[«Россия и Вселенская Церковь» - ОГЛАВЛЕНИЕ]  |  [Вл.Соловьев]  |  [Библиотека «Вехи»]

Владимир Соловьев
РОССИЯ И ВСЕЛЕНСКАЯ ЦЕРКОВЬ

 

КНИГА ПЕРВАЯ

Положение религии в России и на христианском Востоке

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
И. С. Аксаков об официальной русской Церкви

 

"Генерал-адъютантский аксельбант "для ношения на рясе", пожалованный в самых последних годах прошлого столетия архиепископу псковскому и члену Святейшего Синода Ириною, довольно знаменательно - смеем думать - прообразует взаимное отношение Церкви и Государства в России... Такое светское и в некотором роде даже военное отличие. осенившее рясу архиепископа, не должно казаться нам странным: напротив, оно совершенно в порядке вещей и свидетельствует только об успешном логическом развитии того начала, которое положено Петром Великим в основу отношений Государства и Церкви..."[1] Известно, что русская Церковь управляется административным советом, именуемым духовной коллегией или Святейшим Синодом, члены коего назначаются императором и подчинены гражданскому или военному чиновнику (обер-прокурору Святейшего Синода), которому принадлежит инициатива в церковном управлении. Эпархии номинально управляются епископами, назначаемыми главой Государства по представлению Синода, то есть обер-прокурора, который перемещает их затем по своему усмотрению.

"В "Табели о рангах" указано место и для церковной иерархии, к духовному достоинству применено общее государственное мерило, и различие даров Св. Духа принято было за основание для государственной расценки. Высшая епископская благодать признана соответствующею генеральскому достоинству и образовала так называемый духовный генералитет: митрополиты приравнены к полным генералам, архиепископы к генерал-лейтенантам, епископы к генерал-майорам. Низшая степень благодати, принадлежащая иереям, оценена, разумеется, ниже - от полковничьего до майорского чина. Отсюда прямой путь и к учреждению "духовных кавалеров" или к награждению кавалерскими орденами..."[2] Павел I был лишь последователен, пожаловав военные ленты высшим сановникам Церкви.

"Все это пустяки, случайность, мелочь, внешность", - будет непременно сказано нам в ответ... Внешность! Но проследим хоть слегка развитие этой внешности во внешней жизни церковной, и тогда нам станет ясно, осталось ли это развитие без отражения и на внутренней ее стороне... Служители Церкви причислены, хотя бы только в понятии, к сонму служителей Государства, или чиновников государственных... Отсюда понятно, с одной стороны, дарование, а с другой, со стороны церковно-иерархичес-кой, и запрос - государственных наград, орденов, отличий[3]. Санкт-Петербургский Синод, в своих указах и ведениях, в первые годы своего существования... сам уподоблял себя Сенату и источником своей власти признавал государственную власть. Вся первая пора его деятельности занята беспрестанным разъяснением, что, "его, Синод, поведено всем, всякого чина духовным и мирским персоном за важное и сильное правительство иметь", и что не следует уменьшать "данную ему от царского величества честь"... Само собой разумеется, что та стихия, в которой думал почерпать Синод свою силу, взяла перевес над прочими его элементами. Считая себя патриархом и даже собором и, в то же время, главным государственным учреждением, устроенным по общему образцу, - Синод должен был испытать и общую судьбу государственных учреждений[4]. Данная от царского величества честь никем не может быть убавлена, кроме Его Величества. И вот "обер-прокурор Яковлев испросил повеление, чтобы никакая бумага, поступающая в Святейший Синод, не проходила мимо обер-прокурора"[5].

"Таким образом, Церковь, со стороны своего управления, представляется теперь у нас какою то колоссальною канцелярией, прилагающей - с неизбежною, увы, канцелярскою официальною ложью - порядки немецкого канцеляризма к пасению стада Христова..."[6]. Но, с организацией самого управления, - т. е. с организацией пастырства душ, на начале государственного формализма, по образу и подобию Государства, с причислением служителей Церкви к сонму слуг государственных, - не превращается ли и сама Церковь в одно из отправлений государственной власти, не становится ли она одною из функций государственного организма - говоря отвлеченным языком, или, говоря проще, - не поступает ли она и сама на службу к Государству?.. Через распространение на церковь "прав и преимуществ казны" (см. Свод Законов) не проникает ли во внутреннюю жизнь Церкви и та стихия казенности, которая, даже в области Государства, признается малопроизводительною? По-видимому, Церкви дано лишь правильное благоустройство - введен, наконец, необходимый порядок... По-видимому так; но случилась только одна безделица: убыла душа; подменен идеал, т. е. на месте идеала Церкви очутился идеал государственный, и правда внутренняя замещена правдою формальною, внешнею; подсунуто другое мерило, взамен прежнего, духовного и нравственного; все пошло взвешиваться и измеряться на вес и аршин правительственный, клейменый... Дело в том, что вместе с государственным элементом и государственное миросозерцание, как тонкий воздух, почти нечувствительно прокралось в ум и душу едва ли не всей, за немногими исключениями, нашей церковной среды и стеснило разумение до такой степени, что живой смысл настоящего призвания Церкви становится уже ей теперь малодоступен"[7].

Справедливость всего сказанного подтверждается массой трактатов и проектов церковной реформы, присланных Аксакову "интеллигентной и прогрессивной" группой нашего духовенства, которые все без исключения носили тот же характер антирелигиозного секуляризма[8].

Одни предлагают поощрять хороших сельских проповедников орденами и иными отличиями. Другие настаивают на необходимости гарантий или ограждения белого духовенства от произвола архиерейского, "на точном юридическом основании"... Третьи связывают наше религиозное будущее с увеличением церковных доходов и желали бы организации на этот предмет при церквах церковных монополий разных отраслей промышленности. Есть и такие, которые предлагают ввести определенную таксу за совершение таинств. Некоторые решаются даже утверждать, что наша религиозная жизнь не достаточно регламентирована правительством и требуют нового Свода Законов Церковных. И, однако, в действующем Своде Законов Империи мы находим более тысячи статей, определяющих покровительство Государства Церкви и отношение полиции к вере и верующим.

"На страже русского православия стоит государственная власть, с обнаженным, подъятым мечом, - "хранительница догматов господствующей веры и блюстительница всякого в святой Церкви благочиния", - готовая покарать малейшее отступление от того церковного, ею оберегаемого "правоверия", которое установлено не только изволением Святого Духа, Вселенскими и поместными соборами, святыми отцами и всею жизнью Церкви, - но, для большей крепости и с значительными добавлениями, также и Сводом Законов Российской Империи"[9].

Обер-прокурор Синода, как ответственный начальник Церкви, ежегодно представляет Императору отчет о состоянии этого учреждения. Если мы сравним "Отчет по ведомству православного вероисповедания" с отчетом, например, хоть по ведомству путей сообщения, то по внешней своей форме они не представляют большого различия; те же разделы и подразделения, с тою лишь разницею, что вместо рубрик "Шоссе", "Железные дороги", "Судоходные реки", в "Отчете" г. обер-прокурора стоят рубрики: "Утверждение и распространение веры"; "Миссионерства"; "Пастырская деятельность"; "Проявления религиозного чувства по движению верноподданнической преданности" и пр.[10].

Отчет за 1866 год, разбираемый Аксаковым, кончается следующими характерными словами: "Безгранично обязанная Державному вниманию, Русская Церковь вступила в новый год своего существования с обновленными силами и с большими задатками на дальнейшее преуспеяние в будущем"[11].

Церковь отказалась от своей церковной свободы; а Государство взамен этого гарантировало ей существование и положение Церкви господствующей, упразднив религиозную свободу в России. "Там, где нет живого внутреннего единства и целости, - говорит Аксаков, - там внешность единства и целости Церкви может держаться только насилием и обманом"[12].

Слова московского патриота жестоки, но справедливы. Хрупкое и сомнительное единство нашей Церкви держится только... Начиная с вымышленных деяний фиктивного собора против несуществовавшего еретика[13] и кончая недавними подделками в переводах деяний Вселенских соборов (изданных Казанской Духовной Академией), вся наступательная и оборонительная деятельность нашей Церкви сводится к ряду.. совершенных с полной безопасностью, благодаря бдительному покровительству духовной цензуры, предупреждающей всякую попытку их разоблачения Что же касается насилия в делах веры, то оно возведено в принцип и во всех подробностях развито в нашем Уголовном Уложении. Всякое лицо, рожденное в господствующей Церкви или обращенное в православие, если оно перейдет в другую веру, даже христианскую, подлежит уголовному преследованию и суду наравне с фальшивомонетчиками и грабителями на больших дорогах. Тот, кто, не прибегая к принуждениям и насилию, одним убеждением склонит кого-либо к отпадению от господствующей Церкви, подвергается лишению гражданских прав и ссылке в Сибирь или заключению в тюрьму.

И эта строгость не остается у нас мертвой буквой:

Аксаков мог убедиться в этом по случаю жестокого преследования одной протестантской секты на юге России.

"Отучать острогом от алкания духовной пищи, не предлагая взамен ничего, отвечать острогом на искреннюю потребность веры, на запросы недремлющей религиозной мысли; острогом доказывать правоту православия - это значит посягать на самое существенное основание святой веры - основание искренности и свободы, подкапываться под самое вероучение православной Церкви и давать в руки своему противнику, протестантизму, победоносное оружие. При таких средствах защиты, при таких способах утверждения в истине православия, сама собою оскудевает и упраздняется, становясь излишнею, ревность пастырей, меркнет и гаснет в духовных деятелях священный огонь, и никакие строгие предписания епархиального начальства, под угрозами штрафа, о заведении школ, не создадут действительной школы народной, - и даже, - но не слишком ли уже далеко простираем мы нашу мнительность?. и даже сам указ Святейшего Синода о предоставлении священникам права на получение ордена Св. Анны 3-ей степени и звание кавалера за "труды по народному образованию", едва ли в силах будет сотворить из них новых апостолов.."[14]

И все же оказывается, что уголовные законы решительно необходимы для ограждения "господствующей" Церкви.

Самые искренние защитники этой Церкви (например, историк Погодин, которого цитирует наш автор) сознаются, что, как только религиозная свобода будет признана в России, половина крестьян отойдет в раскол, а половина людей общества (женщины в особенности) перейдет в католичество. "Что свидетельствуется этим признанием"? - спрашивает Аксаков "То, что целая половина членов православной Церкви только по наружности принадлежит к ней и удерживается в ней только страхом государственного наказания.. Так это положение нашей Церкви?! Таково, стало быть, ее современное состояние? Недостойное состояние, не только прискорбное, но и страшное! Какой преизбыток кощунства в ограде святыни, лицемерия вместо правды, страха вместо любви, растления при внешнем порядке, бессовестности при насильственном ограждении совести, - какое отрицание в самой Церкви всех жизненных основ Церкви, всех причин ее бытия, - ложь и безверие там, где все живет, есть и движется истиною и верою... Однако ж не в том главная опасность, что закралось зло в среду верующих, а в том, что оно получило в ней право гражданства, что такое положение Церкви истекает из положения, созданного ей государственным законом, и такая аномалия есть прямое порождение нормы, излюбленной для нее и государством, и самим нашим обществом"[15].

"Вообще у нас в России в деле Церкви, как и во всем, ревнивее всего охраняется благовидность, decorum, и этим большею частью и удовлетворяется наша любовь к Церкви, наша ленивая любовь, наша ленивая вера! Мы охотно жмурим глаза и, в своей детской боязни "скандала", стараемся завесить для своих собственных взоров и для взора мира - многое, многое зло, которое, под покровом внешнего "благолепия", "благоприличия", "благообразия", как рак, как ржавчина, точит и подъедает самый основной нерв нашего духовно-общественного организма[16]. Нигде так не боятся правды, как в области нашего церковного управления, нигде младшие так не трусят старших, как в духовной иерархии, нигде так не в ходу "ложь во спасение", как там, где ложь должна бы быть в омерзении. Нигде, под предлогом змеиной мудрости, не допускается столько сделок и компромиссов, унижающих достоинство Церкви, ослабляющих уважение к ее авторитету. Все это происходит, главным образом, от недостатка веры в силу истины[17]. В том то и страшная беда наша, что все, обнаруживаемое теперь в печати и еще несравненно худшее, - все это мы знали и знаем и со всем этим ужились и уживаемся, примирились и примиряемся. Но на таком постыдном мире и постыдных сделках не удержится мир Церкви, и они равняются, в деле истины, если не предательству, то поражению[18].

"Если судить по словам ее защитников, наша Церковь "уже не "малое, но верное стадо", а стадо великое, но неверное, которого "пастырем добрым" - полиция, насильно, дубьем загоняющая овец в стадо!.. Соответствует ли такой образ Церкви образу Церкви Христовой? Если же не соответствует, то она уже не есть Христова, - а если не Христова, то что же она? Уж не государственное ли только учреждение, полезное для видов государственных и для дисциплины нравов. Но Церковь, этого не надо забывать, есть такая область, где никакое искажение нравственной основы допущено быть не может, и тем более в принципе, где никакое отступление от жизненного начала не остается и не может остаться безнаказанным, - где, если солгано, то солгано уже "не человекам, а Духу". Если Церковь не верна завету Христову, то она есть самое бесплодное, самое анормальное явление на земле, заранее осужденное словом Христовым[19]. Если Церковь становится государственным учреждением, т. е. государством, "царством от мира сего", она перестает быть "Церковью" и сама обрекает себя на судьбу мирских царств...[20] Она отрекается сим от самой себя, от собственной причины бытия, осуждает себя на мертвенность и бесплодие"[21].

"В России не свободна только русская совесть... Оттого и коснеет религиозная мысль, оттого и водворяется мерзость запустения на месте святе, и мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный - слово - ржавеет, упраздненный мечом государственным, и у ограды церковной стоят не грозные ангелы Божий, охраняющие ее входы и выходы, а жандармы и квартальные надзиратели, как орудия государственной власти, - эти стражи нашего русского душеспасения, охранители догматов русской православной Церкви, блюстители и руководители русской совести"[22].

Мы не забыли, что славянофилы видят в нашей Церкви единственную истинную Церковь Христа и живой синтез свободы и единства в духе любви. И вот заключение, к которому приходит последний представитель этой партии после беспристрастного рассмотрения наших церковных дел: "Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы... в его спасительном веянии нуждается русская Церковь"[23].

Таким образом, по нелицеприятному свидетельству православного и выдающегося русского патриота, наша национальная Церковь покинута Духом Истины и Любви и посему не есть истинная Церковь Бога. Чтобы уклониться от этого неизбежного вывода, у нас установился обычай вспоминать ad hoc о других восточных Церквах (о которых иначе и думать забыли). "Мы принадлежим, - говорят в таких случаях, - не к русской Церкви, а к православной и Вселенской Церкви Востока. Понятно, что сторонники отделенной Восточной Церкви весьма желали бы приписать ей действительное и положительное единство. Посмотрим, однако, принадлежит ли ей таковое в действительности.

 

[«Россия и Вселенская Церковь» - ОГЛАВЛЕНИЕ] |  [Вл.Соловьев]  | [Библиотека «Вехи»]
© 2004, Библиотека «Вехи»