родину
свою и отправились странствовать по чужим краям, отыскивая веру ханифов,
истинную веру Авраамову.
Из этих
четырех трое приняли христианство, между прочим, и свойственник Мухаммеда
Барака, хотя это не мешало ему ожидать нового пророка для арабов и благосклонно
отнестись к посланничеству Мухаммеда. Четвертый, Зейд, не нашел удовлетворения и
в христианстве. Он вернулся в Мекку таким же чистым хани фом, каким и отправился
в свои религиозные поиски. Мухаммед, по преданию, часто видел и слушал его около
Каабы, проповедывающего против идолопоклонства во имя чистой веры Авраамовой.
"Клянусь тем, в чьих руках жизнь моя, я один из вас всех держусь религии
Авраамовой". Но он при этом чистосердечно признавал недостаточность своей
отрицательной проповеди, и прибавлял: "О Аллах! если бы я только знал, какой
образ поклонения угоден тебе, я сейчас бы принял его; но я этого не знаю".
Предприняв новое путешествие в Сирию, Зейд на обратном пути узнал о выступлении
Мухаммеда с проповедью, и спешил в Мекку, чтобы разузнать, в чем дело, но на
границе Хиджаза
был убит разбойниками. Свои религиозные взгляды Зейд выражал не только в
беседах, но и в стихотворениях, сохраненных арабскими историками; он обличал в
этих стихах ложь идолопоклонства и пропо ведывал единого, праведного и
милосердного Бога. Мухаммед очень высоко ценил его и однажды сказал (по
преданию), что в день великого собрания (т.е. на страшном суде) Зейд Ибн-Амр
один составит целую церковь.
[Вл.С.Соловьёв]
| [«Магомет...» - ОГЛАВЛЕНИЕ] |
[Библиотека «Вехи»]
© 2001, 2004,
Библиотека
«Вехи»