КОРЮН

ЖИТИЕ МАШТОЦА

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ И СМЕРТИ БЛАЖЕННОГО МУЖА, СВЯТОГО ВАРДАПЕТА МАШТОЦА, НАШЕГО ПЕРЕВОДЧИКА, (НАПИСАННАЯ) УЧЕНИКОМ ЕГО ВАРДАПЕТОМ КОРЮНОМ

КОРЮН И ЕГО «ИСТОРИЯ МАШТОЦА»

«Святой десницей своей он, как отец,
породил новое и чудесное дитя —
письмена армянского языка».
Корюн

Последние два-три года на устах армянского народа неустанно звучит имя гениального мыслителя, просветителя, гуманиста Месропа Маштоца, изобретателя армянского алфавита и основоположника армянской письменности. Советская Армения и вместе с ней все братские народы Советского Союза готовятся торжественно отметить 26 мая с. г. 1600-летие со дня рождения Месропа Маштоца. Армяне за рубежом нашей Советской отчизны и вместе с ними все прогрессивное человечество, которое приютило в своих странах толпы армян, бежавших в дни первой империалистической войны из турецкой Армении, добровольно приняли в этом общенародном торжестве, в этом празднике культуры, самое деятельное участие.

Велик наш праздник как в политическом и историческом, так и в культурном аспектах; немногие народы современности могут гордиться столь древней и достоверной письменной культурой, столь богатой литературой на родном языке на протяжении 16 веков, как армяне.

На рубеже IV и V вв. армяне уже имели за собой историческое прошлое. Чем же объяснить то обстоятельство, что лишь в конце IV в. и в начале V в. армяне с таким усердием принялись за разрешение столь важной для процветания страны и народа, столь императивно диктуемой проблемы, как создание письменности на родном языке? Историко-политические предпосылки, требующие срочного разрешения этой задачи, были результатом политических событий, развернувшихся во второй половине IV века.

Вторая половина IV века в истории Армении была периодом длительных войн между Арменией и Сасанидской Персией, с одной стороны, и Римской империей и Сасанидами, — с другой. Эти войны с переменчивым успехом для воюющих сторон окончательно разорили и расчленили армянское государство. Единое армянское государство было разделено на две неравные части — на Западную Армению под владычеством Римской империи и на Восточную Армению, ставшую в вассальные отношения к Персии. Таким образом, между Персией и Римом был создан модус вивенди, который усилил дальнейшее ослабление армянской государственности. Вскоре в Западной Армении была ликвидирована царская власть, а в дальнейшем и слабые признаки независимости; в Восточной же Армении развернулась сасанидская ассимиляторская политика[1] преследовавшая цель — уничтожение независимости армянской страны, распространение зороастризма и искоренение христианства. Эту же политику с не меньшим усердием проводили Сасаниды и в отношении Иверии и Агванка.

Сасанидская экспансия, усиливаясь, разразилась в середине V века войной Варданидов (451 г.), когда братские народы Армении, Иверии и Агванка дружно выступили против Сасанидскои деспотии.

В отношении армянской церкви персидское правительство проводило двойственную политику. С одной стороны, оно стремилось распространить зороастризм, а с другой, — в случае неудачи силилось создать тесную связь армянской церкви с сирийской, противопоставлявшейся греческой церкви, с передачей сирийцам верховенства в делах армянской церкви. Политика Сасанидов сильно била по интересам армянской династии Аршакуни и их царской власти; она же угрожала и духовным и материальным интересам армянской церкви, в частности интересам католикосов из рода Григора Лусаворича, ибо с искоренением христианства в Армении духовная власть и поместья церкви и католикоса перешли бы к зороастрийскому духовенству.

Параллельно с борьбой против зороастризма необходимо было усилить и борьбу с притязаниями сирийских епископов, которые посягали не только на национальные права армянской церкви, но и на посты высшего духовенства, а сообразно с этим и на их поместья. Посягательства такого порядка имелись и в Западной Армении, где господствовало греческое или грецизированное армянское духовенство. И с той и с другой стороны старались лишить армянскую церковь ее независимости — автокефалии.

Захватническим тенденциям сирийского и греческого духовенства весьма способствовало и то обстоятельство, что за неимением армянской письменности все богослужение велось на сирийском (Восточная Армения) и на греческом (Западная Армения) языках. Народные массы, не владевшие этими языками, оказывались вне орбиты влияния христианской церкви. И не для красного словца или не из пренебрежения и ненависти к армянскому народу говорили древнеармянские историки-современники: «Что касается до тех, кто не был посвящен в искусство грамоты (т. е. не были знакомы с сирийской и греческой письменностью, — К. М.-О.), т. е. до всей остальной разношерстной народной массы, будь то нахарары или шинаканы, то, если бы учители сидели с ними день и ночь и изливали на них свет учения, наподобие обильных дождей из облаков,— все равно никто из них ни слова, ни полслова, ничего не мог понять, и крупицы того, что слышал, не мог бы запомнить. Ибо их мысли были заняты праздными бесполезными вещами, как у малых детей, которые в младенчестве увлекаются своими детскими игрушками, относясь с пренебрежением к полезным и важным делам; по незрелости своего разума они вследствие варварского невежества (время) свое растрачивали на занятия предосудительными искусствами, древними языческими обычаями»[2].

В таких же и подобных выражениях характеризует и Корюн народные толпы Армении, Иверии и Агванка: «направился и прибыл в беспорядочные и неисправимые местности Гохтна», и «вызволил всех (жителей) из-под влияния (языческих) преданий предков и дьявольского поклонения сатане»[3]... ...«которые (т. е. края маров) были труднодоступны не только из-за дьявольско-сатанинских чудовищных нравов, но также из-за весьма ломаного и грубого языка»[4] .... «районы с дикими нравами и звериными инстинктами»[5] и т. д. Или об Агванке — «дикомыслящие, празднобродящие и суровые люди страны Агванк»[6].

Все эти свидетельства современников говорят лишь о том, что христианство, как новая идеология феодального общества, еще не успело пустить глубокие корни в упомянутых странах, что это новое учение было принято «по принуждению, без ревностной веры», «как обычное человеческое заблуждение»[7]. Между тем как упомянутые народы продолжали любить «мифические песни, сказания», «древние культовые обряды, посвященные богам, совершали они ночью, как блудное дело», «ибо проповедь божественного слова не дала им познания истинной веры», «ибо за неимением своей письменности служба в церквах велась на непонятных греческом и сирийском языках»[8]. Следовательно, и этих странах язычество фактически продолжало доминировать; народные массы чуждались христианской проповеди и тяготели к прошлому, к языческим нравственным устоям, к обычаям, обрядам и преданиям давно минувших времен, имевшим тесные связи с иранскими верованиями. В этих условиях борьба с иранской экспансией, с религией Зороастра не сулила успеха. Настоятельно требовалось усиление христианской проповеди, идейное перевооружение народных масс для борьбы с захватнической политикой Сасанидов и воинствующими посягательствами зороастрийского духовенства. Для успешной борьбы императивно требовалось создание письменности на родном языке.

Как видим, в вопросе борьбы против экспансии сасанидских царей и зороастрийского духовенства совпали интересы царской власти и церкви, царя Врамшапуха и католикоса Саака, а также определенной части феодалов. Создание письменности на армянском языке, внедрение и пропаганда христианства на родном языке, таким образом,становятся императивной задачей царской власти и церкви, призывом в устах Маштоца к объединению народа для борьбы против наступающего Ирана.

Осуществление этой кардинальной задачи было доверено неутомимому проповеднику, страстному борцу за просвещение родного народа Месропу Маштоцу, который блестяще выполнил общенародное задание и заложил незыблемые основы армянской письменности.

В целях создания армянского алфавита и письменности Месроп Маштоц изъездил многие города Малой Азии, советовался со многими отечественными и иноземными деятелями и создал письмена, столь точно воспроизводящие всю фонетику армянского языка, письмена, которые без каких-либо изменений употребляются и по сей день.

Совершенство армянских письмен в отношении полноты и точности воспроизводства всего звукового богатства армянского языка вполне объективно и научно обоснованно отметили и крупнейшие европейские лингвисты-арменисты (И. Маркварт, А. Мейэ и др.).

В настоящем предисловии мы не будем рассматривать все этапы создания армянских письмен. Все это довольно последовательно повествуется в письменном памятнике V века, автором которого был Корюн, ученик самого Маштоца. Русский перевод этого памятника впервые мы предлагаем вниманию читателя.

Здесь мы не будем касаться и спорных вопросов в отношении хронологии некоторых дат, которые и по сей день не перестали волновать умы ученых арменистов, изучающих возникновение древнеармян-ской письменности. Да и может ли быть скрупулезная точность относительно хронологии таких исторических событий, какими являются изобретение алфавита и создание письменности такой давности, как полуторатысячелетняя письменность армянского народа?

В первоисточниках имеются в этом аспекте противоречивые свидетельства, часть которых вызвана неточностью или оплошностью писцов, извращавших или неправильно трактовавших те или иные неясности текста. Некоторые хронологические данные, годы, отображающие осуществление того или иного этапа в истории создания письменности трех дружественных закавказских народов возможно передвинуть на несколько лет назад, в сторону IV века или продвинуть вперед, к V веку, однако ясно одно, что эти письмена и письменность созданы на рубеже IV и V столетий, во времена армянского царя Врамшапуха, католикоса Саака, иверских царей — Бакура, а затем воцарившегося Ардзюха и епископа страны Мовсеса, князя Таширского Ашуши, агванского царя Арсваха и епископа страны Еремии и, наконец, императора Феодосия младшего и патриарха Аттика и восточно-римского стрателата Анатолия. Здесь не может быть никакого сомнения. Между тем некоторые «специалисты», исходя из ненаучных позиций, отвергают аутентичные свидетельства армянских первоисточников, единственных по данному вопросу, неточно понимая смысл текста первоисточников. Так, например, в одной публикации говорится: «Наиболее достоверный из древнейших армянских историков, Лазарь Парбский. очень подробно излагая биографию Маштоца-Месропа, ни слова не говорит о какой бы то ни было его деятельности в Грузии и Албании. Таким образом, утверждения об изобретении грузинских и албанских письмен в первоначальной редакции рассказа вовсе не имелось»[9].

Автор вышеприведенных строк прав, когда заявляет, что «достоверный историк Лазарь Парбский ни слова не говорит о какой бы то ни было его (т. е. Маштоца.— К. М.-О.) деятельности в Грузии и Албании», но он запамятовал, что наш историк вообще мало что говорит и о Маштоце и о его творческой деятельности по созданию письмен. Л. Парпеци своего читателя отсылает к труду Корюна: «Если кто желает все это достоверно знать, пусть он осведомится из Истории желанного мужа Корюна, ученика блаженного Маштоца, прочитав историю-жизни его... письмен.., что и мы, многократно читая, достоверно познали»[10].

Имеются и другие возражения против участия Маштоца в деле создания грузинских и агванских письмен, которые сводятся к следующему: «Месроп естественно должен был бы предложить соседним народам уже готовые армянские письмена». Это никак не вяжется с думами и планами Месропа. Великий народолюбец вел борьбу именно против иноземного, чуждого влияния даже в культурном отношении; как же он мог предложить соседним братским народам, борющимся вместе с армянским народом за обретение свободы и независимости родного народа против иноземных захватчиков армянские письмена, mutatis mutandis, те же чужеземные письмена?!

И в самом деле, не один Лазар Парпеци пользуется творением Корюна как достоверным и авторитетным источником по истории жизни и культурного подвига Маштоца. Из этой маленькой, но драгоценной книжки черпали свои основные свдения о данном вопросе как Мовсес Хоренаци, так и последующие армянские историки и летописцы, лишь местами кое-какими сведениями дополняя повествование Корюна или же интерпретируя вскользь сказанное этим первоисточником. Об этом речь будет ниже.

О Корюне, авторе этого превосходного первоисточника по истории создания письмен, у нас нет подробных сведений. Если исключить высказывания самого автора о себе и связях его с великим Вардапетом и однокашниками по учебе и просветительской деятельности, а также кое-какие упоминания его имени вместе с другими учениками Маштоца в греко-латинской письменности[11], у нас нет других достоверных сведений о нем. Однако, несмотря на это, все армянские историки V века и другие писатели до конца XVIII века восторженно отзываются о нем, называя его *** — «желанный муж Корюн», *** — «блаженный муж Корюн», *** — «блаженный Корюн», *** — «муж духовный Корюн» и т. д. Впрочем, этим и исчерпываются наши сведения о личности и литературно-общественной деятельности нашего замечательного писателя.

Характерно одно пока что не поддающееся объяснению обстоятельство,— почти все видные деятели, соратники, ученики виднейшего народолюбца, просветителя Месропа Маштоца, не исключая и его самого, безусловно упоминаются по имени рода. нахарарства или по месту рождения, или же по характеру своих общественно-политических занятий. Так, например, из соратников и учеников Маштоца, помимо царей, католикоса и главных епископов, упоминаются: хазарапет Араван, хазарапет Ваан Аматуни, Васак Сюни, Амаяк и Вардан Мамиконяны и др.; главные ученики Вардапета: Езник Кохбаци, Иосеп Вайоцдзореци, Иоанн Екехецаци. Иоанн Пахнаци, Тирайр Хордзенаци, Мушэ Таронаци и т. д. Родовые имена или прозвища некоторых из них, если и не упомянуты Корюном, то во всяком случае они тем или иным путем уточнены позднейшими писателями. Лишь один Корюн, кроме вышеприведенных лестных эпитетов, нс удостоился и в дальнейшем уточнения своей родовой принадлежности.

Таким образом, все наши биографические сведения о Корюне мы вынуждены черпать лишь из pro же труда о Маштоце и изобретении письмен.

Что же пишет он о себе?

Корюн неоднократно заявляет, что был учеником великого Вардапета, «находясь в положении особливого ученика его, хотя и был я,— говорит он,— среди них по возрасту самым младшим»[12], и, как свидетельствует он в другом месте, «мы воочию видели облики (Саака и Маштоца), присутствовали при исполнении духовных деяний, слушали вдохновенное учение их, (сами были) прислужниками их, согласно евангельским повелениям»[13]. Что он почти постоянно находился при своем Вардапете, это явствует и по описанию последних часов жизни Маштоца: «И когда, отделившись от своих питомцев-учеников... он, облегченный от болей, пришел в чувство, приподнялся (на месте), сел среди собравшихся и, подняв всегда распростертые к небу руки, поручил всех оставшихся (в живых) милости божьей и просил помощи для них... И он (Маштоц), завещав святым любовь и согласие, благословил близких и далеких... скончался»[14].

Так мог написать лишь очевидец, человек, постоянно находившийся при Маштоце, и описавший мак участник похоронную процессию от Нор-Кахака (ныне г. Эчмиадзин) до Ошакана, где и поныне находится усыпальница великого просветителя.

Маштоц своего любимого ученика, по всей вероятности, постоянно брал с собой во время «хождния в народ» или, когда он объезжал соседние страны по делам распространения просвещения, давал ему специальные ответственные задания, как например, во время поездки Гевонда и его, Корюна, в Константинополь, где «они встретились с Езником и присоединились к нему, как к самому близкому однокашнику, и там совместно довершили дела духовных нужд» (Там же, стр. 110). Это произошло после Ефесского собора.

Если Корюн был «самым близким однокашником» Езника, это значит, что они вместе прожили свои школьные годы у Маштоца, завершили учение.

Говоря об учениках Маштоца Иосепе, Езнике. Гевонде, Корюне и других, отправленных в Сирию и Константинополь и др. города и области, Корюн постоянно употребляет термин «братья» в смысле монахов, членов монашеской общины. Большинство этих учеников в дальнейшем удостоились степени вардапета, в том числе, несомненно, и Корюн.

Начиная с V века, все армянские писатели, повествующие о Маштоце и возникновении армянской письменности, утверждают, что Корюн был учеником и сотрудником Маштоца, однако никто из них не прибавляет ничего нового к тому, что имеется у самого Корюна. Таким образом, о деятельности Корюна по смерти Маштоца, о его участии в общественно-политических событиях, постигших армянский народ в 40—50 гг. V века, равно как и его смерти у нас нет никаких конкретных свидетельств.

После рассмотрения всех биографических сведений о жизни и деятельности Корюна, можно ли определить точный год рождения нашего автора? Эта задача не представляется выполнимой. Год рождения Корюна имеет связь с приблизительно точной датой изобретения армянской письменности. Ведь по данным армянских источников, как только были привезены письмена Даниэла, Саак и Маштоц завербовали учеников и начали их учить. В первую очередь были приняты в школы старшие ученики-переводчики, к которым относятся Езник, Иосеп, Иоанн и др., а среди них самым младшим был Корюн. В эти школы принимали *** — «манкунс матахс» — «малых детей», думается, не вовсе неграмотных детей, а грамотных по-гречески и по-сирийски, дабы, имея перед собой учеников с определенными школьными навыками, легче проверить годность привезенных письмен. Допустим, они были в возрасте от 10 до 15 лет, а Корюн самый младший среди них. Все теперь в некоторой степени будет зависеть от того времени, когда были привезены в Армению вышеупомянутые письмена. От установленной даты следует вычесть 10—15 лет, и это будет приблизительной датой рождения Корюна. Нам кажется более вероятным отнесение года рождения к середине девяностых годов IV века.

Впрочем в маленьком труде Корюна имеется одно предложение, которое при той или иной интерпретации может привести к довольно веским выводам. В 15-ой главе своей «Истории» Корюн, повествуя о просветительской деятельности Маштоца в Иверии и об изобретении иверийских письмен, говорит, что он собрал и связал их божественными заветами и сделал их единым народом.

[«Из них (т. е. отроков, собранных на учение) и я, недостойный, вступил в сан епископа; среди них первый Самуэл, муж святой и благочестивый, стал епископом при царском дворе»][15].

Понимая текст настоящего отрывка в этом аспекте. многие арменисты — армяне и европейцы, начиная с конца XVIII века по сей день, утверждают, что Корюн был возведен в сан епископа для иверов. Из числа этих ученых-арменистов упомянем здесь следующих: М. Чамчьяна, Г. Зарбадаляна, Б. Саргасяна. Г. Алишана и др., а известный арменист Г. Тер-Мкртчян (Миабан) откровенно пишет: «Мы знаем, что Корюн был епископом иверов или иверских армян, а по моему мнению, даже, быть может, ивером (грузином) или по крайней мере грузинским армянином... во всяком случае, трудно иначе понимать сказанное Корюном о себе»[16]. Такое толкование поддерживают и Алишан[17], О. Торосян[18], В Фынтыглян[19], Сарухан[20], S. Weber[21] и др.

Особенно усердно настаивает на иверском происхождении Корюна известный знаток этого памятника Г. Фынтыглян. Не подвергая сомнению подлинность вышеприведенного отрывка, он приводит ряд интересных аргументов и доводов, подкрепляющих эту его гипотезу. Рассмотрим некоторые из них. Г. Фынтыглян заверяет, что и имя нашего автора — Корюн, что в переводе означает Львенок, вызывает некоторое недоумение. Это имя, весьма редкое среди армян до Х века, часто встречается в Иверии в виде Кирион, а потому он полагает, что форма имени Корюн является лишь, так сказать, перегласовкой иверского имени Кирион. Далее, по мнению исследователя, иностранное происхождение Корюна особенно заметно в тех случаях, когда он говорит об армянах, армянской стране, Армении и армянских общественно-политических деятелях. Никогда он о них не отзывается как о родной земле, «нашей стране», о «нашем царе или католикосе», «нашей Армении», а всегда говорит как о чужой стране, народе и т. д., в третьем лице. Лишь один раз в печатном тексте, иногда и в списках встречается *** — «ашхарс пайоц». что может означать и «наша армянская страна», «наша страна Армения», и «эта армянская страна», по, имея в виду единичный случай такого применения, скорее нужно это разуметь, как «эта армянская страна», или «эта страна Армения»; весьма часто встречаются выражения «о своем народе», «своя страна армянская», пекутся они (Саак и Маштоц) «о своем народе», «о своей стране», но не «о моем народе», или «о моей стране». Эту свою гипотезу он подкрепляет и такими рассуждениями, будто Корюн с пренебрежением говорит об армянской стране, о «беспризорных, беспорядочных местах» и «неисправимых местах Гохтна», находящихся «под влиянием языческих преданий и дьявольского поклонения сатане», перечисляет районы «с дикими нравами и звериными инстинктами» и т. д.

В почтенном исследователе вызывает недоумение и то обстоятельство, что Корюн, этот любимый ученик и сподвижник Маштоца, не принимал участия в работах таких соборов армянской церкви с участием светских властей, как в Шаапиване (443— 444 гг.) и в Арташате (449 г.). Впрочем это он без особого труда объясняет тем, что Корюн был рукоположен в сан епископа в Иверии и для Иверии, следовательно, находился там.

«Если признаем грузинское происхождение Корюна,— говорит он,— тогда без труда будет объяснено и его отсутствие, так как тогда не ощущалась бы необходимость приглашения его на собор, созванный для внутреннего благоустройства армянской страны»[22].

У Фынтыгляна имеются и другие доводы, подтверждающие его гипотезу, но они носят второстепенный характер и нуждаются в дополнительном обосновании.

Некоторые из доводов упомянутого исследователя мало убедительны. Довод о том, что Корюн нигде армянскую страну, Армению и т. д. не упоминает как свою, родную страну, а всегда о ней говорит в третьем лице, как о чужой стране, и т. д. неубедителен, потому что он в таких же выражениях повествует и об Иверии, иверской стране, народе... Невольно возникает вопрос, почему же см и о «своей» родине повествует в третьем лице? Следует здесь вспомнить, что в первой половине V века некоторые армянские авторы об Армении к обо всем том, что касается армян, повествовали также в третьем лице, например, Фавстос Бузанл в своей «Истории Армении» и др.

Пренебрежительное отношение Корюна к нравам и обычаям некоторых районов Армении, якобы подтверждающее гипотезу нашего исследователя, также не может стать непреложным доказательством иностранного (грузинского) происхождения автора «Истории Маштоца». Ведь Корюн точно так же говорит и о нравах жителей иверских и агванских гаваров. В данном случае устами Корюна говорит патриот, любящий свою родину, отчизну, болеющий душой за родной народ. Разве не такими были и другие армянские писатели V века, в частности великий Мовсес Хоренаци. Вспомним его «Плач».

Далее. Отсутствие Корюна на армянских собоpax второй половины 40-х годов V века без труда можно объяснить и преждевременной смертью нашего автора...

Из всей аргументации Г. Фынтыгляна о грузинском происхождении Корюна самым веским является вышеупомянутый отрывок текста «Истории».

Впрочем и этот отрывок вызывает определенные сомнения. С конца прошлого столетия выдвинуты были разные конъектуры данного отрывка. Так. еще в конце 90-х голов известный филолог-арменист Норайр Бюзандаци категорически отверг подлинность его, «считая его, без сомнения, искаженным», и предложил следующую конъюктуру: *** — «из них (т. е. из учеников) нашлись достойные возвестись в сан епископа»[23].

Конъектура Hорайра Бюзандаци[24], несмотря на возражения Г. Фынтыгляна, дала импульс арменоведам-филологам для гиьых интерпретаций данного текста. Из них считаем необходимым отметить здесь мнения видных ученых, aрменистов-филологов: М. Абегяна[25], Т. Авдалбекяна[26], Н. Акиняна[27]. (Русский перевод сделан с конъектуры М. Абегяна).

Вопрос о происхождении Корюна еще не выяснен окончательно. Этот спорный вопрос удастся разрешить после академического издания текста Корюна со всеми разночтениями списков.

Из вышеизложенного не подлежит сомнению, что Корюн был любимым учеником и сподвижником Маштоца. Чему же обучались ученики в школах Маштоца и Саака? Разумеется, не только грамоте на армянском языке. В этих школах они изучали греческий, сирийский, возможно и персидский языки, библию и труды отцов церкви и, по всей вероятности, другие предметы, входящие в церковные школы периода раннего феодализма. Лучших абитуриентов школы отправляли в Сирию и Греции для усовершенствовани в науках и для переводов книг ил армянский язык. В числе первых учеников, отправленных в Сирию и Грецию, были Иосеп. Иоанн, Гзник, Гевонд, Корюн и другие.

По мере сил наших осветив жизненный путь нашего автора, перейдем к его литературному наследию.

Имеется ряд гипотетических теорий арменоведов-филологов, приписывающих тот или иной переводный, а иногда и оригинальный, национальный, но анонимный или сомнительный литературный памятник Корюну.

Современные филологи-арменоведы, точно так же выдвигая гипотезы о принадлежности того или иного оригинального или переводного памятник какому-нибудь автору,, обосновывают свою гипотезу данными текстологического, филологического характера: сходство стиля, однородность лексики. совпадение выражений, оборотов речи, иногда выявляемые в обоих сравниваемых памятниках общие места, даже дословные отрывки и т. д. В этом разрезе в отношении Корюна и его литературного наследия проделана большая работа арменоведами-филологами — Норайром Бюзандаци, Н. Акиняном, Г. Фынтыгляном и другими. Подобная текстологическая работа оказала весьма большую пользу в деле уточнения и исправления текстов древнеармянских памятников. Однако она не была в состоянии выявить и доказать авторство данного памятника.

Здесь не место заниматься разбором текстологических работ этого порядка. Мы рассмотрим, к тому же сжато, весьма ценный труд Норайра Бюзандаци о переводах Корюна[28].

Маститый филолог Н. Бюзандаци, весьма тщательно изучив оригинальные и переводные памятники письменности первой половины V века, делит их на четыре группы, при этом тексты «Жития Маштоца» Корюна, «Истории» Агатангелоса, Фавстоса Бузанда, книг Маккавеев и предисловия, а также заголовок к «Деяниям апостолов», «Соборным посланиям», «Посланиям ап. Павла» и т. д. Эвтала Александрийского, по стилистическим особенностям выделил в «четвертую группу» учеников-переводчиков Маштоца, единственным представителем которых он считает Корюна. Таким образом, Корюн, автор «Жития Маштоца», является, по мнению его, одновременно переводчиком трудов Агатангелоса и Фавстоса Бузанда, книг Маккавеев и предисловий Эвтала Александрийского.

Основной недостаток текстологического груда Н. Бюзандаци сводится к тому, что он понятия «группы» и единоличного автора отождествляет и таким плодовитым автором считает Корюна. Если последовательно развить такую постановку вопроса. окажется, что вся богатейшая оригинальная и особенно переводная литература первой половины V века является продуктом труда литературных деятелей, являвшихся в то же самое время и самыми усердными переводчиками; а если исключить из этой группы основоположников армянской письменности Саака и Маштоца, останутся в ней лишь Езник Кохбаци и Корюн....

Норайр Бюзандаци смешивает понятия группы и единоличного автора. В группе могут состоять многие деятели, а единоличный автор едва ли может представлять целую группу.

И в самом деле, в упомянутых памятниках можно наблюдать общее стилистическое родство, колорит, сходную лексику и т. д., но все это является не характерными исключительными качествами единоличного автора, а целой группы авторов одной эпохи.

Некоторые из упомянутых в «четвертой группе» произведений, несомненно, являются оригинальными трудами, имеющими и сходство с Корюном, и резко отличающиеся от последнего своим модусом экривенди, как например, «История» Фавстоса Бузанда и т. д. Таким же автором являлся в первоначальной армянской редакции и «Агатангехос».

В настоящем предисловии не будем рассматривать авторство и других памятников, входящих в «четвертую группу». Это выведет нас из рамок сжатого предисловия.

Рассмотрим вплотную самый достоверный памятник, принадлежащий перу Корюна — «Житие Маштоца».

Чем же является в литературоведческом аспекте эта маленькая книжка Корюна? От выяснения лого вопроса зависит и требование, которое будет предъявлено к ее автору.

Исторический труд Корюна содержит весьма ценные исторические сведения об Армении конца IV и первой половины V века и является пока что непревзойденным первоисточником по истории изобретения армянского, иверского и агванского алфавитов, возникновения литературы на этих языках, но все же она не является историческим трудом в прямом смысле слова. В ней преобладает не историческая объективность, оснащенная реальными фактами общественно-политической жизни, а достаточно ясно выраженная тенденция возвышения и восхваления своего духовного отца, учителя. вардапета и его духовных подвигов. В жанровом отношении это первое оригинальное произведение на армянском языке скорее всего походит на панегирик.

В самом деле, беглое сравнение принципов, положенных в основу данного произведения, с выработанными в греко-римском мире правилами, или канонами панегириков, как литературного жанра, воочию доказывает их полное сходство.

Как известно, в древнем греко-римском мире существовали специальные книги по риторике; это т. н. «Книга Хрия», в которой были установлены способы, приемы и правила составления речей на ту или иную тему. В ней учили, как изобретать и располагать мысли для развития и завершения намеченной темы.

"Книга Хрия" была распространена и в Армении. Она приписывается Мовсесу Хоренаци. Имелось ли такое пособие на армянском языке до 40-х годов V столетия, трудно сказать. Вероятнее всего в то время адепты армянской литературы непосредственно пользовались греческими оригиналами. Содержание «Книги Хрия» в отношении правил и канонов нс изменялось. Изменялись лишь темы, зачастую приобретая местный национальный колорит.

В подтверждение нашего тезиса сопоставим и сравним «Историю Маштоца» или «Житие Маштоца» с тем определением панегирика, которое имеется в *** («Книге Хрия»): «Панегирик это речь, сказанная о добре[29].— говорится в ней.— Следует восхвалять личность и дела, и места, и времена»...

Далее следуют правила для составления похвального слова:

При составлении панегирика необходимы:

а) Предтропье — *** (Предисловие) о причине его создания, в данном случае о лице;

б) похвала области, рода, предков, родителя;

в) рождение героя, питание, учение, поведение;

г) затем, в основном разделе панегирика, восхваление деяний героя с подразделением их в аспекте лица, тела и обстоятельств;

д) сравнение восхваляемого лица с другим более известным лицом и выявление превосходства первого;

е) повторное восхваление лица и завершение панегирика.

Вот основные риторические каноны-правила составления похвального слова-панегирика в сжатом изложении.

А теперь проследим, как эти правила использованы нашим автором при составлении своего похвального слова в честь основоположника армянской письменности в его «Истории жизни и смерти Маштоца».

В композиционном отношении произведение Корюна соответствует этим правилам «Книги Хрия». Расхождения обоих памятников легко объясняются обстановкой, задачей и обстоятельствами места и времени.

Корюн предпослал своему труду маленький зачин, в котором говорится, что он пишет свой труд по велению своего однокашника Иосепа, в то время местоблюстителя армянского католикоса, и других товарищей по учебе.

За этим сжатым зачином следует риторический вопрос, столь необходимый для создания похвального слова:

а) «Можно ли отважиться написать житие мужей совершенных?»[30]

Этот кардинальный вопрос в панегирике настораживает слушателя-читателя и вызывает жгучий интерес в нем.

Корюн положительного мнения об этом. Он обосновывает свой ответ большим количеством цитат из библейских книг Ветхого завета. Евангелия, посланий апостолов и т. д. и берет на себя смелость написать житие духовного отца своего, чтобы житие и деяния его «служили примером и правилом поведения идущим вослед».

Это и есть Предтропье — ***, предлагаемое «Книгой Хрия».

б) Герой его похвального слова Маштоц, родом из села Хацекац Таронского гавара, сын знатного мужа по имени Вардан.

Как видим, здесь весьма сжато выполнены все требования канона похвальных слов «Книги Хрия» — указаны имя героя, род-племя его, отец. а также село и гавар. Он здесь лаконичен, потому что не находит смысла восхвалять всем известный гавар Тарон и маленькое село в нем, быть может. уже прославленное тем, что там родился Маштоц

в) Он в детстве обучался греческой письменности, затем поступил в царский диван, был исполнителем царских приказов, усовершенствовался в мирских (светских) порядках, «а знанием военного дела снискал любовь своих воинов»[31]...

г) В основном разделе своего похвального слова — «Жития» Корюн подробно поветствует и восхваляет подвиги Маштоца, совершенные в пользу родного и соседних народов, находившихся в союзе против иранских захватчиков. Под подвигами Маштоца наш автор разумеет: отшельничество в христианском понимании, подвижничество его, проповедь Евангелия, н результате чего он охватил и вызволил всех жителей «из-под влияния языческих преданий предков и дьявольского поклонения сатане»[32]... «Он задумал еще более озаботиться об утешении всей страны... И так, осаждаемый печальными заботами, как бы в западне, находился он в пучине размышлений о том, какой бы найти выход из (создавшегося) положения»[33]: изобретение письменности и просвещение родного народа, иверов и агван (см. главы 6—8). Все думы и дела Вардапета лишь о народе и для народа.

Как видим, похвальные разделы «Жития Маштоца» и здесь вполне соответствуют канонам "Книги Хрия".

д) Сравнение восхваляемого лица с другим. более прославленным лицом и показ превосходства первого (в «Книге Хрия» восхваляется Моисей). В чем же превосходство Маштоца в сравнении с Моисеем?

«Ибо муж-боговидец, получив у Бога богописанные заповеди и держа их в руках, спускался с горы; но был он печален из-за злодейского народа, который... вероломно поклонялся идолу..., чем заставил носителя заповедей сокрушаться сердцем и горько рыдать... Но с этим блаженным... случилось не так»[34]. Он анал, что его благоговейно примут...

«Но пусть никто не считает нас человеком дерзновенным за вышесказанное, говоря: каким образом он (Корюн) мужа весьма скромного уподобил великому Моисею, чудотворцу, говорившему с Самим Богом, сравнил его с ним? За это, быть может, обвинят нас. Но мы это можем делать с еще большей уверенностью,— заявляет Корюн,— ибо нет надобности явно и тайно отвергать божественное, так как милость всесильного Единого Бога равномерно жалуется всем землеродным (людям)»[35].

Вот как превозносит Корюн своего гениального вардапета Маштоца!

Как видим, и здесь содержание «Жития» в точности соответствует требованиям канона «Книги Хрия».

е) Повторное восхваление и завершение похвального слова.

Несмотря на свой преклонный возраст, Маштоц беспрерывно воспламенял духовное рвение своих приближенных и рассылал множество поучительных и предостерегающих посланий во все гавары... И вот «настала кончина добродетельной жизни святого... И пока руки святого были вознесены к небу, чудесное крестообразное знамение, светлое и лучезарное, снизошло на те хоромы, где умирал блаженный, и каждый увидел это своими глазами, а не то, что товарищи рассказывали (ему). И он, завещав святым[36] любовь и согласие, благословил близких и далеких и... скончался»[37].

Во время похоронной процессии, сопровождавшей останки Маштоца из Нор-Кахака в с. Ошакан, гроб блаженного осеняло «крестообразное, светящееся, идущее впереди знамение». И лишь когда похоронили его, «тогда исчезло и знамение».

Этим апофеозом завершается похвальное слово Корюна.

Как видим «История Маштоца» почти без каких-либо серьезных отклонений в отношении композиции написана по риторическим канонам панегирика, установленным в «Книге Хрия».

Выяснив жанровую специфику «Истории жизни и смерти... Маштэца», как панегирика — похвального слова, рассмотрим композиционные особенности ее, попутно характеризуя «героя» — Маштоца, но не вдаваясь в историю проповеднической деятельности его и изобретения письмен для трех братских христианских народов, населявших Закавказье и Армению.

В зачине своей «Истории», как выше было сказано, Корюн чистосердечно признается, что покуда старался он наедине с самим собой, «в тайниках дум своих» обдумывать, как «красочно повествовать» о том, когда, кем, как и при каких обстоятельствах «была проявлена эта новая милость», т. е. изобретение письмен и создание письменности, «дошло до меня повеление почтенного мужа по имени Иосеп, ученика мужа того, а вместе с ним (т. е. повелением) и поощрение других моих сотоварищей по учению». Корюн, как любимый ученик Маштоца, без промедления принимается за повествование. Он лишь просит своих сотоварищей поддержать его молитвами, чтобы «успешно и устремленно плыть по широко катящимся волнам наставнического моря»[38].

Познакомив читателя с тем, что и как побудило его приняться за такое «сверх сил» его трудное начинание, Корюн силится обосновать свое право написать похвальное слово о Маштоце, предваряя осуществление своего желания вопросом и ответом: «можно ли отважиться написать житие мужей совершенных?»

Ответ на данный, кардинальный по тому времени вопрос является по существу подлинным предисловием к его замечательному произведению. Это предисловие выдержано в сугубо риторическом аспекте и развертывает перед читателем (слушателем) некоторые детали философского мышления нашего автора, аргументирующего свое начинание положениями Библия и библейской «науки». Да, можно, «ибо благодетель господь столь доброжелательно относится к своим любимцам, что не только не считает достаточным прекрасное и наивысшее воздаяние им в непреходящей вечности за (их) благочестивую жизнь, но еще задолго до того, здесь (на этом свете), дабы они и своей преходящей жизнью, возвышенно прославившись в книгах, засияли повсеместно духовным и телесным сиянием»[39].

Ответ как будто логичный, ясный и неоспоримый, но Корюн не довольствуется им и обосновывает его более высокими аргументами, образными примерами и сентенциями из Библии, ссылаясь на такие библейские авторитеты, как великий Моисей, пророки, евангелисты, апостолы, сам Христос, отмечающие и прославляющие все те наивысшие, непревзойденные качестве и свойства смертного, которые достойны похвалы и внесения в книги для воспитания потомства.

Какие же качества, деяния, подвиги достойны быть отмеченными?—«Стойкость в праведной вере», «проникновенность в божественное», «яркость чудесной жизни», «совершенная праведность» и т. д. (Моисей); «истинная вера», «гостеприимстно». «добровольное мученичество» (ап. Павел) и т. д. Все это представляется в аспекте религии. Однако и деяния в светской реальной жизни достойны того, чтобы их также отмечали... «Храбрость», «доблесть», «подвиги в войнах»; «мудрость», «светлые думы», «благородство», «но не только великие деяния, а к малые возвеличивает Христос», «хорошо ревновать в добром всегда»... Корюн прекрасный знаток Библии и душеполезных книг, может еще долго перечислять добрые качества к деяния праведников, достойные быть отмеченными, и, конечно, все это зафиксировано «не ради похвалы и славы, но чтобы (все это) служило примером и правилом идущим вослед»[40]. Для Корюна также ясно, откуда исходит эта похвала, слава и какую цель преследует она. «Похвала всех боголюбивых избранников проистекает,— по словам Корюна,— то от Бога, то от ангелов, но есть и что друг от друга (т. е. от людей—от самих себя), однако не ради хвастовства, а чтобы вызвать ревность друг в друге, чтобы поощряемые один другим, (стремились) достичь исполнения добра»[41].

Отвечая на поставленный в самом начале предисловия вопрос о допустимости написания жития смертных, Корюн яркими ссылками на библейские книги, даже на слова Христа, обосновывает свое положительное отношение и «берет на себя смелость написать житие мужа праведного»— Маштоца. Он своим творением преследует одну цель, дидактическую цель,— примером жизни и деятельности великого Вардапета вдохновить «духовных сынов» его и всех тех, «кто будет учиться у них из поколения в поколение».

Эта дидактическая целеустремленность Корюна, видимо, вдохновлена великим Вардапетом, восторгаясь деятельностью которого, он неоднократно возвращается к этой идее, то углубляя ее, то новыми ссылками и цитатами из Библии подкрепляя их «духовные подвиги» и литературные творения. Так он повествует о том, что Саак, Маштоц и сподвижники их принялись «переводить, писать, обучать, особенно глядя на возвышенность повелений, возвещанных господом... Моисею о том, чтобы записывать в книге обо всех происшедших событиях, дабы сохранить (их) на грядущие времена»[42]. Такое же повеление было дано и другими пророками, на которых ссылается наш автор и даже цитирует их. Корюн вновь возвращается к вопросу о дидактической целеустремленности интеллектуального труда, когда он повествует о проповедях, написанных Маштоцем и оснащенных сходными случаями и примерами из земной жизни, «дабы были они легко воспринимаемы и понятны людям бестолковым и занятым телесными делами, чтобы пробудить и ободрить и основательно воодушевить их»[43]... Приходится отдать должное Корюну, отметив, как он чутко и глубоко познал психику учителя, который жил и трудился лишь для народа. Жить и трудиться для потомства — вот к чему сводятся мысли и Учителя и верного его ученика.

Доказав в предисловии правоту желания написать житие Маштоца, Корюн вплотную приступает к осуществлению поставленной перед собой задачи, которая ему представляется весьма тяжелой. трудоемкой, непосильной.

Он заверяет читателя, что повествует лишь подлинную историю, то, что достоверно происходило. Так, например, о кончине Саака и Маштоца он пишет: «написали (мы) не по стародавней молве. а лишь то, что сами мы воочию видели их облики, присутствовали при исполнении духовных деяний, слушали вдохновенное учение их, (были) прислужниками их, согласно евангельским повелениям»[44]. Чуть ниже приведенной цитаты Корюн снова касается своего modus ecrivendi, говоря: «Мы не в состоянии были терпеливо, доподлинно изложить все деяния каждого из них... Мы прошли мимо многочисленных заслуг, дабы, подробно исследуя, рассказать лишь важнейшие обстоятельства»[45].

И Корюн в самом деле весьма добросовестно выполнил свое обещание, описав важнейшие события в жизни «отцов», в частности Маштоца, и в истории изобретения письменности для армян, иверов и агван.

Сжато изложить сжатое повествование Корюна в рамках настоящего Предисловия не представляется целесообразным. Читатель с особым интересом прочтет эту книжку. Это же обстоятельство не разрешает нам детально рассмотреть вопросы. связанные с анализом графического происхождения этих письмен, а также с хронологическими датами того или иного периода в «истории» изобретения алфавитов и зачатков письменности упомянутых трех народов. Мы здесь постараемся дать лишь перечень главнейших этапов деятельности Маштоца.

Маштоц — сын Вардана, родом из с. Хацекац Таронской области (Запад. Армении); завершив учение в греческой школе, он поступил в царский диван исполнять царские приказы. При дворе он предался изучению божественных писаний, вскоре отрекся от светской жизни, вступил в ряды отшельников и пошел в народ проповедовать и просвещать его. Темнота и невежество царила в стране. «Осаждаемый печальными заботами, как бы в западне, находился он (Маштоц) в пучине размышлений о том, какой бы найти выход из (создавшегося) положения»[46]. Маштоц поехал к католикосу Сааку, поделился с ним своими думами. Решили обратиться к царю Врамшапуху, которому было известно, что у сирийского епископа Даниэла имеются армянские письмена: отправил» за ними, привезли, подвергли испытанию их, но они оказались недостаточными, чтобы выразить силабы-слоги армянского языка.

Маштоц с группой учеников поехал в Сирию, где продолжал свои исследования. «Так претерпел он много лишений в (деле) оказания доброи помощи своему народу... Святой десницей своей он, как отец, породил новое и чудесное дитя — письмена армянского языка»[47]. Затем с помощью каллиграфа Ропаноса письмена окончательно были изображены; он же написал первые слова, переведенные Маштоцем на армянский язык: «Познать мудрость и наставление, понять изречение разума»[48] Эти слова выражали действительно мудрую сентенцию, открывающую дверь в мир света, разума и просвещения. Выбором и переводом этой сентенции Маштоц поставил свою чудесную печать на развивающуюся культуру армянского народа на .вечные времена.

Маштоц с письменами возвращается на родину. Страна ликует. Начинается педагогическая, просветительская и литературно-общественная деятельность Маштоца.

«В то время,— торжествуя, продолжает свое повествование Корюн,— несомненно, стала чудесной наша[49] желанная и благодатная Армения, куда внезапно, благодаря двум равным мужам, прибыли и стали говорить по-армянски законоучитель Моисей вместе с сонмом пророков и шествующий впереди Павел со всем отрядом апостолов...

И какая была там радость сердцам и какое зрелище, ласкающее глаз! Ибо страна, которая (раньше) ничего не знала о тех краях, где были сотворены все божественные чудеса, вскоре, за короткое время, была осведомлена обо всех совершившихся событиях... о том, что было до того и после того п вечности, о начале и о конце»[50]...

Внедрение письменности было подлинной культурной революцией в стране. Это вооружило жителей родной страны нержавеющим оружием в роковой схватке народа с поработителями и захватчиками, внешними и внутренними.

Маштоц ясно сознает необходимость и значение культурного возрождения народов. Просвещение армян не имело бы большого значения без просвещения иверов и агван. Ведь эти народы входили в одну церковную общину, обособленную и от греков и от сирийцев, посягавших на их церковную независимость. Иверы и агваны, по мыслям Маштоца, должны приобрести точно такое же «оружие», что и армяне. А потому он едет в Агванк и Иверию и содействует изобретению их письменности, открытию школ и т. д.

Маштоц с сотрудниками[51] «взял и бросил их и горнило учения и всей силой духовной любви соскреб с них ржавчину и грязь суеверного поклонения идолам и столь отдалил их от преданий предков. что позабыли они все свое прошлое и стали говорить: «Позабыл я свой народ и отчий дом».

И вот тех, которые были собраны из отдельных и разрозненных племен, он (Маштоц) связал божественными заветами и сделал их единым народом»[52].

Вот с какой прозорливостью провидец Маштоц определил силу письменности в процессе формирования народов, в период разложения и распада родовых и племенных отношений!

По завершении просветительской деятельности и Иверии и Агванке, Маштоц «стал заботиться и о другой половине армянского народа, находившейся под властью императоров ромеев»[53]. Он едет со своими учениками в Константинополь, представляется императорам, получает разрешение и приезжает в Западную Армению, где он «осуществляет на деле свое учительство, услаждая собравшихся детей». Там же он искореняет секту барбарианов.

Вторично побывал он в странах иверов и агванов, был и в Гардманадзоре, в Баласакане, у таширцев и всюду он по своему обыкновению учил и наставлял.

Обобщая всю кипучую просветительскую деятельность Маштоца, Корюн пишет: «Так во всех краях Армении, Иверии и Агванка в течение всей своей жизни, летом и зимой, днем и ночью, отважно и безотлагательно, своим евангельским и праведным поведением нес он на себе имя всеспасителя Христа перед царями и князьями, перед всеми язычниками и противниками, которые не осмеливались выступить против него... Многих узников и заключенных и трепещущих перед лицом насильников он вызволил всесильной властью Христа. Он разорвал много несправедливых долговых обязательств»[54]...

Биограф Маштоца не забыл рассказать и о литературной деятельности своего Вардапета. Маштон. помимо переводов из Священного писания, писал и собственные произведения—проповеди «вдохновенные, полные прелести истинной евангельской веры». Он же описал последние дни и кончину обоих просветителей — Саака и Маштоца.

В конце книжки Корюн дает хронологию Сасанидских царей периода деятельности Саака и Маштоца, исходя из которой можно датировать те или иные этапы жизни и труда их.

Когда же Корюн исполнил просьбу своих однокашников по учебе, когда он написал «Житие Маштоца»?

Все исследователи возникновения армянской письменности и произведения Корюна, а также историки армянской литературы касались этого вопроса. Мнения ученых за малым исключением сводились к тому, что Корюн свое произведение написал в промежутке времени от 441 по 450 гг. Здесь и кончается их единогласие. Для краткости мы нс будем рассматривать отдельно мнение каждого исследователя, лишь приведем сводку их по книге Н. Акиняна[55]: «Впервые этим вопросом занялся,-говорит он,— А. Гатырчян и пришел к выводу, что «время создания этого произведения точно падает на 445—450 гг.[56] А. Торосян первоначально был склонен отнести время написания к 447—449 гг., но затем остановился на 442—445 гг.[57], Норайр Бюзандаци относит к 443—444 гг.[58]. Г. Фынтыглян относит то «к 446—447», то к «443—445». (то к 443—444)[59] по М. Абегяну «оно (произведение Корюна) написано было в промежутке между 443—451 гг., а в другом месте он пишет: «если Корюн даже до того начал свой труд, то закончил его не раньше 143 года"[60]: см. также его «Корюн», стр. 8.): по P.Vetter-y «время создания этого произведения падает на 445— 451 гг.»[61].

В этом общем хоре исследователей иного мнения придерживаются такие солидные ученые, как А. М. Гарагашян, Н. Г. Адонц и Н. Акинян. По мнению А. Гарагашяна, «Корюн свою «Историю Маштоца» написал после воины Варданидов (451 г.), ибо он знает гонение на священников в Тизбоне и смерть Ваана Аматуни»[62], а и другом месте, противореча своему же мнению, он говорит: «Корюн написал свою книжку, если не после, то за много лет до войны Варданидов»[63]. Н. Адонц аргументирует следующим образом: «Так как Корюн не упоминается в событиях V века, вероятнее всего, что он умер еще до собора в Арташате, в 12-ом году Язкерта (450). Следовательно, биографию Маштоца он написал в течение 440—450 гг.»[64] Для обоснования своего мнения Н. Адонц рассматривает три лаконичных эпизода , которые не вяжутся с предыдущими событиями, а потому время окончательного оформления произведения Корюна он переносит в 60-ые годы V века

Первый из эпизодов относится к .честной характеристике марзпана Васака, изменника во время войны Варданидов. Отсюда Н. Адонц склонен заключить, что Корюн являлся сторонником «злосчастного марзпана и его партии, а потому остался непричастным к этому движению»[65]...

Второй эпизод касается Ваана Аматун и «Корюн знает Ваана Аматуни в должности хазарапета, знает и о его смерти»[66]

Третий эпизод обративший на себя внимание Н. Адонца и представляющий прочную основу для довольно веских выводов, сводится к следующему Ученик Саака и Маштоца по имени Иоанн, после кончины своих учителей, был в Тизбоне (Ктезифо не), «претерпел всевозможные и разнообразные испытания и страдания в кандалах, в одиночку борясь против двойного насилия, удостоился славы исповедника, затем вернулся в Армению на ту же должность настоятеля»[67].

На основании вышеприведенных строк Н. Адонц спрашивает: «Кто же этот Иоанн?..— И тут же отвечает:— Кто бы ни был он... его возвращение (в Армению) не могло произойти ранее, чем освобождение Абраама и нахараров в пятом году правления царя Пероза, т. е. в (462 г.), следовательно, имеются кое-какие приметы, что Корюн вступил во вторую половину V века»[68].

Доводы Н. Адонца о мученичестве армянского духовенства и смерти Ваана Аматуни, как о фактах. подтверждающих время написания «Жития» после войны Варданидов, весьма походят на аргументацию Гарагашяна, но они не подтверждаются историческими и отчасти текстологическими соображениями.

Во-первых, Корюн не повествует о мученичестве армянского духовенства, взятого в плен после войны 451 года и подвергшегося тяжелым гонениям и казни в 454 г. Кое-кто из них спасся (Абраам и др.) и вернулся на родину в 5-м году царствования Пероза, т. е. в 462 г.

У Корюна речь идет лишь об Иоанне, сотоварище Иосепа по учебе у Маштоца, который по смерти учителя был отправлен в Тизбон, видимо, для того, чтобы испросить у царя царей разрешение на занятие патриаршего престола в Армении Иосепом. Быть может, на этой почве произошло столкновение Иоанна с царем и покровительствуемым им главой христианском церкви, порвавшим свои иерархические связи с антиохийским патриархом и требующим безусловного подчинения армянской церкви[69]? Не следует ли понимать в этом аспекте выражение Корюна — «двойное насилие» *** «телесное и духовное насилие»), как насилие со стороны царя и митрополита всех христиан Ирана. Видимо, Иоанн вернулся в Армению -без ощутительного результата, ибо иерей Иосеп до конца своей жизни остался на посту «главы собора», местоблюстителя армянского като.шкоса, ;i Иоанн был соправителем его и принимал участие в Шаапиванском соборе в 444 г.

Во-вторых, о смерти хазарапета Ваана Аматуни у Корюна нет никаких сведений. Доводы А. Гарагашяна и Н. Адонца покоятся на неправильной трактовке текста нашего автора, в частности придаточного предлжения ***, которое они и другие поняли, как намек на смерть этого видного нахарара, между тем как оно в точном переводе означает «который (т. е. хазарапет Ваан Аматуни) неожиданно поспевал на помощь всем (нуждающимся)»[70]. Корюн лестно отзывается о Ваане Аматуни, называя его «добродетельным», ибо он поспевал на помощь всем. О хазарапете (с 432 г. в этой должности состоял Ваан Аматуни) хорошо отзывается и Егише. По свидетельству его, Деншапух, проводник политики Язкерта, уволил «хазарапета страны», «считавшегося отцом-надзирателем христиан-мирян»[71].А это могло произойти не ранее 448 г., когда Деншапух прибыл в Армению; во всяком случае, Ваан Аматуни принимал участие и Шаапиванском соборе, еще будучи хазарапетом.

Третий основной довод Н. Г. Адонца сводится к тому, что Корюн настроен доброжелательно к Васаку Сюни, хвалит его за помощь, оказанную Маштоцу в деле просвещения Сюника, называя его «мужем рассудительным, даровитым, прозорливым. наделенным мудростью Божьей»[72]. Эта похвальная характеристика Васака наводит проф. Н. Г. Адонца на скептическое отношение к данным Егише и Лазара Парпеци, этих «историков Мамиконянов». и он спрашивает: «Не следует ли предположить, что Корюн был единомышленником злосчастного марзпета и его партии, а потому и не принял участия в событиях? Приписывая Васаку дар прозорливости, (Корюн) дает попять, что он (Васак), предвидя и взвесив тяжелые последствия восстания для страны, стал противником этого движения»[73].

Если «похвальные слова» о Васаке считать признаком одобрения политики его в 451 г. или чуть. ли не приверженностью нашего автора к партия сторонников марзпана, то какое же объяснение можно дать таким же «похвальным словам» Корюна и в адрес противников этого «предателя», жертв его политики, напр., Иосепа, Ваана Аматуни, Вардана Мамиконяна, Гевонда и др.?

Трудно согласиться с противоречивыми выводами Н. Адонца, который на основании вышеприведенных аргументов заключает, что труд Корюна написан после войны 451 года и даже после 462 года, когда уцелевшие армянские пастыри и нахарары вернулись на родину.

Да и вряд ли Корюн, этот верный ученик Маштоца, мог бы выступить с похвалой человека, в данном случае марзпана Васака, который своей политикой разрушил то, что совершили Маштоц и era питомцы. Великий Вардапет и его ученики старались обучать, просвещать народные массы, вооружать их христианской идеологией против персидской религии — кеша — огнепоклонства, а Васак, первоначально их союзник, разрушает все, что они вместе совершили. Корюн не мог хвалить ренегата после Аварайрской битвы (451 г.).

Слова Корюна о Васаке Сюни относятся именно к тому периоду, когда он еще не был назначен марзпаном Армении и еще не существовало разногласия между ним и нахарарами.

Нам нс хотелось бы касаться «точки зрения» Н. Акиняна по вопросу о времени написания труда Корюном. В общем он приходит к выводу, что «Корюн написал «Житие Маштоца» в марте-мае 440 г. под свежим впечатлением, затем отшлифовал и к разработанной форме выпустил в свет в 441/2 г.». Однако его выводы не убеждают читателя. Маститый ученый при своей огромной эрудиции, знании фактического материала, весьма часто без достаточных оснований изменяет текст первоисточника. тасует эпизоды его, перекидывая их с места на место. Читая текст Корюна в его «редакции», поражаешься виртуозности его комбинации, но не в состоянии бываешь,— да простит меня маститый ученый!— следить за его галопом... «Ничем не сдерживаемый галоп», как выразился он сам о суждениях проф. Н. Адонца.

Из всех вышеприведенных гипотез о дате создания труда Корюна обоснованным и приемлемым, несомненно, является мнение Г. Фынтыгляна. М. Абегян и пишущий эти строки в основном придерживаются его мнения. Сжато выраженное, оно сводится к следующему:

1. Корюн свой труд написал до 451 года — до Аварайрского сражения. В противном случае:

а) автор воздержался бы расхваливать Васака Сюни, предателя, принесшего стране, народу и христианской церкви столь много горя, страданий и разрушений;

б) хотя бы одним намеком коснулся бы деятельности спарапета Вардана Мамиконяна, павшего жертвой политики Васака;

в) присоединял бы эпитеты «исповедник, мученик. блаженный» в своих упоминаниях имен католикоса Иосепа, иерея Гевонда (оба однокашники Корюна), оказавшихся в самом деле мучениками, исповедниками;

г) не упоминал бы Ваана Аматуни на посту хазарапетства Армении, каковая должность была у него отобрана, согласно Егише, в 448 г. Деншапухом.

Все эти аргументы говорят о том, что труд Корюна был написан до 451 года. Кроме того, в «Житие» имеются и некоторые довольно конкретные указания на то, что оно было написано вскоре после смерти Саака и Маштоца, в первой половине 40-х годов V в., как напр.:

а) говоря о своих учителях, в частности о Маштоце, он всегда прибавляет «блаженный», что означает «покойный»;

б) после похорон «блаженного Саака» в с. Аштишате, «из года в год они собираются (там) в том же месяце (навасарда), торжественно чтут память его» (гл. 24). Под выражением *** — «из года в год» следует понимать, что почитание памяти католикоса Саака уже практиковалось в течение нескольких лет, по меньшей мере 3—4 года. Саак умер, как точно известно, в четверг 7 сентября 439 г.[74]. следовательно, Корюн в 443 г. почти заканчивал свой труд;

в) «спустя три года»[75] после смерти Маштоца, Ваан Аматуни построил в Ошакане над могилой «дивный храм из тесаных камней с резьбой», а это могло быть лишь в 443/444 гг.,

Все эти данные говорят за то, что свой труд Корюн завершил в 443—444 году. Эта дата одновременно является, пожалуй, одной из точных дат в истории возникновения армянской письменности, в частности армянской оригинальной литературы.

Наши сведения о Корюне исчерпываются этой датой — 444 г. Мы его больше не видим на общественной арене Армении V века. Он не принимал участия в соборах в Шаапиване (443—4 гг.) и в Арташате (449 г.). Быть может, после завершения своего ценного труда он скончался, а возможно, выехал из Армении? Будь Корюн в Армении, он, как любимый ученик Маштоца, обязательно принял бы участие в работах упомянутых соборов.

После выяснения времени создания этого весьма интересного литературного памятника невольно возникает вопрос: какова текстуальная сохранность его? Говорить о безукоризненной текстуальной сохранности памятника полуторатысячелетней давности нельзя, особенно если иметь в виду излишне витиеватую речь ритора, с пиететом повествующего о своем непревзойденном учителе, духовном отце. Он сам этого не скрывает, сам стремится «красочно повествовать» — *** (досл. «цветисто повествовать»). Всякий даже при беглом чтении подтвердит сказанное нами, в особенности, если он возьмется за армянский текст нашего памятника, ибо в переводе часто приходится одно сложное слово передавать целой фразой. Смело можно сказать, что Корюн своей маленькой книжкой внес в армянскую лексику много неологизмов. Однако об этом речь будет ниже.

Вот эта «цветистость» стиля Корюна явилась причиной искажения текста его произведения. Многие читатели и писцы, нс поняв слов, выражений. оборотов речи его, зачастую изменяли или вносили какую-нибудь глоссу, которая в дальнейшем становилась неотъемлемой частью подлинного текста. Oтчасти этим объясняются двойные слова, употребленные им вместо одного, вполне достаточного. Tакие глоссы часто встречаются и в тех отрывках, которые почерпнуты из труда Корюна и внесены в другие памятники (Агатангелос, Фавстос Бузанд. Книги Маккавеев и т. д.).

Цветистость и теряющаяся под ней ясность речи, мутные метафоры, частые глоссы, а также искаженные отрывки императивно вызвали к жизни новую, более сокращенную, просторечивую версию «Жития Месропа (Маштоца)», так называемый «Краткий Корюн» или «Лжекорюн». Этот последний создан в XI—XII вв., причем текст его отредактирован при действенном влиянии «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци. Простота и ясность «Лжекорюна», незамысловатость речи его побудили европейских ученых перевести на иностранные языки[76].

«Лжекорюн» не может фигурировать в качестве первоисточника по истории создания армянской письменности.

Помимо искажений, изменений, стилистического характера, вызванных писцами и читателями в виде глосс, нам думается, были внесены и изменения также композиционного порядка.

Книжка Корюна не имеет единого заглавия. Заглавия списков расходятся друг с другом. На всех отразилась рука редактора или писца, пишущего заглавие списка. При составлении заглавия они обычно исходили от тематики материалов, входящих в данный сборник. Часть заглавий носит характер четьиминейный, предназначенный для чтения в поминальный день святого, а потому они начинаются словами *** — «память», «в память» и т. д., а продолжение варьируется; другая часть носит на себе отпечаток влияния М Хоренаци и «Лжекорюна» с преобладанием в заглавии имени Месроп.

На основании такого материала издатели на учного текста Корюна. каждый по своему разумению и вкусу, формулируют заглавие произведения Из издателей текста Корюна за последние три десятка лет здесь отметим:

1. Г. Фынтыглян, не считаясь с данными рукописей. озаглавил: *** — «Житие Маштоца (написанное) учеником его Корюном»[77];

2. М. Абегян — *** (в рукоп. *** (как в русском переводе памятника)[78];

3. Н. Акинян. не считаясь с данными рукописей озаглавил: *** — «История жизни мужа блаженного Маштоца вардапета, которую написал ученик его по имени Корюн»[79].

Трудно назвать такой метод редактирования заглавия книги научным. Конечно, следовало бы выписать заглавия данного произведения в имеющихся списках, сличить их, классифицировать и т. д.. а потом уже сформулировать более вероятное заглавие его. У Лазара Парпеци, например, эта книга как будто называлась «История... мужа желанного Корюна, ученика того блаженного Маштоца» (стр. 13), а в другом месте — из «Истории блаженного мужа Корюна» (стр. 37). Следовательно, во второй половине V века в заглавии книги, во всяком случае, имелись слова «История», «Маштоц», «блаженного мужа Корюна».

Некоторые главы-отрывки (разбивка на главы принадлежит проф М. Абегяну; у Н. Акиняна другая разбивка на главы, при этом он озаглавил каждую главу), нам кажется, расположены не на своих местах, так как они никак не связываются ни с предыдущим содержанием, ни с последующим и как будто искусственно вклинены в последовательное развитие повествования. К таким отрывкам-главам мы относим, например, Х главу, в которой весьма туманно повествуется о просветительской деятельности Маштоца, а в IX главе Корюн повествует о том. как Маштоца с его изобретением восторженно встречали царь, католикос и весь народ, и целые дни ликовали.

После праздников, думается, было бы естественнее приняться за просветительскую деятельность — обучать молодежь, открывать школы, переводить книги, размножать их и т. д. о чем и рассказывается в следующей XI главе, а тут не к месту вставлена Х глава о проповеднической деятельности Маштоца в краях Маров. Нам думается, всю эту главу следует поместить после XIII главы, в которой повествуется о просвещении Гохтна, откуда Маштоц мог переправиться через Аракс в Края маров. Таким образом восстанавливается последовательность просветительской деятельности Маштоца и повествования Корюна.

В сравнительно пространной XVI главе Корюн повествует о просветительской деятельности Маштоца в Западной Армении, находившейся пол владычеством ромеев, о переговорах его с императорским двором и самим императором Феодосией II и патриархом Аттиком, наконец, о борьбе его с ересью «бесстыжих и непокорных барбаоианов» и перед тем, как завершить эту главу и переправить приехавших из Армении деятелей на родину, он втискивает в рассказ лаконичный эпизод об изобретении «агванских письмен».

«В это самое время (т. е. когда Маштоц находился в Зап. Армении) приехал к нему некий иерей. родом агван, по имени Вениамин. Он расспросил его. расследовал варварские слова агванского языка, затем... создал письмена... успешно взвесил, расставил и уточнил»[80].

После этого Маштоц со многими своими учениками возвращается в Великую Армению, Нор-Кахак и докладывает царю Арташесу и католикосу Сааку о своей деятельности в Западной Армении.

Так завершается XVI глава, а в следующей XVII главе повествуется о просветительской деятельности Маштоца в Агванке.

С первого же взгляда непредвзятый читатель заметит, что вышеприведенный отрывок стоит не на своем месте, а потому его следует перенести в главу об агванах. Однако и здесь возникают некоторые затруднения. Если иерей Вениамин — агван и командирован он агванским царем и епископом к Сааку и Маштоцу в целях изобретения агванских письмен, то почему он не поехал непосредственно в Нор-Кахак, в столицу Армении, где развернули свою просветительскую педагогическую деятельность основоположники армянской письменной культуры. а исколесил, объездил всю страну и явился к Маштоцу в Мелитсну, столицу Западной Армении, резиденцию ромейского стрателата? С другой стороны, если агван Вениамин в самом деле был посланцем агванского царя и епископа, то почему же они (царь и епископ) в недоумении расспрашивали Маштоца о цели его приезда в Агванк? Все это не вяжется с трезвой логикой.

Если агван Вениамин являлся лишь исполнителем воли царя Агванка и епископа страны, то в этом случае необходимо этот отрывок перенести в XVII главу и здесь произвести перемещение контекста.

На эту главу с ее противоречиями обращали внимание и другие исследователи; так. наппямер,

Н. Акинян склонен думать, что под агваном Вениамином следует разуметь не агвана. близкого северо-восточного, дружественного-единоверца народа Агванка, а *** — «алуан» — «алан», т. е. аланов, которые византийцами были переброшены в Малую Азию. были расселены среди малоазийских готов, ассимилировались с ними. потеряли родной язык и говорили ня готско-аланском языке. По мнению этого исследователя, Вениамин получил от Маштоца письмена именно этого готско-аланского языка, которые «ныне по обыкновению называются готским алфавитом»[81]. Кстати, и знаменитый Вульфила был выходцем из малоазийских христиан.

В XVIII главе первый абзац кончается словами:*** — «И он отправился в те края»... Следующий абзац начинается словами: *** — «В то время воцарился над иверами (царь) по имени Ардзюх»...

Эти два предложения не связываются логически друг с другом, а потому у М. Абегяна первое предложение как бы не заканчивается, обрывается; у Г. Фынтыгляна это предложение приобщено к началу второго абзаца, как входящее в его состав, а у Н. Акиняна эти два абзаца отдалены друг от друга двумя главами, при этом первое предложение находится во втором абзаце XII главы *** (с прибавлением) ***, а второе входит во второй абзац XV главы. Н. Акинян не довольствуется такой перестановкой. Он задумал, в подтверждение своей концепции о Васаке Сюни, перебросить сюда весь второй абзац XIV главы изд. М. Абегяна, при этом он самопроизвольно заменяет конкретное *** — «Сюнийское» отвлеченным *** — «Краев (сторон) иверов»... Так дозволено манипулировать в других местах, но не в научной работе, в подготовке научного текста классика!

У нас имеются еще кое-какие замечания в отношении нарушений и искажений текста Корюна, но большая часть их, мы надеемся, будет исправлена при академической подготовке текста со всеми, существенными разночтениями списков данного произведения.

Нам хотелось бы остановиться на характеристике двух немаловажных сторон нашего памятника и этим закончить настоящее предисловие. К ним относится. во-первых, литературно-художественная ценность этого произведения и. во-вторых, историко-источниковедческое значение его, как первоисточника истории Армении и изобретения письменности армян, иверов и агван. В настоящей главе рассмотрим памятник с литературно-художественной стороны, выявим приемы его художественного воспроизводства исторической действительности.

В жанровом аспекте произведение Корюна мы охарактеризовали как панегирик, похвальное слово, а не как исторический труд в узком значении этого понятия. Как похвальное слово оно требовало соответствующие средства повествования, отличные от исторического произведения. Автор это прекрасно понимает, поэтому он заявляет, что будет не просто излагать, а «красочно повествовать» — ***. Приняв в основу метод «красочного повествования», он уповает на поощрение, молитвы однокашников не для того, чтобы трезво и объективно изложить материал, а чтобы «успешно и устремленно плыть по широко катящимся волнам наставнического моря», т. е. чтобы изложить жизнь и деятельность своего Вардапета.

Все чувства и переживания, все заботы и думы, все дела и подвиги, все искания и достижения великого Вардапета переданы вдохновенным, искренне любящим учеником его, Корюном, в основном гиперболами; описание деяний Маштоца изобилует накоплением разных эпитетов, сравнений, метафор, которые подчеркивают величие его. Он даже в подвижничестве велик, непревзойденный герой: «И много всевозможных лишений перенес он..., предаваясь духовным упражнениям, одиночеству, голоду и жажде; жил он в горах, в темных пещерах, питался лишь травами, одеваясь во власяницу, ложась на голую землю. Много раз сладостный отдых ночей и потребность сна проводил он как мгновение, бодрствуя всю ночь на ногах»[82].

Мысли и думы Вардапета лишь о народе, о массах... «Осаждаемый печальными заботами, как бы в западне, находился он,— повествует Корюн,— в пучине размышлений о том, какой бы найти выход из (создавшегося) положения»[83].

Когда же эти заботы великого народолюбца увенчались успехом, как он ликовал, как ликовал с ним его любимый ученик Корюн, сравнивая его подвиг с подвигом «великого Моисея», «боговидца» и признавая превосходство Вардапета над пророком!

Начата просветительская деятельность. Мудрый учитель Маштоц в своей роли — он учит и наставляет, творит и просвещает... Страна возродилась, перевооружилась!.. «В то время... стала чудесной наша желанная, благодатная Армения, куда внезапно, благодаря двум равным мужам, прибыли и стали говорить по-армянски законоучитель Моисей вместе с сонмом пророков и шествующий впереди Павел со всем отрядом апостолов и с животворящим Евангелием Христа»... Так и перед взорами нашими торжественно шествуют по армянской земле, как на параде, библейские патриархи и новозаветные апостолы! Таких образных описаний, сравнений, метафор и т. д. немало в этой небольшой книжке... «И какая была там радость сердцам и какое зрелище, ласкающее глаз! Ибо страна, которая раньше ничего не знала о тех краях, где были сотворены все божественные чудеса, вскоре за короткое время была осведомлена обо всех совершившихся событиях, и не только (событиях), совершенных в те времена, но и о том, что было до того и после того в вечности, о начале и о конце»... [84]

Страна была вправе ликовать, она узнала все то, что необходимо было ей для перевооружения, для борьбы с чужеземными поработителями... В знании сила! И эту силу дала ей письменность, просветительская деятельность Вардапета и его сподвижников.

Корюн, восторженно восхваляя гуманизм своего Вардапета, временами в лирических отступлениях проникновенно и эмоционально воспевает духовные подвиги Вардапета и его сподвижников.

«Там (на местах подвижничества — К. М.-О.) они не напивались вином, но преисполнялись духом и подготовляли сердпа свои духовными песнопениями... Там упражнялись в назидательных чтениях книг... Там вардапет ободрял и увещевал их идти вперед и достигнуть того места, где Христом положен венец. Там кипели души их в служении Богу. Там — молитвы к человеколюбивому Богу, исполненные мольбы, и миротворящие просьбы за жизнь всех людей!»... [85]

Ограничимся этими примерами и теми цитатами. которые попутно приводились из труда Корюна. и сжато охарактеризуем манеру письма, стилистические особенности пера автора.

О языке, стиле, манере письма Корюна много говорилось в арменистике. Одни исследователи отзывались весьма отрицательно, как например, Н. Г. Адонц, считавший его язык «негладким, подавляющим, темным», или говоривший, что у него «искусственный, деланный стиль, расплывчатый и тяжелый, как скрипучая телега, и он не обладает легкостью и плавностью слога своих современников»[86], другие, критически относясь к тем или иным недостаткам его стиля, дали глубокую и разностороннюю- характеристику его, например, Норайр Бюзандаци, а третьи — расхваливали его на все лады, а наблюдаемые недостатки приписывали малограмотным писцам (Г. Фынтыглян).

Нам хотелось бы познакомить читателя с блестящей и по форме и по содержанию характеристикой стиля Корюна, данной таким выдающимся арменоведом-филологом, каким был Норайр Бюзандаци. Вот что пишет он:

«Витиеватый, пышный, изящный,— вот каков армянский язык Корюна в Биографии Маштоца. Какое изобилие звучных слов, какие филигранные периоды, сколько изящества, сколько форм и разнообразия оборотов! Как голос твой прерывается в конце каждого предложения (пауза), будто читаешь ты гладкое стихотворение... как искусно и лаконично может он причастными формами выразить свои мысли и с каким большим мастерством может он сочетать специальные формы и обороты изысканного литературного языка с формами и оборотами семейной речи!»[87]

Впрочем Н. Бюзандаци не только умеет восторгаться языком Корюна. Чтобы ярче представить себе, понять языковые достоинства интересного автора» он считает необходимым сопоставить его манеру письма с языком его же однокашника, известного классика Езника Кохбаци, автора другого оригинального труда первой половины V века

«Оба они пишут красочно,— говорит Н. Бюзандаци,— с той лишь разницей, что Езник не любит излишне украшать во вред ясности (clarte) слога, между тем как (излишества) убранства у Корюна часто затемняют смысл предложения. Первый (Езник) в своей книге с начала и до конца походит на тихий ручей, в прозрачных ведах которого мы ясно видим дно, а второй — весьма часто несется. как бурный поток, покрытый цветами, а потому наши взоры не могут проникнуть в глубину (потока). У Езника грамматика всегда правильная... от точки до точки — глагол, существительное, эпитет, форма, оборот... все прозрачно, как кристалл. Вот поэтому без особого труда понимаем его текст и легко переводим на все европейские языки. Между тем как у Корюна нет недостатка в оборотах, (грамматически) неправильных или сомнительных (фр. vague), часты сложные слова и пояснения, которые невозможно перевести не только на иностранные языки, но и на новоармянский литературный язык»[88].

Полностью соглашаясь с вышеприведенной раз. посторонней характеристикой стилистических особенностей нашего автора, нам кажется, что наши маститые исследователи упустили еще одну немаловажную черту в характере и творчестве Корюна. Биограф Маштоца не простой летописец или историк, пишущий историю жизни и деятельности своего любимого учителя, а поэт, одаренный «милостью божией», который не просто описывает, а воспевает, не академическую речь держит, а местами с поэтическим пафосом произносит похвальное слово, панегирик своему любимому Вардапету. Вот в чем главная разница между поэтом Корюном и ученым Езником.

«И вот тех, которые были собраны из отдельных и разрозненных племен,он (Маштоц) связал божественными заветами н сделал их единым народом».
Корюн.

Нам остается ответить еще на один вопрос: каково историко-литературное и источниковедческое значение «Жития Маштоца»? Является ли этот памятник полноценным отображением великого события — возникновения армянских письмен?

Видимо, этот вопрос возникал и у армянских писателей V века. Отдавая должное дарованию Корюна. все же они молча протестовали против восхваления лишь одного Маштоца и вследствие этого в некоторой степени умаления роли католикоса Саака. По труду Корюна высокообразованный католикос являлся лишь советчиком, ходатаем и неустанным переводчиком Библии, а Маштоц инициатор, изобретатель, учитель, наставник, одним словом, подлинный вождь всего движения, который всюду поспевает, где в нем нуждаются. И это обстоятельство не удовлетворяло многих современников. Этим, пожалуй, можно объяснить и то, что Мовсес Хоренаци обещал «возвышенным словом достойно прославить отца нашего[89], который, родившись смертным, оставил по себе бессмертную память», «но, боясь обременять читателя пространною речью,— говорит он,— мы откладываем говорить о нем в другом месте и в другое время вне этой книги, как мы обещали еще в начале нашего повествования»[90].

Точно такого же мнения придерживается Лазар Парпеци, который, отдавая должное Маштоцу, как энергичному изобретателю и школьному деятелю, все же считает руководителем всего дела просвещения народа католикоса Саака, ибо фактически Маштоц не может сделать ни шагу без санкции или же без задания его. Саак возглавляет и группу переводчиков, включая и Маштоца, ибо без него «никто не посмел бы приняться за такое серьезное и важное дело, как перевод Библии с греческого на армянский язык, ибо никто не был так научно осведомлен в знании греческого языка»[91] .

И вот, все собрание деятелей во главе с царем Врамшапухом и Маштоцем просят Саака возглавить дело перевода Библии на армянский язык. Саак соглашается, переводит книги и руководит всем движением. Можно без всякого преувеличения сказать, что большая часть повествования Лазара Парпеци касается именно католикоса Саака.

Думается, такое умонастроение как у Мовсеса Хоренаци, так и у Лазара Парпеци должно было вызвать к жизни. какое-то произведение, полнее освещающее роль Саака в этом общенародном движении. Судя по сведениям Лазара, такое произведение уже имелось в его распоряжении, ибо его данные по линии Саака отличаются от имеющихся у Корюна.

Какое же это произведение и кто автор его?

В древнеармянской письменности сохранились списки-перечни армянских историков и летописцев. Так вот, в шести списках-перечнях из семи сохранившихся. вслед за Корюном или рядом с ним упоминается Хосров (Хостров—диалект, форма), которому приписывается исторический труд, посвященный католикосу Сааку. В IX списке по Армянской библиологии (V—XVIII вв.) А. С. Анасяна имеется: 7-ой (по порядку). «Корюн Чудесный, который повествовал былое», 8. «Хосров Могучий, который повествовал», а в XIII списке имеется:

5. (по порядку). «Корюн переводчик — История св. вардапета Месропа», 6. «Хостров (sic) переводчик —История св. патриарха Саака»[92].

Кто же этот Хосров? Не тот ли Хосровик-переводчик, упомянутый Лазаром Парпеци, который не успел дойти до пределов Армении, по дороге умер, так как в стране подняли вой против него? Да и произведение под таким заглавием пока что нигде не найдено, но, что когда-то оно имелось, в этом не приходится сомневаться.

Теперь перейдем к оценке труда Корюна как первоисточника истории Армении. Конкретно укажем его достоинства с точки зрения источниковедения.

Этот вопрос неоднократно ставился в армянской филологической науке. Ответы оказались весьма разноречивыми. Одни умаляют историческое и источниковедческое значение этого маленького по объему памятника и, напротив, превозносят его историко-литературную ценность; другие, признавая некоторую недостаточность исторических сведений в нем, все же считают его автора «единственным достоверным историком шестидесятилетнего периода (384—441 гг.)» Первую группу ученых представляет Норайр Бюзандаци[93], а вторую — Г. Фынтыглян[94]. Проф. М. Абегян. в основном придерживаясь выводов последнего, иначе аргументирует свои положения. «При оценке произведения данного типа,— говорит он,— прежде всего надо иметь в виду тему и план автора, т. е., что он хотел написать, а также эпоху его». Так вот, Корюн с первых же слов говорит, что он намерен писать «о письменах... о том, когда и при каких обстоятельствах были они пожалованы и рукою какого мужа была проявлена эта новая милость божия, а также о светлом учении того мужа и об ангелоподобном монашеском благочестии его»[95]. Раз планировал он писать в этом разрезе, а не историю Армении, мы не вправе требовать большего. «Он прекрасно осуществил то, что планировал»[96].

М. Абегян обоснованно отвергает все выпады Н. Бюзандаци и его последователей против Корюна, осмеивающих последнего за то, что он считает этот маленький труд «сверх сил своих» и просят «их всех молитвами своими присоединиться... дабы смогли мы... успешно и устремление плыть по широко катящимся волнам наставнического моря»[97]. Корюн обращается за моральной поддержкой к своим однокашникам. Близкие люди, питомцы Маштоца должны поддержать его, чтобы «плыть по волнам наставнического моря».

Это были тяжелые времена. всюду шли внутрицерковные споры, распри; ереси развернули свою деятельность против «православия». Ефесский вселенский собор (431 г.) вел борьбу против несторианства, против Теодора Мопсуэстского и т. л. Армянская церковь не могла остаться безучастной в этой борьбе. Малейшее отклонение от учения официальной церкви могло ввергнуть ее и адептов ее в беду. Вот поэтому и Корюн желает заручиться моральным содействием сотоварищей.

Критики Корюна недовольны и его вторым длинным предисловием, находя его лишним. М. Абегян доказывает необходимость такого предисловия в условиях борьбы разных общественных течений внутри страны.

Корюн, по мнению М. Абегяна, не намеревался писать историю Армении своего времени. В «Житие Маштоца» биограф не останавливается, молча проходит мимо многих исторических событий, однако нельзя говорить, что «она (эта книжка — К. М.-О.) не имеет никакой ценности как историческое произведение». Это неправильно. «Она имела и имеет весьма большую ценность. Достаточно сказать, что, не будь этой книжки, мы знали бы мало что и то сомнительного характера о таких важных событиях, каковыми являются возникло» вение армянских письмен и литературы»[98].

По книжке Корюна «мы ясно себе представляем разумно намеченную и затем последовательно претворенную в жизнь деятельность, а главный деятель ее. Маштоц, выступает как одаренный и влиятельный муж, преисполненный неисчерпаемой энергии, который живет думами и заботами о родном армянском народе и его закавказских соседях, постоянно разъезжает по районам и странам, всюду инструктируя и укрепляя начатое им дело просвещения народа»[99].

Чтобы не полемизировать с другими исследователями, конкретно укажем на достоинства нашего памятника с точки зрения источниковедения.

1. Корюн не агиограф, восторгающийся и восхищающийся своим героем-подвижником, а объективный повествователь-очевидец, сжато описывающий реально-исторический подвиг общественного деятеля. В деятельности Маштоца нет ничего чудесного, сверхъестественного, этого неотъемлемого элемента всякой агиографии. Перед нами реальный человек, и деяния его также весьма реальны.

2. По Корюну, народолюбец Маштоц совершает свой «подвиг» не в «единоборстве с деспотом или дьяволом» во славу своей веры, как в агиографии, а творит и создает свое великое дело при содействии своих друзей, покровителей, сподвижников и учеников, называя их по именам и по роду-племени. Это народное дело и оно было совершено при активном содействии сотрудников из армян, иверов, агван и т. д.

3. По Корюну, изобретатель письменности армян, иверов и агван не какой-то святой, отшельник. уповающий на Бога и ждущий лишь от него «мило сти божьей», а реальный государственный деятель. сознающий значение письменности для просвещения и объединения народа, который не покладая рук трудятся, чтобы создать эти письмена. Он нс чуждается посторонней помощи, а напротив, сам едет в более развитые страны за реальной помощью, а получив ее, он с радостью делится своим опытом со всеми, кто нуждается в нем.

4. Корюн прекрасно понимал всю глубину мыслей великого Вардапета, знал, что созданием письменности Маштоц и его сотрудники старались сплотить армянский народ, духовно перевооружить. морально поддержать его в борьбе против сасанидской экспансии. Вот что говорит он о роли письменности, просвещения в деле сплочения племен в единый народ: «И вот тех, которые были собраны из отдельных и разрозненных племен,— пишет он об учениках, привезенных от разных иверских племен,— он (т. е. Маштоц) связал божественными заветами и сделал их единым народом»[100]. Несомненно, эту кардинальную мысль Корюн перенял у своего Вардапета.

5. В армянской историографии впервые в книжке Корюна перечисляются все активные деятели просвещения Армении, Иверии и Агванка первой половины V века. На этом поприще выступают государственные деятели (по Армении — царь Врамшапух, хазарапет Ваан Аматуни, ншханы Васак, Сюни, Вардан Мамиконян и др., по Иверии — цари Бакур, Арчил, князь Ашуша и др., а по Агванку— царь Арсвах и др.) 'и церковные деятели по всем этим странам (католикосы-епископы Саак, Мовсес. Еремия, Самуэл и др.). Здесь выступают сирийские и греческие государственные и церковные деятели (импер. Феодосии, стрателат Анатолии, епископы Акакий, Пакидас, (Бабилас) Рабулас, патриарх Аттик и др.). Наконец, здесь даны по мере возможности сведения о первых культурно-просветительских деятелях и их работе (Езник Кохбаци, Иоанн Пахнаци, Иосеп, Гевонд, Корюн, Джага, Вениамин. Ропанос и др.).

Все перечисленные деятели — люди одного поколения, современники, которые помогали друг другу, содействовали завершению великого дела по просвещению армян, иверов и агван.

6. Корюн сохранил и передал потомству ценные сведения о ереси барбарианов, а также об их подавлении в пределах Армении.

7. Никто из армянских авторов, а они являются единственными первоисточниками по изобретению письмен среди армян, иверов и агван, так подсобно, последовательно и достоверно не повествет об изобретении письменности и о переводах на эти языки, как Корюн.

Конечно, современный читатель хотел бы иметь больше сведений о таком великом событии, как возникновение письменности у трех дружественных соседей. Однако всего не скажешь в маленькой книжке, да и сам Корюн не намеревался подробно, до мельчайших подробностей повествовать. "Мы прошли мимо многочисленных заслуг святых. дабы, подробно исследуя, рассказать лишь важнейшие обстоятельства", или «мы кратко изложили все. что известно не только мне, но и всем, кто прочтет эту книгу»,— пишет он. Что обещал, то и сделал. Что можно еще требовать от него?

8. Год, месяц и день смерти Саака (четверг 7 сент. 439 г.) и Маштоца (суббота 17 февраля 440 г.) переданы Корюном с такой точностью[101], что эти даты становятся отправными датами для уточнения многих событий в общественной жизни Армении первой половины V века, как например, год возникновения армянской письменности, создания «Жития Маштоца», перевода Библии и т. д

9. Труд Корюна представляет собою большую ценность для истории древнеармянской литературы, как историко-литературный памятник, имеющий тесные, но до сих пор еще окончательно не выясненные связи с целым рядом произведений иятого века, а также для истории армянского литературного языка, как один из первых оригинальных памятников на этом языке.

10. В отношении хронологических данных произведение Корюна хромает. Это возможно объяснить следующими тремя причинами: во-первых, жанровым характером этого произведения. Корюн пишет не исторический труд, а «житие» — похвальное слово, где доминирующим должно быть выявление внутренних качеств героя и величия его подвига; во-вторых, Корюн сын своего века, а, как известно, армянские историки этого времени нс всегда в ладах с хронологическими данными Как v Фавстоса Бузанда и Агатангехоса, так и у Корюна обычны следующие хронологические «формулы»: «а затем», «и после многих дней», «вслед за этим», «вскоре», «в то время», «спустя некоторое время» и т. д.; в-третьих, в повествовании Корюна имеется несколько цифр, дающих основу для уточнения хронологии, но и они искажены писцами и нуждаются в детальном сличении всех списков «Жития Маштоца».

Впрочем в последней 29-й главе «Жития» имеется *** — «счет годам» жизни и деятельности Маштоца, который дает возможность довольно точно определить некоторые даты, как например, даты монашеской жизни Маштоца, изобретения письмен, а также его кончины.

11. Велика познавательная ценность этого маленького произведения Корюна. Автор ясно сознавал, какую мобилизующую роль должно сыграть оно. Он неоднократно отмечает, что оно должно явиться «вдохновляющим примером духовным сынам их (Саака и Маштоца), а также всем тем, кто будет учиться у них из поколения в поколение»[102].

И в самом деле, пример Вардапста был беспрецедентный. Он, как учитель, обладал великой притягательной силой. Его любили, к нему, в его школы стекалась молодежь со всех концов страны:

«Они (отроки) сами с разных концов и областей Армении устремлялись и прибывали к пробившемуся роднику божественного учения»[103],

В кузнице Маштоца были выкованы бойцы, грудью своей защищавшие и защитившие независимость родного народа, его культуру против всех захватчиков и ассимиляторов всех видов.

"Народ, который породил таких мужей и почитает их, как своих героев, и следует их примеру,— говорит знаменитый арменовед, проф. д-р Иоз. Маркварт,— никогда не погибнет"[104].

[1] Лазар Парпеци, История Армении, на древнеарм. яз. (историк V в.), 1904 г., стр. 18—19,

[2] История Армении Фавстоса Бузанда, русск. перев. М. А, Геворгяна, Ереван, 1953, стр. 28—29

[3] Корюн, Житие Маштоца, текст, новоарм перевод, предисловие, примечания проф. М. Абегяна, русск пер. стр. 87—88.

[4] Корюн, ук. с., русск. пер. стр. 95

[5] Там же, русск. перев. стр. 99—100.

[6] Там же, русск. перев. стр. 107.

[7] Ф. Бузанд, История Армении, русск. пер. стр. 28.

[8] Ср. с этими свидетельствами Бузанда адекватные выбывания Корюна. Мовсеса Хоренаци и Лазара Парпеци.

[9] История Грузии, ч. I, под редакцией С. Джанашия. Тбилиси, 1946 г., стр. 95.

[10] Лазар Парпеци, История Армении, стр. 13.

[11] Н. Адонц, проф. Незнакомые страницы о Маштоце и его учениках по иностр. источникам см. «Андес Амсор.», Вена. 1925, стр. 193, 321, 435, 531

[15] Корюн, у. с. стр. 101. См. Примечание.

[16] Из источников Агатангехоса, «Арарат», 1896, стр. 430 (на арм яз.).

[17] Алишан. «Айапатум» I (М), 48.

[18] О. Торосян, «Базмавеп», 1897, стр. 32—34.

[19] Г. Фынтыглян, Корюн, у. с. стр. XVIII-XXII и XXXIV

[20] А. .Сарухан, "Грузия и армяне", Вена, 1939, стр. 233—245 (на арм. яз.).

[21] Koriun. Beschreibung des Lebens und Sterbens d. hl. Lehrers Mesrop. Ubersetzt und mit Einleitung versehen von Dr. Simon Weber: Ausgewaehte Schriften d. armenischen Kirchenvaeter, I Band, Eznik. Koriun. Hatschachapatum, 1927, SS. 181—233 [Bibliolhek d. Kirchenvater].

[22] Фынтыглян. Корюн, Житие Маштоца (на арм. яз.). Вступление, стр. 22.

[24] Норайр Бюзандаци. Корюн вардапет и его переводы, Тифлис, 1900, стр. 385—386

[25] Корюн. Житие Маштоца, проф. М. Абегяна, Ереван, 1941, стр. 115.

[26] «Корюн не был епископом Грузии» в «Неизвестные раскольники». Вена, 1926. стр. 47—52.

[27] Н. Акинян, Корюн, Житие Маштоца (текст, введение, примечания), II изд.. Вена 1952. стр. 19-20.

[28] «Корюн Вардапет и переводы его»

[29] «Книга Хрия», см. Сочинения Мовсеса Хоренаци, Венеция (на древнеарм. яз.)

[30] «Совершенный» имеет двоякое значение: а) покойный, усопший и б) превосходный, отличный.

[36] Т. е. монахам, своим ученикам.

[49] Можно понять и как «эта».- К. М. О.

[51] Сотрудники, несомненно, были местного происхождения.— иверы и агваны.

[56] «Андес Амеореа», 1877, стр. 10.

[57] «Базмавеп» 1897, стр. 465 и 1931. стр. 465.

[58] Н. Бюзандаци. Корюн вардапет и переводы его. стр. 7.

[59] Г. Фынтыглян, Корюн, стр. 38, 36, 39, этой ссылки нет у Акиняна.

[60] История древнеармянской литераторы, т. I Ереван, 1944. стр. 150 (русск. пер, Ереван 1948, стр. 136

[61] Р. Vetter, Армсноведческие труды, стр. 80 (на арм. яз.).

[62] История Армении, т. IV, стр. 26 (на арм. яз.).

[64] «Маштоц и его ученики», стр. 51—56 (на арм. яз.). См. "Андес Амсореа" 1925 стр 536—537

[65] «Маштоц и его ученики», стр. 51—56 (на арм. яз.). См. "Андес Амсореа" 1925 стр 536—537

[67] Маштоц и его ученики, стр. 55- -56

[69] Н. Акинян, Корюн, стр. 112; Ср. И. Маркварт, ц. с. стр. 179—1W на арм. яз.)

[70] Г. Фынтыглян, Корюн, стр. 70—72, примеч.; М. Абегян, Корюн, стр. 121—122.

[71] Егише. «О Вардане н армянской войне», подгот. к печати и предисл. Е. Тер-Минасяна. Ереван. 1957. стр. 23. Ср. М. Абегян, Корюн, стр. 122

[74] Галуст Тер-Мкртчян, По поводу 1500-летия армян. письмен» в журнале «Арарат» ***, Эчмиадзин, 1912. стр. 500—503 (на арм. яз.).

[75] Все рукописи и печатные издания имеют *** — «спустя три года», лишь один Н. Акинян предлагает новый контекст — *** — "спустя три месяца». при этом он силится этим «новым данным» обосновать свое мнение о том, что «Житие» было написано для чтения на торжественном обряде перенесения останков Маштоца в «дивный храм» в июне 440 г. Доводы его неубедительны ибо, как твердо установлено, Маштоц скончался в субботу 17 февраля 440 г.

[76] См. Библиографический список, помещен, в конце «Предисловия».

[77] Корюн, Житие Маштоца. исправленное и освещенное Гарником Фынтыгляном, Иерус., 1930.

[78] Корюн. Житие Маштоца, Ереван, 1941.

[79] История жизни св. Маштоца, 11 изд.. Вена, 1952

[81] Корюн, История жизни Маштоца, стр. 100—102, его же Маштоц вардапет, жизнь и деятельность.Вена, 1949, стр. 409—420.

[86] См. журнал «Андерс Амсореа», 1927, стр. 400 (на арм. яз).

[87] Н. Бюзандаци, ц. с.. стр. 10.

[88] Норайр Бюзандаци, у. с., стр. 11.

[90] Моисей Хоренский. История Армении, пер. Н. О. Эмина, стр. 211.

[91] Лазар Парпеци, ук. с., стр. 14, 16.

[92] А. Анасян. Армянская библиология (V—XVIII вв.), т. I, Ереван, 1959, стр. (LI—LV).

[93] Н. Бюзандаци, Корюн, у. с., стр. 7—8.

[94] Г. Фынтыглян, Корюн, у. с., стр. 25—26.

[96] М. Абегян, Корюн, стр. 10—11.

[98] М. Абегян, Корюн, стр. 16 и «История древнеармянской литературы, книга первая, стр. 155—156, русск. пер. стр. 139.

[99] М. Абегян, Корюн, ук. с., стр. 16—17.

[101] Саак умер «в первом году царствования сына Врама. Язкерта Второго, воцарившегося над страной персов, в конце месяца Навасарда, находясь в селе Блроцац в гаваре Баграванд, в тот самый день, когда отмечали день рождения блаженного, во втором часу дня». Корюн. ук. с.. стр. 117.

[104] Jos. Markwart, ук. с., стр. 7—8.