В.С.Соловьев

Игумен Вениамин (Новик)

Владимир Соловьёв: социальное измерение духовности

К 100-летию земной кончины В.С.Соловьёва

(1853-1900).

Что говорит современному человеку имя Владимира Соловьёва? Кто-то вспомнит его стихи. “Что-то слышали”. “Идеалист какой-то”.

В общем-то немного. Есть, конечно, специалисты по Соловьёву, в академических журналах о нем пишут, но не об этом сейчас речь. Он, что называется, “широко известен в узких кругах”. Печать странничества, неприкаянности остается на нем. Главный нерв его философии - христианская ответственность в социально-политический сфере - то, что он называл христианской политикой - оказался не воспринят в России.

Соловьёв принадлежит к старшему поколению тех мыслителей рубежа веков, которых коммунистический режим всячески замалчивал. Сюда входят такие личности как свящ. Павел Флоренский, свящ. Сергий Булгаков, свящ. Георгий Флоровский, Николай Бердяев, Семен Франк, Георгий Федотов и др. Можно даже сказать, что В.С. Соловьёв был в большой степени их духовным и интеллектуальным отцом. Все они были “идеалистами”, своим “абстрактным гуманизмом” отвлекали людей от классовой борьбы, поэтому и не вписывались в “материализм” нового коммунистического режима. Многие из них в 1922 г. были высланы из России, как “чуждый элемент”, впоследствии жили и работали в Европе и США. Они не эмигранты, а изгнанники. Те, кто не уехал, погибли в сталинских лагерях (П. Флоренский, Л. Карсавин). В России их книги не издавались, их не изучали в школах и институтах, а если их имена и упоминались, то с каким-нибудь хлестким эпитетом (не будем повторять), они были “не наши”. В последнее время кое-что из их работ, в том числе и В.С. Соловьёва, переиздано в России, но по-настоящему они в российскую культуру так и не вошли, хотя они этого заслуживают не менее, чем многие из привычных нам имен. Упорное нежелание воспринимать всерьез их идеи на общественно-политическом уровне - не одна ли из причин нынешнего не только духовного, но и экономического кризиса в России?

В.С. Соловьёв, говорил прот.А. Мень, “подобно Ломоносову, соединил в себе всё”[1]. Он был не только философом, но и незаурядным поэтом, литературным критиком и публицистом, переводчиком. Лучших переводов на русский язык диалога Платона “Протагор” и работы Канта “Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей возникнуть в смысле науки” пока нет. Ему принадлежат более 200 словарных статей в известном Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона. Его статьи о Пушкине, Лермонтове, Тютчеве, Достоевском, А.К. Толстом, Фете и Полонском показывают, чем может быть литературная критика при религиозном подходе, какие новые глубины при этом открываются. Его влияние на русский “серебряный век”, русский символизм, на Блока, Вяч.Иванова, А.Белого общеизвестно.

Соловьёв был блестящим полемистом, воспринимал свою публицистическую деятельность как долг. “Я за последнее время взял на свою долю добровольное “послушание”: выметать тот печатный сор и мусор, которым наши лжеправославные лжепатриоты стараются завалить в общественном сознании великий и насущный вопрос религиозной свободы”[2]. Свободу он понимал, в отличие от большинства своих современников, не как нечто факультативное, а глубоко онтологически.

В.С.Соловьёв родился 16 января 1853 г. в Москве, в семье крупнейшего русского историка Сергея Михайловича Соловьёва (1820-1879). Его отцу принадлежит 29 объемистых томов "Истории России с древнейших времен". В 1871-1877 гг. Он был ректором Московского университета. Дед В.С. Соловьёва Михаил был православным священником (протоиереем), законоучителем коммерческого училища В Москве. Мать В.С. Соловьёва Поликсена Владимировна, происходила из украинско-польского рода, к которому принадлежал и замечательный странствующий (по Малороссии) философ-просветитель Григорий Саввич Сковорода (1722-1794).

В 13-18 лет В.С. Соловьёв, как и большинство молодых людей того времени, переживает мировоззренческий кризис, сомневается в религиозных истинах, проявляет глубокий критицизм, испытывает страшную пустоту безверия, перестает посещать церковь, переболевает модным нигилизмом. Но, как он пишет 31.12.1872 г. в одном из писем того периода: “Все, что может дать отвлеченный разум, изведано и оказалось негодным, и сам разум разумно доказал свою несостоятельность. Но этот мрак есть начало света; потому что когда человек принужден сказать: я ничто - он этим самым говорит: Бог есть все”[3]. В.С. Соловьёв в том же письме не отрицает разума: “Человек относительно религии при правильном развитии проходит три возраста: сначала пора детской или слепой веры, затем вторая пора - развитие рассудка и отрицание слепой веры, наконец последняя пора веры сознательной, основанной на развитии разума”[4]. О 60-х годах 19 в. он впоследствии писал: “Это была эпоха смены двух катехизисов, когда обязательный авторитет митрополита Филарета был внезапно заменен столь же обязательным авторитетом Л. Бюхнера”[5]

Большинство молодежи того времени предпочло второй материалистический катехизис, и вскоре от социал-дарвинизма Бюхнера (попытки перенести закон естественного отбора в классовое общество) перешло к идеологии марксистского силового революционизма, решило “помочь” социальной эволюции по законам исторического развития (диамата) перейти к новому прогрессивному общественному строю.

Соловьёв так определяет свою главную цель: “ввести вечное содержание христианства в новую соответствующую ему, т.е. разумную безусловную форму”.

В.С. Соловьёв рано проявил необычайные способности к философии. Уже в 21 год, после окончания Московского университета и года вольнослушательства в Духовной Академии в Сергиевом Посаде (под Москвой), он 24 ноября 1874 года в Санкт-Петербургском университете успешно защищает магистерскую диссертацию “Кризис западной философии (против позитивистов)”.

Позитивизм настолько вошел в моду в то время, что В.С.Соловьёв не мог напечатать свою диссертацию ни в одном журнале, кроме “Православного обозрения” (1874. №1,3,5,9,10). В том же году в Москве вышло отдельное издание работы.

Длительный, растянувшийся на столетия, процесс похорон классической метафизики в виде объективного платоновского идеализма в Европе, достигнувшего своей вершины в философии Гегеля, подходил к завершению. В.С. Соловьёв писал во введении к магистерской диссертации: “Философия в смысле отвлеченного, исключительно теоретического познания окончила свое развитие и перешла безвозвратно в мир прошедшего”[6]. Ни эмпиризм, ни позитивизм с их претензиями на “реализм” ситуацию также существенно не меняли. Это были лишь усеченные формы рациональности. Философия как таковая заканчивалась. Наступала эпоха “историй философии”.

В.С.Соловьёв противопоставляет материалистическо-номиналистическому реализму позитивизма всеобъемлющий мистический реализм philosophia perennis с ее классической методологией многоуровневости единого Бытия. Мистический реализм не отрицает материи (творения Бога), но полагает, что она должна быть одухотворена[7]. Соловьёва можно даже назвать религиозным материалистом, преодолевшим слишком жесткое дуалистическое противопоставление духа и материи.

Название магистерской диссертации В.С.Соловьёва звучит, конечно, по-славянофильски. Хорошо известна критика Запада славянофилами, упрекавших Запад в разрушении целостной органики общественной жизни. Но концепция целостностности жизни Соловьёва очень отличалась от аналогичной концепции славянофилов. Если они все западные “измы” вообще отрицали, то В.С.Соловьёв показывал их относительную ценность, ставил их, так сказать, “на своё место”.

Позитивизм, как последнее западное философское направление, основанное на эмпиризме, был тесно связан с рационализмом и материализмом. Это была попытка перенести научную методологию во все сферы человеческого познания. Наука была объявлена самодостаточной. Только проверяемое знание есть истинное знание. Нетрудно догадаться, как позитивизм относился к религии и философии. Он приравнивал их к поэзии и искусству. Самостоятельное значение философии и религии отрицалось. В лучшем случае, философии отводилась функция обобщения данных конкретных наук. Были и неудачные, в целом, попытки построить новую философию на научных началах. Этика - самая слабая часть позитивизма, и этически позитивизм не так нейтрален, как превозносимая им наука.

Но этически позитивизм не нейтрален. Провозглашаемый им принцип утилитаризма имеет своим прямым последствием презрение ко всему возвышенному, “идеальному” и, в конечном итоге, - нигилизм, презрение к смертному человеку, в котором “обнаружилось” много недостатков. Он, как выяснилось, ко всему прочему, - “от обезьяны произошел”. На этическом уровне нигилизм легко переходит в цинизм[8].

Позитивизм разрушает концепцию естественного права. Позитивистически понимаемое право уже не отражает божественный закон, а является человеческим изобретением, чем-то условным. Отсюда - правовой нигилизм. Люди сами не следуют условно понимаемому закону.

Отдельный человек вполне может быть утилитаристом и даже циником, но общество в целом - не может. Подобные взгляды ведут к саморазрушению общества, к погибели тех же циников, которые просто паразитировали рядом с “идеалистами”. Это и произошло с Россией в начале 20 в. На бытовом уровне, уже без всякой философии, начинается просто погром, тем более, что “самое передовое учение научно доказало”, что нарушение шестой заповеди (не убивай) очень даже оправдано по отношению к реакционному классу эксплуататоров.

Всероссийского погрома Соловьёв не застал, но он хорошо его предчувствовал.

В своей докторской диссертации “Критика отвлеченных начал”, защищенной 6 апреля 1880 г. в СПб Ун-те, В.С. Соловьёв продолжил развитие своей главной идеи о цельном, всеедином знании и даже более - о Всеединстве, включающем в себя соответствующую онтологию и даже теургию (сотворчество с Богом по улучшению этого мира). Все философские системы, важнейшие из которых Соловьёв критически обозревает, в чем-то правы, но они часто преувеличивают один аспект за счет других. Мысль эта в общем-то не новая, но от этого не менее актуальная. Так относительная правда есть в рационализме, эмпиризме, индивидуализме и социализме, как и во многих других “измах”. Соловьёв, по сути дела, восстанавливает античный принцип: “все хорошо в меру”. Задача состоит не только в том, чтобы отовсюду взять что-то хорошее и сбалансировать крайности, но и в том, чтобы не потерять главный ориентир - Добро, ассоциировавшееся у него, опять же в духе “вечной философии”, с Богом.

Важно также не впадать в фактопоклонство, не потерять волю к восхождению к Добру. В.С.Соловьёв в этом смысле был не только мистическим реалистом, но и мистическим революционером, он хотел ненасильственным путем преобразовать мир к лучшему. Но востребованными, увы, оказались революционеры иного толка, не брезговавшие никакими средствами и не знавшими никакой меры ни в чем. В.С. Соловьёва они обвиняли в утопизме, идеализме и реакционности, как через девять лет после ухода Соловьёва, они обвиняли в том же самом авторов известного сборника “Вехи”[9].

В целом, по своему мировоззрению В.С. Соловьёв был сторонником христианского универсализма. Он понимал мир как сложную многоуровневую систему, мистическим средоточием которой является Истина, которая является ипостасью Бога. Мировой исторический процесс, его судьба обусловливается и свободной волей человека. Он понимал Царствие Божие не только в чисто духовном (спиритуалистическом) смысле, но и в смысле земного благоустройства людей[10]. Именно такой подход он считал христианским, поскольку материя, согласно библейской традиции, есть творение Божие. В философии В.С.Соловьёва есть волевое измерение в соответствии со словами Христа о Царствии Божием, которое силою берется (Мф.11.12; Лк.16.16). В.С.Соловьёв убежденный противник чисто спиритуалистического понимания христианства, как безответственного отречения от самого духа христианства. Христианин ответственен не только за спасение своей души, но и за то, что вокруг него происходит[11].

Русские западники 19 века тоже были, вроде бы, универсалистами, поскольку признавали общие закономерности исторического развития, но им часто не хватало целостного мировосприятия, религиозности[12].

Соловьёв и не славянофил и не западник; он именно христианский универсалист. Христианство для него не частная религия, а именно проведённый до конца последовательный универсализм. Но именно эта идея универсализма оказывается главным препятствием для восприятия мировоззрения Соловьёва в России. Что такое универсализм? Это - попытка увидеть в мире некие общие закономерности, увидеть должное стремление всего положительного к какому-то метафизическому (сверхприродному) центру, проще говоря - к Богу. В основе этого мировоззрения лежит, конечно, платонизм. В платонизме мир воспринимается как универсальное целое, иерархически структурированное, где все, в конечном итоге, должно стремиться к Богу, который и есть высшее Добро, Истина и Красота. Платоник тот, кто за всем видимым и слышимым миром видит и слышит некую глубинную основу (идеи). Видимый зыбкий и меняющийся мир есть отражение мира более основательного и прочного невидимого мира, мира Божественных замыслов о мире. Мир идей (прообразов) более реален, чем мир изменчивой материи. Соловьёв и был христианским платоником. Вот как он это выразил в поэтической форме:

“Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нам -,

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий -

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?”

Это стихотворение нравится всем. Но одни его понимают в объективно-реалистическом смысле, а другие - в субъективистски-номиналистическом смысле.

Но если для традиционного платоника Бог обезличен и понимается, в первую очередь, как высший принцип Бытия (Бог платоника все-таки остается “неведомым” - см. Дн.17,23), то для христианина Бог - ведомый. Он не только высший смысл - Логос, но и личность, открывшаяся во Христе Иисусе, который можно сказать, и есть “персонифицированный Логос”. В платонизме, таким образом, наряду с некоторыми неприемлемыми для христианства представлениями (например, реинкарнация), были и правильные интуиции. Не случайно св.Иустин философ (II в.) в своей “Первой апологии” называет Гераклита и Сократа “христианами до Христа” и охотно цитирует Платона. Кроме того, платонизм В.С.Соловьёва не созерцательный, а активно-волевой: Соловьёв явно хотел изменить этот мир к лучшему.

Переработанный Аристотелем платонизм - это могучая философская традиция, которая в большой степени определила все европейское самочувствие, европейскую культуру. Это было в европейском воздухе того времени, что чувствовали даже люди никогда не изучавшие ни Платона , ни Аристотеля. Суть этого учения в том, что каждый элемент нашего мира, включая и его социальное измерение, должен быть насыщен смыслом, ориентированным на добро[13].

Но с легкой руки славянофилов эта, можно сказать, синтетическая аналитика стала называться “рационализмом”. Соловьёв восстанавливает иерархию ценностей, через ступени которой нельзя перескочить, как это пытались делать славянофилы.

В этом же главный “секрет” все еще непонятной для нас западной цивилизации. Сегодня хорошо видно, что Европа в целом “успела” (до пришествия позитивизма) создать социальную этику, рационально выработать основанные на ней правовые нормы, определить, благодаря Канту, принципы предметно-рефлексивного критического анализа. Приобретя, таким образом, иммунитет против большевизма, Европа сумела не дойти до безумия государственного атеизма.

Именно поэтому при всей трагичности европейской истории в ней сохранялась и некоторая логико-этическая последовательность, приведшая ее к человеческой жизни, к тому, что называется “обществом всеобщего благоденствия”.

В России же антифилософия утилитаризма привела ко вседозволенности, той самой, о которой сказано: “Если Бога нет, то все позволено!”

В.С. Соловьёв методологически проецирует структуру догмата IV Вселенского собора (451г.) (о неслиянном и нераздельном сочетании двух природ - Божественной и человеческой - во Христе) на человеческое сообщество и говорит уже не только о Всеединстве, но и о Богочеловечестве (пока потенциальном). Но если Богочеловечество Христа данность, то богочеловечество тварного мира - заданность. Как в человеке может совершаться преображение в соответствии с христианским идеалом, так и общество и государство могут изменяться и очеловечиваться в соответствии с тем же идеалом. Но общество нельзя рассматривать как “большого человека” или даже как большую семью (в этом была главная ошибка славянофилов). В обществе действуют несколько иные закономерности, для него очень важна правовая и законодательные стороны, гражданские свободы. Соловьёв это хорошо понимал.

Понимание социализма

Методология В.С.Соловьёва позволила ему понять и относительную “правду социализма”, когда социальный вопрос неблагополучия больших групп населения может решаться как частный в общей перспективе человеческого бытия, без отрыва от высокой цели человеческого существования, - и ложь социализма, когда социальный вопрос абсолютизируется, а экономический аспект жизни возводится в ранг высшей идеи. А в принудительном распределении материальных благ теоретики социализма начинают видеть панацею от всех бед. Ложная материалистическая антропология (человек - существо преимущественно экономическое) соответствующим образом приводит к ложной социологии, которую Соловьёв определяет как “экономический материализм”[14]. Антропология и социология В.С.Соловьёва такова: “человек не есть прежде всего производитель материальных полезностей или рыночных ценностей, а нечто гораздо более важное, а что, следовательно, и общество также есть нечто большее, чем хозяйственный союз”[15]. При всем “апофатизме” (недосказанности) подобной формулировки у нее есть ценное качество: она верна.

При абсолютизации экономического вопроса (экономический редукционизм) исчезает существенное различие между социализмом и плутократией, “мещанским царством”, “противной стороной”[16]. Социализм, по Соловьёву, приводит к тем же извращениям, что и плутократия, только с другой стороны[17]. И у того и другого один и тот же девиз: “О хлебе едином жив будет человек”[18]. Соловьёв проницательно замечает, что: “социализм проводит в известном отношении принцип материального интереса с большей последовательностью и полнотой, нежели противная сторона. Если плутократия искренне преданная лишь своему экономическому интересу, допускает, однако, хотя и с подчиненным значением, существование и других жизненных начал с соответствующими самостоятельными учреждениями, каковы государство и церковь, то социализм в своем чистом выражении решительно отрицает всё это: для него человек есть исключительно только производитель и потребитель, и общество человеческое -- только экономический союз -- союз рабочих - хозяев без всяких других существенных различий; и если преобладание вещественных интересов - хозяйственного, промышленного и финансового элемента - составляют отличительную черту буржуазии или мещанского царства, то последовательный социализм, который хочет окончательно ограничить жизнь человечества исключительно этими низшими интересами, никак не есть антитеза, а лишь крайнее выражение, последнее заключение односторонней буржуазной цивилизации”[19].

Сегодня, после окончания эксперимента построения социализма в нашей стране, хорошо видна проницательность В.С.Соловьёва. Любой редукционизм есть ложь, есть абсолютизация относительгого.

28 марта 1881г., после убийства 1 марта 1881г. императора Александра II, В.С. Соловьёв в своей публичной лекции выразил мнение о неприемлемости смертной казни с христианской точки зрения. Он призвал нового царя не допустить казни террористов. Отношения с властями были испорчены. Публичные лекции прекратились. Из Санкт-Петербургского университета он, похоже, сам ушел. Выбор был сделан. Соловьёв становится убежденным христианским либералом. Начался его 19-летний страннический период, вплоть до самой кончины, как у его не столь давнего предшественника - Г. Сковороды.

Философия права

Соловьёв развивает христианское понимание права, в основе которого лежит высокое представление о человеческой личности, сотворенной по образу и подобию Бога. Человек в большой степени не зависит от внешних обстоятельств, и физическая смерть - это не самое страшное, что с ним может приключиться. Но отсюда не следует, что христиане не должны противодействовать всякого рода злодействам и надругательствам над человеческой личностью. Христос призывает нас прощать свои личные обиды. Но это не значит, что мы должны быть равнодушны к страданиям других людей и никак им не противодействовать. Христос призывает “не судить”, но это не означает, что мы должны отрицать институт государственного суда или терпеть его, как неизбежное зло. Соловьёв выступал против псевдоаскетического отрицания необходимости юридических принципов в социуме.

Соловьёв различает внутриличностную христианскую этику всепрощения, и этику христианской ответственности за других. Он серьезно задумался о том, что такое христианская духовность в социальной сфере и начал, по сути дела, в одиночку создавать то, что в западном богословии называется социальной этикой. Важно, что она у него онтологична, а не психологична.

Христос не учил апостолов социальной этике; в ту эпоху еще не возник социальный вопрос как теоретическая проблема. Но Христос дал людям главное: принцип любви и доброжелательного отношения ко всем людям. Проецируя этот принцип, можно отстаивать определенные социальные формы и порицать другие.

Отсюда особый интерес В.С. Соловьёва к праву. Историческая школа права, подметив много верного, увлеклась фактологией и впала, соответственно, в фактопоклонство. Иногда это называется “реализмом”. Но кроме данностей, часто весьма печальных, должны быть и заданности. Куда следует двигаться? Какие должны быть ориентиры и ценности? Соловьёв не просто констатировал данности. Он тоже был реалистом, но несколько другим. Он хотел улучшить этот мир, но не предлагал социальных программ. Любой проективности сопутствует некая идея. У революционеров тоже были идеи. А проективности у них было даже слишком много: весь мир перевернуть. Но идеализм В.С. Соловьёва радикальным образом отличался от псевдоидеализма революционного реформаторства одним существенным пунктом. В социальной философии В.С. Соловьёва человек и его свобода приняты всерьез, т.е. онтологически. Именно права человека (его свободы) являются пробным камнем для любых социальных теорий. Человек для Соловьёва - “второе абсолютное” (в становлении). Ориентация на истинный абсолют позволяет избегнуть ложных абсолютизаций (идолопоклонства). Для В.С. Соловьёва со-весть отражала некий высший объективный смысл, со-вместность с ним, проще говоря: голос Бога в душе человека. Для Соловьёва, как для “реалиста” в классическом философском смысле слова[20], совесть была онтологическим, как и право, понятием.

Методология В.С. Соловьёва ярко проявилась в его понимании права. В.С.Соловьёв дает определение права, которое фактопоклонники и позитивисты-прагматики от юриспруденции (правовые позитивисты) до сих пор, как показывает состояние судебной власти в России, не принимают, смешивая, на что указывал Соловьёв, исторический порядок с логическим[21]. “Право есть свобода, обусловленная равенством. В этом основном определении права индивидуалистическое начало свободы неразрывно связано с общественным началом равенства, так что можно сказать, что право есть не что иное, как синтез свободы и равенства”[22]. В понимании права не следует абсолютизировать ни свободу (получится анархия), ни равенство (получится принудительная уравниловка), ни принуждение (получится тотальное насилие), ни даже принцип общего блага (в ущерб личности). Поэтому Соловьёв уточняет: “Право есть исторически-подвижное определение принудительного равновесия между двумя нравственными интересами: формально-нравственным интересом личной свободы и материально-нравственным интересом общего блага”[23]. Право есть равновесие частного и общего интересов, контролируемое государством. Баланс между крайними терминами этого определения Соловьёв определяет по границе минимума нравственности, для всех принудительно обязательного[24].

Свобода, человеческое достоинство не государством даются. Источник их трансцендентен. Они - у человека изначально, от Бога, по образу которого человек сотворен. (Для неверующих - “от природы”). Человек древнее государства, и государство вторично и оно должно охранять человека. В этом его главная задача, оно - гарант права. “Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царствие Божие, а только в том, чтобы он до времени не обратился в ад”[25]. Законы нужны, в первую очередь, для защиты свободы людей друг от друга, от коллективов и от государства. В этом смысле законы принуждают людей к соблюдению элементарной морали: не убивай, не воруй, не лги в суде, не мешай людям мировоззренчески самоопределяться (это и есть минимально необходимая нравственность). Одни люди не имеют никакого права манипулировать другими. Следует не минимизировать свободу (как при утилитарном социализме), а максимизировать её при жестком соблюдении заранее определенных и оговоренных ограничений. Границей свободы человека является прежде всего такая же свобода других людей.

Именно тогда люди перестанут быть рабами и обретут достоинство свободных людей, почувствуют вкус к свободе, а не к вольнице или рабству. Именно тогда будет вожделенный на Руси порядок, и законы, наконец, будут работать. Все будут заинтересованы, чтобы они работали, потому что только законы создают условия для внешней свободы человека[26].

Право предполагает, таким образом, некоторый “идеализм”, иерархическую систему ценностей, любовь к этому миру, веру в достоинство человеческой личности. Нужно “держать” метафизическую вертикаль, ориентироваться на этический её соловьёвский поэтический аналог - “неподвижное солнце любви”. Вне этой либеральной философии права невозможно понять презумпцию невиновности, лежащую в основе современного западного права..

Раньше такую теорию права иногда называли (на Западе) “естественной”. Философия права В.С.Соловьёва не совсем естественна, она предполагает надприродный ориентир, т.е. метафизична. Да и что считать естественным? Верить в Бога естественно или нет? Что естественнее: брать или отдавать? У нас большие проблемы с естественностью. То и дело слышим на популярном уровне: “нам это не подходит”, “русскому народу нужен царь”. Царя можно было бы рассматривать в духе Соловьёва, как некий зримый суррогат трансцендентности, если бы он слишком часто не был инструментом архаическим власти.

Сегодня ясно видно, что кризис правосознания в нашей стране тесно связан с утилитаризмом и псевдореализмом в постсоветском праве. А голос совести, который всегда есть, часто “реалистами” психологизируется и считается “субъективным настроением”. Взятки и карманные суды - это следствие не только банальной испорченности людей. Это и глубокое недопонимание чего-то очень существенного.

Похоже, что все мы чего-то очень недопонимаем, поэтому и жизнь у нас соответствующая. Проблемы у нас вообще с пониманием идей, которые нам кажутся “абстракциями”. А без них, т.е. без обобщений, все равно ничего не получится. Так пускай они будут хорошими. Идея “верховенства закона” - очень хорошая. Это, можно сказать, лучшая светская религия. Права человека связаны с универсальной этикой, в основе которой лежат общечеловеческие ценности. Право по Соловьёву предполагает сочетание двух универсальных начал: христианской религиозности и рациональности.

В споре об общечеловеческих ценностях, лежащих в основе права, с Л. Тихомировым (их ярым противником) В.Соловьёв логически ясно показал, что заповедь Христа о необходимости поступать во всём с другими так, как мы хотели бы, чтобы они с нами поступали (Мф.7,12), включает в себя известное “золотое правило нравственности”. Соловьёв показал также, что справедливость - понятие не только православное (христианское), но и общечеловеческое, поскольку все люди хотят, чтобы с ними обращались справедливо. Отсюда четко следует необходимость признания свободы вероисповедания и веротерпимости. Веротерпимость, таким образом, есть прямое приложение (в области религиозных отношений) всеобщего принципа справедливости, который безусловно обязателен для всех христиан, а следовательно, и для христианского государства[27].

По сути дела, Соловьёв во всех своих работах развивает концепцию христианского гуманизма. Везде, где имеется этическое измерение, возможно осмысление с христианской точки зрения. Именно в этом пункте резкое расхождение Соловьёва со сложившимся в России популярным типом духовности, жестко разделяющим мирское и церковное. В этом же главная причина непопулярности Соловьёва в России. Многие православные сегодня почему-то решили, что гуманизм может быть только безбожным (анропоцентрическим), а право - чем-то очень светским, не имеющим никакого отношения к религии. Богословы считают Соловьёва слишком философичным, а философы - слишком религиозным[28].

Вселенский проект В.С.Соловьёва

Соловьёв с болью в сердце ощущал разделенность и взаимонепонимание христианского мира. Это противоречило самой сути христианского универсализма.

С другой стороны, одна из важнейших идей В.С. Соловьёва была в том, что должны существовать какие-то промежуточные формы между миром дольним и горним, миром материи и миром идей. Собственно говоря, это - “срединное царство социума”. Это - и сознательно организованные формы социальности. (Право - одна из этих форм). Церковь - это Богочеловеческий организм, и в нем есть земное социальное измерение. В.С.Соловьёв задумался: с какой видимой церковной организацией можно в наибольшей степени отождествить “единую, святую, соборную и апостольскую церковь” христианского Символа веры? Как вообще соотносятся церковь видимая и невидимая? Это один из сложнейших вопросов экклезиологии (учении о церкви), на который нет, да и не может быть, четкого ответа.

В.С. Соловьёв пришел к выводу, что именно Католическая церковь имеет организационную структуру наиболее соответствующую видимой части должной Вселенской церкви. Он видел в этой структуре не утилитаризм и рационализм, как славянофилы, а актуализацию идеала, его разумной (логосной) стороны в земной плоскости. Именно формальная экстерриториальность церкви, материализованная в независимом государстве Ватикан, создавала адекватную, по его мнению, предпосылку и для фактической независимости церкви от всякого рода земных владык. Известно, как быстро подпадают национальные церкви, обретя независимость (автокефалию) от метрополии, в зависимость от государственной власти страны обитания. Католическая церковь, по мнению В.С. Соловьёва, имеет своим предназначением вселенское священство. Именно Католическая церковь в ходе исторического своего бытия создала социальное церковное тело, является кафолической, т.е. вселенской, универсальной, наиболее полно актуализировавшейся и наиболее независимой от земных властей. Не очень хорошо зная практическую жизнь Католической церкви, Соловьёв ее как бы логически вычислил в этом качестве.

Но если это так, то логично было бы перейти в католичество. Но он не верил в индивидуальные обращения и переходы из одной конфессии в другую. Это не было бы кардинальным решением проблемы. Да, он один раз причастился (18.02.1896) у католиков православного обряда и даже прочел Тридентский символ веры, но незадолго перед смертью в имении Трубецких (в Узком, под Москвой) он причастился (18.07 1900) у местного православного священника - настоятеля и ныне действующей церкви Казанской иконы Божией Матери.

Преодолел ли он тысячелетний церковный раскол в своей душе? Или он чувствовал, что в какой-то глубине раскола и не было? Был ли он “всехристианином”, по выражению свящ. Г. Петрова? В письме (29.11.1886) к архимандриту Антонию (Храповицкому) Соловьёв, побывав за границей и причастившись в сербской православной церкви в Загребе, писал: “Я вернулся в Россию, - если можно так сказать, - более православным, нежели как из нее уехал”[29]. Но его друг детства Л.М. Лопатин вспоминал другие слова В.С. Соловьёва: “Меня считают католиком, а между тем я гораздо более протестант, чем католик”[30]. Сам В.С. Соловьёв в письме к В.В. Розанову (28.11.1892) высказался так: “Исповедуемая мною религия Св. Духа шире и вместе с тем содержательнее всех отдельных религий: она не есть ни сумма, ни экстракт из них, как целый человек не есть ни сумма, ни экстракт своих органов”[31].

Что касается государственности, то мощная государственность во главе с монархом-царем была актуализирована в России. Российская империя имела, таким образом, по мнению Соловьёва провиденциальное предназначение быть воплощенным земным царством, воплощать царское служение.

А пророческую функцию должна выполнять критически мыслящая общественность (гражданское общество).

Соловьёв предлагал объединить вселенское священство Католической церкви с Русским царством под контролем общественности.

Соловьёв пытался здесь несколько схематически, в соответствии со своим проектом Богочеловечества, перенести катехизическую идею тройственного служения Христа (первосвященнического, царского и пророческого) - в политико-социальную сферу, причем в глобальном масштабе.

Папа Лев 13, познакомившись с проектом Соловьёва, сказал: “прекрасная идея, но невозможная без чуда”.

И сегодня этот проект в плане его полной реализуемости кажется утопическим, но методологически В.С. Соловьёв все же оказался прав. Все равно надо делать усилия в эту сторону, стремиться к вселенской солидарности и миру без тоталитаризма на всех уровнях. Он был одним из первых российских мыслителей, понявших роль гражданского общества. Он не считал это чисто светской затеей. В целом, проект В.С. Соловьёва можно понять как онтологическую (не литературную) метафору гармонического единства, солидарности различных общественных сил. Соловьёв не употребляет термин “субсидиарность”, вошедший в социальное учение Католической церкви[32], но фактически он очень к нему приблизился. В этом, повторим, он оказался прав, ибо человечество ничего более разумного до сих пор не выдвинуло.

Согласно современной либеральной политологии, государство должно быть демистифицировано, никакая “власть свыше” ему Богом не делегирована. Государство существует для общества, которое и нанимает госчиновников. Не государство контролирует общество, а общество контролирует государство, делегируя ему некоторые функции. Церковь не имеет властных функций, отделена от государства[33], но она не отделена от общества и свободна влиять на общество. Святой Дух действует через Церковь и через общество (“дышит, где хочет”), а государство - это лишь инструмент гражданского общества. Противоречит ли такой подход концепции Всеединства В.С.Соловьёва? Думается, что все-таки - нет. Просто это всеединство оказывается более сублимированным, не так уж прямолинейно связано с внешними формами. Пока жива идея всечеловеческой солидарности В.С.Соловьёв будет прав.

Концепция Всеединства Соловьёва имеет, таким образом, и экуменическое измерение. Его интуиция позволяла ему прозревать глубинное единство всего доброго во всех мировых религиях[34]. Известно, что основные этические предписания мировых религий (заповеди) одинаковы и совпадают с универсальной этикой, в основе которой лежат общечеловеческие ценности. В глубине разрыва между католичеством и православием не произошло.

Для кого-то всё общее является пустой абстракцией, нагоняющей скуку. Такие люди могут говорить только о конкретном, желательно о чем-то видимом и материальном, т.е. частном. Но для В.С. Соловьёва именно общие идеи, архетипы мироздания обладали вдохновляющей силой. Ведь именно в них - зародыши всех вещей. Соловьёв был не только универсалистом, он являлся и настоящим пророком универсализма. Его универсализм включал решение и церковного вопроса. Он так высоко поднялся над партийностью, кружковщиной, каким-то сектантством, что многие даже просвещенные люди его времени не очень-то его понимали. Его проект осуждали епископ Антоний (Храповицкий), обер-прокурор Святейшего Синода К.П.Победоносцев, профессор церковной истории Московского университета протоиерей А.М.Иванцов-Платонов, профессор по кафедре нравственного богословия Московской Духовной академии (с 1902г.) М.М.Тареев и многие другие. Книги В.Соловьёва часто не пропускала цензура.

Ко времени Соловьёва основные христианские конфессии уже привыкли жить раздельно. Боль церковного разделения было дано чувствовать немногим. Соловьёв был одним из них. Здесь он тоже опередил время. Организованное экуменическое движение начнется лишь в начале следующего столетия. После кошмаров мировых войн в 1948г. образуется Всемирный Совет Церквей. Сегодня в него входят около 350 Церквей, деноминаций и содружеств из 100 стран мира. Они представляют в ВСЦ около 400 миллионов христиан.

В.С.Соловьёв, несмотря на весь свой “идеализм”, чувствовал приближающуюся российскую катастрофу. Незадолго до своей смерти В.С. Соловьёв пишет “Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории со включением краткой повести об антихристе”. Объединение католической, православной и протестантской церквей все-таки происходит, но не в результате эволюционного развития человечества, не в результате собеседований, диалогов и конференций, а как момент истины, в лице немногочисленных верующих во Христа, в катастрофических катакомбных условиях.

Отказался ли В.С. Соловьёв от своей идеи Богочеловечества? Его последнее письмо “По поводу последних событий” в редакцию журнала “Вопросы Философии и Психологии”, где он вспоминает высказывания своего отца, вроде бы проникнуто разочарованием в духовной эволюции человечества. Но может ли одна фраза перевесить всю историософию Соловьёва? Здесь парадокс, или как богословы говорят - антиномия. С одной стороны, Христос не обещал людям никакого благополучия на земле. Более того, Он не исклюсал всеобщий упадок веры (Лк.18,8). В последней книге Библии “Откровении” говорится о катастрофическом преображении всего мира, о страшном суде. Но означает ли это, что люди уже сейчас должны отказываться от веры и от волевого усилия по возделыванию, окультуриванию и очеловечиванию этого мира, как русские крестьяне в 1492 г., ожидавшие конца света? Эсхатологический катастрофизм не отменяет общей направленности к возрастанию добра. Лишь путь к нему может оказаться более прерывистым и сложным, чем представлялось ранее. Возможно, что в огне апокалипсиса не все сгорит, а всё лучшее преобразится. Так что земные человеческие труды не пропадут даром. Каким конкретно образом? Мы не знаем.

Сверхзадачей В.С. Соловьёва и была актуализация Добра в этом мире, в соответствии с евангельской парадигмой: “Царство Божие здесь и сейчас, но в будущем - еще в большей степени”. Именно в этом он видел не вызов Богу, а послушание Богу, а значит и Истине. Бог и Истина сочетались в его сознании.

В.С. Соловьёв хотел перейти от стихийно-исторического этапа развития общества к этапу разумному. Только разумность он понимал не в позитивистско-утилитарном смысле. Он знал, что рационализм не достаточно рационален, а позитивизм не достаточно позитивен, что любой “изм” замыкается на себя, является, по сути дела, новым идолом. Он всю жизнь боролся с наукообразными и религиозными идолопоклонниками. Но они его все-таки одолели, Россия в очередной раз пошла “своим путем”, да и сегодня В.С. Соловьёв особенно не в чести у современных постсоветских философов. Позитивизм продолжает жить в разнообразной конкретомании, отрицающей любые “идеалы” и даже обобщения. Постмодернизм (радикальное отрицание любых обобщений) принципиально не хочет видеть из-за деревьев никакого леса.

Католическая Церковь давно оценила плодотворность методологии В.С. Соловьёва: объединять все доброе, представляя мир как многоуровневое целое, преодолевая крайности и односторонности. В западных богословских школах (особенно европейских) защищаются диссертации по работам В.С. Соловьёва. Известный католический богослов 20 века Х.Ф.У. Бальтазар сравнил В.С. Соловьёва по его способности синтезу с Фомой Аквинским. Папа Иоанн Павел II в своей энциклике “Вера и Разум” (1998) указал на В.С. Соловьёва как на мыслителя, обогатившего католическую мысль. Он же создал премию имени В.С.Соловьёва. Но “нет пророка в отечестве своем”, и хорошо еще, что В.С. Соловьёв в России все-таки существует на уровне цитат, иногда даже в учебниках.

Популярный образ Соловьёва сильно мистифицирован. Соловьёв, конечно, давал богатую пищу для любителей мистической романтизации начала 20-го века. У него были видения Софии - персонифицированной Божественной Премудрости, он слышал голоса, писал стихи. Обладал чувством юмора и не чуждался вина. Он употреблял такие рискованные с научной точки зрения выражения как: “свободная теургия”, “свободная теософия”, “свободная теократия”. Но это вовсе не означает, что у него было плохо с логикой. Здесь он превосходил многих толстокожих “реалистов”. Достаточно посмотреть его полемику с ними. Они часто бывали правы в частностях, но никогда в целом. А.Ф.Лосев пояснял, что “не нужно пугаться этих необычных терминов”[35]. Под теократией Соловьёв понимал не широкие властные прерогативы церковных институтов, что согласно его концепции, означало бы лишь “отвлеченный клерикализм”, но существенную, хотя и не принудительную, направляющую роль христианских ценностей в жизни человеческого общества. “В.Соловьёв - это в основном светлая, здоровая, энергичная, глубоко верующая в конечное торжество общечеловеческого и всечеловеческого идеала натура”[36]. Лосев отмечал и пессимизм в мировоззрении В.Соловьёва, который был обусловлен предчувствием приближающихся социальных катастроф. Было бы хуже, если бы Соловьёв этого не чувствовал.

Существуют разные типы религиозности, можно быть религиозным и не платоником. Российский тип религиозности не связан с парадигмой платонизма, включающего в себя и социальную проблематику[37]. Поэтому нам и не приходит в голову благоустраивать внешний мир, вырабатывать принципы общественного бытия, развивать гражданское общество. Мы по-восточному склонны к фаталистическому восприятию истории и власти, вроде бы больше о спасении собственной души думаем, чем о правовом государстве. Это тоже неплохо (хотя и может иногда приобретать вид то ли своеобразного инфантилизма, то ли эгоизма), но нечего тогда жаловаться на материальную бедность нашей, в общем-то, непродолжительной (на 15 лет короче, чем на Западе) жизни. Поэтому у нас и В.С. Соловьёв не популярен и, в общем-то, не понят. Как критически мыслящий платоник и универсалист - он, конечно, западник. Как мыслитель с сильно развитой интуицией целостности, синтеза, всеединства, цельного знания и универсализма, он продолжает великую традицию объективного идеализма Гегеля и Шеллинга. Его софиологические построения роднят его с Востоком. Но в чем В.Соловьёв поистине уникален, так это в том, что его мистицизм сочетался с его правовым либерализмом.

В эпоху постмодернизма, игровой культуры, В.С.Соловьёв не может быть популярен. Он говорил о судьбе Добра и общечеловеческой солидарности в мире, был апологетом Добра и понимал необходимость его оправдания и защиты. Эта идея не может быть модной, но она фундаментальна, и без нее и никакие постмодернизмы невозможны.

Актуальность Соловьёва и в том, что проблематика общественного сознания в России не изменилась. Идут все те же споры о дальнейшем пути России: на что ориентироваться, с кем дружить. Количество людей желающих идти “другим путем”, несмотря на все трагические перипетии истории, не убавляется. Универсальный, всеобъемлющий ум Соловьёва здесь очень кстати.

Приложение:

Последние дни В.С.Соловьёва[38].

14 июля 1900 г. В.Соловьёв приехал в Москву для того, чтобы сдать в печать свой перевод Платона. Остановился он в известном “Славянском базаре”. 15 июля поздно вечером плохо чувствующий себя В.С. Соловьёв был привезен Н.Д. Давыдовым (хорошим знакомым В.С. Соловьёва и родственником С.Н. Трубецкого), в имение Трубецких “Узкое ” под Москвой. Приехавшие врачи нашли у В.С. Соловьёва полное истощение, недостаток питания, склероз артерий, цирроз печени и уремию. Врачи делали, что могли, но положение В.С. Соловьёва было тяжелым. С.Н. Трубецкой, Прасковья Владимировна (его жена) и её двоюродная сестра А.М. Панютина неустанно ухаживали за ним. 18.07.1900 В.С. Соловьёв, находясь в имении, исповедался и причастился Св. Тайн от местного священника Сергия Беляева. В.С. Соловьёву становилось все хуже и хуже. Он метался, стонал и бредил на греческом, латинском, французском и итальянском языках, громко читал псалмы по древне-еврейски, читал молитвы, осенял себя крестом. Когда он увидел большое распятие, он вдруг приподнялся, простер вперед руки и восторженно воскликнул: Христос!

Слух о болезни В.С. Соловьёва распространился по Москве, и в Узкое стали приезжать друзья, знакомые и вообще почитатели философа. Доктора не пускали их к В.С. Соловьёву, и все они бродили по окружающему имение парку, жили в окрестных крестьянских избах. Приехал попрощаться с Соловьёвым историк В.О. Ключевский. Приехала мать В.С. Соловьёва и его сестры Надежда и Поликсена. Три дня в Узком провела давняя восторженная почитательница В.С. Соловьёва Анна Шмидт, но только один раз ее пустили к В.С. Соловьёву, когда он спал. 31 июля в 21.30 вечера В.С. Соловьёва не стало. При последних минутах у его изголовья стояли его мать и сестра, у ног - С.Н. Трубецкой с женой, а в глубине комнаты - доктор А.В. Власов и А.М. Панютина. Трубецкой взял руку Соловьёва сложенную крестным знамением и осенил его широким крестом. 2-го августа приехал (сразу из заграницы) брат В.С. Соловьёва Михаил с сыном Сергеем, а также давняя знакомая В.С. Соловьёва, племянница А.К. Толстого Софья Хитрово. Утром 3-го августа в университетской церкви св. Татианы (той самой, по воспоминанию С.М. Соловьёва, где “мальчику Володе при звуках херувимской песни явилась дева, пронизанная лазурью золотистой, с цветком нездешних стран в руке”) состоялось отпевание. В храме стояли родные усопшего, друзья и знакомые, несколько литераторов и ученых. Широкой публики не было, да и время было летнее, когда Москва была полупустой. На гроб были возложены венки от редакций журналов “Неделя” и “Русская мысль” с цитатой из Н.А. Некрасова : “Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!”. За гробом на Новодевичье кладбище Москвы шли Трубецкие, родственники усопшего, профессора, студенты, какие-то нищие. В глазах А. Шмидт были и слезы и тихий экстаз. Быть может, она верила, что ее безответный возлюбленный воскреснет. Над могилой (рядом с отцом) были произнесены речи, цитировались его стихи: “Все кружась исчезает во мгле, неподвижно лишь солнце любви”. Профессор Московского университета В.И. Герье, сказал, что Соловьёв всегда приносил радость и надежду.

[1] Мень А. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. М., 1995, С.411. (См.: Прот. Александр Мень, «Владимир Сергеевич Соловьев» - прим. изд.).

[2] Соловьёв В.С. Спор о справедливости // Соловьёв В.С. Сочинения в 2-х томах. М., 1989. т.2. С.509.

[3] Соловьёв В.С. Письма, СПб., 1911, Т. 3, С.75.

[5] Цит. по: Лосев А.Ф. Владимир Соловьёв и его время. М., 1990. С.20.

По катехизису митрополита московского Филарета (1783-1867) учились и продолжают в духовных семинариях. Л. Бюхнер - немецкий естествоиспытатель, философ-самоучка и недоучка (по определению А.Ф.Лосева) , материалист 19 в. Под его “катехизисом” здесь имеется в виду новое материалистическое доктринерство.

[6] Соловьёв В.С. Кризис западной философии // Соловьёв В.С.Сочинения в двух томах. М., 1988. Т.2. С.5.

[7] Соловьёв В.С. Оправдание добра // Соловьёв В.С.Сочинения в двух томах. М., 1988. Т.1. С.413. (См.: Вл.С.Соловьев, «Оправдание добра»)

[8] Диалектическая взаимозависимость утилитаризма и нигилизма хорошо показана в статье С.Л.Франка “Этика нигилизма” в сборнике “Вехи” (М.,1909). Напомню, что научная методология сама по себе не обязательно порождает атеизм. Хотя бы потому, что она “работает” на другом иерархическом уровне Бытия. Но с разрушением иерархического представления о Бытии, любая идеология становится конкурентной, поскольку теперь все находится в одной плоскости, и наука начинает претендовать на выработку “научного мировоззрения”. Настоящий ученый постигает премудрость Творца в творении (вся наука есть расшифровка), изумляется Его премудрости и еще более укореняется в своей вере. Но у поверхностных дилетантов, а таких в ученой среде всегда немало, у “образованщины” (А.Солженицын) начинаются всевозможные крайности, “левые болезни”, да и просто спортивный азарт (кто - кого?). Здесь слово “Творец” заменяется не менее загадочными - “само”, “природа”.

Всякого рода дурные идеи очень легко схватываются на популярном уровне, особенно в наукообразной упаковке. (Например: “грабь награбленное”). Революции всегда делают способные недоучки с политическим чутьем.

Именно в предчувствии этих левацких болезней, особенно опасных для незрелой в философском отношении России, и выступил В.С. Соловьёв в своей магистерской диссертации.

[9] Но, как показала жизнь, утопистами оказались именно они. Другие люди заплатили за их утопизм. Соловьёв же оказался трезвее многих. Материалистическо-утилитарный утопизм - самый опасный, т.к. для него не существует проблемы средств. Сегодня видно, что провозгласившие материю базисом всего и вся остались, по иронии истории, без оной в виде товаров, по причине смехотворно низкой производительности труда. Надо полагать, что “научное определение” дефицита товаров в известной политэкономии таково: “это реальность не данная нам в ощущении”.

[10] Здесь В.С.Соловьёв предугадал то, что в христианской мысли 20 в. будет трактоваться как человеческое измерение Царства Божия (К.Барт, П.Тиллих), “кафолическое сознание” (Вл.Лосский) или как “Божественная среда” (П.Тейяр де Шарден) (см. примечание к статье “О подделках” // Соловьёв В.С. Сочинения в 2-х томах. М., 1989. Т.2. С.687).

[11] Следует сказать, что такое понимание христианства было (и продолжает быть) очень непопулярно в России, где возобладало понимание христианства как аскетическо-монашеского и обрядово-бытового православия. Это объясняется отсутствием какой-либо религиозной Реформации в России.

[12] Ближе всего из западников В. С.Соловьёву, на мой взгляд, П.Я.Чаадаев.

[13] Такой взгляд соответствует “конкретному идеализму” русской философии.

[14] Там же. С.416. Первые 24 главы “Оправдания добра” содержат основные положения “Критики отвлеченных начал”.

[16] Так В.С.Соловьёв в “Оправдании добра” называет злоупотребления капитализма.

[20] Имеется в виду средневековый спор об универсалиях.

[21] Соловьёв В.С. Право и нравственность // Собрание сочинений. СПб., (1894--1897). (Фототипическое издание, Брюссель, 1966). Т.8. С.530.

Метод индукции, не говоря уже о методе дедукции, по Соловьёву, в исторической школе права практически не работает, по простой причине невозможности ответа на вопрос: чего больше в жизни: добра или зла? Тем более, что эти сами понятия в научной терминологии не определяются. Дело не только в том, что должное от фактического по Соловьёву без трансцендентного начала отличить почти невозможно, но и в том, что невозможно определить степень их онтологической укорененности (важности). Отсюда - неизбежный практический релятивизм в праве основанном на позитивизме. Тут и теория “естественного права” не спасает. В России никогда толком не понимали, что это такое.

[24] См.: там же. С.542. Ясно, что нельзя максимизировать принудительно контролтруемую нравственность, т.к. тогда произошло бы полное отождествление морали с правом, и возникло бы “министерство любви” (по Оруэллу).

[26] Природа человека не является чисто духовной, человек не есть чистый дух, поэтому, наряду с внутренней свободой, есть необходимость и во внешней свободе. Казалось бы, это очевидно, но слишком часто с религиозной точки зрения отрицается необходимость внешней свободы.

[27] Соловьёв В.С. Собрание сочинений в двух томах. М.,1989. Т.2, С.524.

[28] Поэтому, кстати говоря, на столетие со дня его смерти не обратили внимания ни в богословских школах России, ни на философских факультетах, по меньшей мере, в Петербурге.

[29] Соловьёв В.С. Письма. СПб., 1911. Т.3. С.189

[30] Лопатин Л.М. Памяти В.С.Соловьёва // Вопросы философии и психологии. 1910.№5. кн.105. С.635 (цит. по: Лосев А.Ф. Владимир Соловьёв и его время. М., 1990. С.398)

[31] Соловьёв В.С. Письма. СПб., 1911. Т.3. С.44

[32] Согласно принципу субсидиарности (или вспомогательности), ни государство, ни какое-либо большое общество не должны подменять собой инициативу и ответственность личностей и промежуточных образований (Катехизис Католической Церкви, п.1894).

[33] Необходимость отделения церкви от государства следует из небезошибочности церковной власти в политической плоскости.

[34] “Все религиозные системы суть лишь различные, более или менее ограниченные фазисы одного и того же религиозного содержания” (Соловьёв В.С. Полное Собрание сочинений и писем в 20 томах). Т.1. С.154. М., “Наука”. 2000.

[35] Лосев А.Ф. Владимир Соловьёв и его время. М., 1990. С.130.

[37] Это связано с невоспринятостью Русью античного наследия.

[38] Описание последних дней Соловьёва является сжатым изложением статьи М.Коробко “Последние дни Владимира Соловьёва” // Наше наследие, 1994, №32.