[Исторический раздел] | [Оглавление] | [Библиотека «Вехи»]

_{а.р.иоаннисян}

 _{ИОСИФ ЭМИН}

ՀՈՎՍԵՓ ԷՄԻՆ

 ГЛАВА ШЕСТАЯ
СНОВА В ГРУЗИИ

I

Имя тбилисского священника Тер-Габриэла, письмо кото­рого столь взволновало Эмина, нам приходилось уже упоминать, расскасызая о событиях 1764 г. Именно этот Тер-Габриэл при­езжал в марте этого года с письмом от Ираклия к католикосу Симеону, и на его глазах разыгралась история с неудачливым посланцем Эмина Грикором, попавшим в руки ханских служа­щих. Именно на свидетельство Тер-Габриэла и поспешил сос­латься Симеон в своем письме к грузинскому царю, сообщая последнему об этом неприятном происшествии. Но как мог знать в то время католикос, что он имел дело с тайным сообщ­ником Эмина?

«Два с половиной года тому назад,—читаем мы в письме Тер-Габриэла, полученном Эмином,—когда вы были в Тбилиси и в хороших отношениях с его величеством, нашим благосло­венным царем Грузии Ираклием ... он и вы единодушно согла­сились дать мне рекомендательные письма, с поручением пое­хать в Эчмиадзин, чтобы добиться там от его святейшества ка­толикоса жалованной грамоты для поездки в Армению под пред­логом выпрашивания подаяний и сбора денег на восстановле­ние и перестройку разоренной церкви Kains вне укреплений Тифлиса и этой отговоркой ввести в заблуждение магометанских правителей наших соотечественников в различных городах, про­винциях и деревнях»[1].

Таким образом, еще во время пребывания Эмина в Тбили­си, весной 1764 г.[2] Ираклий, написавший как раз в то время письмо  Овнану,  одновременно  принял  решение отправить  в  За-[184]падную Армению своего личного доверенного Тер-Габриэла под предлогом сбора средств на постройку церкви. В связи с этим Тер-Габриэл поехал в Эчмиадзин в марте этого года. Но тут произошла история с Грикором, и Тер-Габриэл вернулся в Тби­лиси.  А  вскоре,  как  мы  знаем,  царь  выслал  из  Грузии  Эмина.

Однако год спустя Ираклий вспомнил об этом плане и ре­шил его осуществить. Объяснялось это, очевидно, новым обо­стрением турецко-грузинских отношений, в связи с очередным турецким нашествием на Имеретию. Уже в июле 1765 г. кизляр-ский комендант Потапов сообщал о приближении к Грузии ту­рецких войск и об отказе Ираклия, вопреки настояниям Порты, пропустить эти войска через свои владения для похода на Име­ретию[3]. Положение Ираклия осложнялось еще тем, что русское правительство, заинтересованное в то время в поддержке мир­ных отношений с Турцией, старалось всячески избежать какого-либо конфликта с Портой из-за Грузии. На сделанный Портой Обрезкову запрос о поддержке Россией Ираклия, русский рези­дент счел даже необходимым отметить, что «сии доходящие к Порте известия, единыя коварства и происки недоброжелающих высочайшему вашему двору»[4].    

Как бы то ни было, Тер-Габриэл отправился в далекий путь, чтобы выполнить свою секретную миссию. Об этом мы находим сведения в эчмиадзинском архиве, данные которого, таким об­разом, еще раз документально подтверждают точность расска­за   Эмина   и   подлинность   приводимых  им   писем  и  документов.

В эчмиадзинской «Памятной книге» мы находим следующую запись, сделанную в декабре 1765 г.: «Вне города Тифлиса бы­ла церковь, называвшаяся Камоевской, священники и прихожа­не которой не могли там молиться во всякое время из-за бояз­ни лезгин. Тогда старший священник той церкви, которого зва­ли Тер-Габриэл, задумал построить при помощи горожан цер­ковь внутри города[5]. Но, так как он не получил от них помощи из-за их бедности, то дело осталось недоделанным. Тогда го­рожане,   составив   прошение,   послали   Тер-Габриэла   к  его   пре-[185]освященству, дабы он дал ему грамоту на сбор пожертвований в пользу этой церкви. Вследствие чего его преосвященство дал ему   грамоту   на   сбор   пожертвований   на   восточные   стороны»[6].

Подлинный текст этой грамоты, помеченной 5 декабря 1765 г., мы также находим среди писем и посланий католикоса. В ней говорилось об обязанности христиан взаимно помогать друг другу, а далее излагалась суть дела: прихожане Тер-Габ­риэла, чья церковь находилась вне города Тифлиса, не могли спокойно молиться из-за боязни лезгин; тогда Тер-Габриэл ре­шил построить церковь внутри города, но местные горожане не смогли оказать ему нужную помощь, и он впал в долги; поэто­му католикос предлагал, путем добровольных пожертвований, помочь ему завершить строительство церкви[7].

Предлог, как видим, был выбран удачно и католикос пол­ностью поддался обману, выдав просимую грамоту, и тем са­мым, без своего ведома и против своей воли, облегчив выпол­нение секретного задания Тер-Габриэла. Из эчмиадзинской «Па­мятной книги» мы знаем точную дату отъезда последнего из ре­зиденции католикоса: Тер-Габриэл, вместе с другим священни­ком, приехавшим туда по своим личным делам, выехал из Эч-миадзина 7 (18) декабря 1765 г.[8].

О своей поездке в Западную Армению Тер-Габриэл сооб­щил Эмину следующее: «Вслед за тем я всесторонне выполнил данное мне поручение, разузнав о мыслях и настроениях всех, осо­бенно народа Муша, где стоит церковь св. Иоанна, архиепископ которой Овнан от всего сердца хотел  принять вас, при условии, [186] что царь Ираклий окажет вам небольшую помощь; об этом, по моем возвращении в Тифлис, последний был информирован, но отверг этот проект»[9].                                                                      

Когда  Тер-Габриэл   прибыл  к  Овнану,  в  жизни  последнего успели произойти крупные события.

Настоятель, монастыря св. Карапета уже давно находился на подозрении у Эчмиадзнна. Еще при католикосе Акопе с ним произошла серьезная размолвка по поводу пересланных ему денег, причем обвинительное письмо в связи с этим делом на­писал именно Симеон, бывший тогда епископом[10]. После смер­ти Акопа при выборах нового католикоса, была, как мы знаем, выдвинута и кандидатура Овнана, который, по убеждению Си­меона, всячески старался добиться этого поста, а затем не хотел признавать его, считая свой престол равным престолу эчмиадзинского и иерусалимского патриархов[11]. Когда, вскоре после своего избрания, Симеон летом 1763 г. вынужден был на не­сколько месяцев переехать в Западную Армению, в ючкилисский монастырь, всего в двух днях пути от монастыря св. Карапета, и Овнан не счел даже нужным явиться к нему[12], то он стал от­носиться к последнему с еще большей подозрительностью и враждебностью. Вслед за тем, с разных сторон — «от многих лиц, как друзей, так и недругов» —до него начали доходить слу­хи о враждебной «святому престолу» и «вредноносной» деятель­ности настоятеля монастыря св. Карапета[13]. Наконец, весной 1764 г. из перехваченных писем он узнал о подпольной дея­тельности Овнана и его переговорах с Эмином и Ираклием.

Зная  авторитет  и  популярность Овнана,  католикос,  видимо, не решился сразу же принять против него крутые меры. Он по­пытался сперва, не доводя дела до широкой  огласки, лично воздействовать на него, и в этих целях вызвал его в Эчмиадзин. Об   этом   мы узнаем из дошедшего до нас письма Симеона к настоятелю ючкилисского монастыря   Захарию     от   8  декабря   1764 г.,  в котором  католикос напоминал, что уже до этого вы-  зывал его к себе вместе с Овнаном, но не получил никакого от­вета,  и  поэтому вновь  предлагал  ему явиться в Эчмиадзин,  не-[187]зависимо от того, как поступит последний[14]. Захарнй, действи­тельно, приехал туда[15], Овнан же не явился. Раздраженный Симеон писал 16 февраля Захарию, что раз тот не желает при­ехать в Эчмиадзин, то и не нужно настаивать на этом[16]. Нако­нец, окончательно убедившись, что Овнан продолжает упорст­вовать, католикос счел необходимым предпринять решительный шаг.

5 июня 1765 г. он написал послание об отлучении от церк­ви и проклятии настоятеля монастыря св. Карапета. Мы при­водили уже выдвинутые против последнего обвинения. Здесь следует лишь добавить, что за это время до Симеона дошли сведения и о личных выпадах против него Овнана, о том, что он его всюду поносил, «лаял» на него промеж себе подобных и пи­сал письма, в которых осуждал его[17]. Нужно признать, что в этом была, несомненно, значительная доля истины: достаточно вспомнить приводимое Эмином письмо⁴ Овнана, чтобы убедить­ся, как резко отзывался он о католикосе. Но это объяснялось не личными чувствами. Овнан прекрасно знал о враждебном отношении Симеона к освободительному движению и не мог поэ­тому не осуждать его.

Отлучение Овнана вызвало в Западной Армении целую бурю. Настоятель монастыря св. Карапета был очень популярной лич­ностью, имел большие связи в кругах зажиточной городской буржуазии и пользовался большим влиянием, и попытка Си- меона разом покончить с ним путем отлучения не могла не на­толкнуться на решительное сопротивление.

Первым вступился за Овнана Махсут-бек. По его просьбе, он написал письмо в Ван своему родственнику Исагу-ага, «ко­торый был главой и как бы правителем города  Вана»[18]. В Ван [188] обратился с письмом и сам Овнан. В результате, в августе в Эчмиадзин прибыли письма как от Исага, так и от граждан и всего армянского населения этого города. Все эти послания не только содержали настойчивые просьбы о снятии с Овнана от-лучения, но и требовали удаления из Вана эчмиадзинского «иви-рака» вардапета Багдасара, который за год до этого, т. е. в 1764 г. уже приезжал в Западную Армению и, по словам ван­цев,   оклеветал   настоятеля[19].

Еще более интересные события разыгрались в городе Ка­рине (Эрзеруме). 20 июля из Эчмиадзина выехал в Константи­нополь личный посланец католикоса махтеси Овнан, который должен был, между прочим, отвести туда грамоту об отлучении настоятеля монастыря св. Карапета[20]. Ему было поручено оста­новиться по дороге в Эрзеруме и дать прочесть там эту грамо­ту во всех церквах. Но когда, по его прибытии, об этом узнали тамошние именитые горожане, то они не только не допустили его огласить послание католикоса, но и задержали его в горо­де, уговорив не ехать в Константинополь до тех пор, пока они не снесутся с Эчмиадзином и не добьются снятия отлучения с Овнана[21]. Одновременно они вызвали к себе последнего, и тот явился в Эрзерум вместе со своими монахами, а также настоя­телем ючкилисского монастыря Захарием[22]. Там к нему присое­динились два представителя эрзерумских горожан, и вместе с этой внушительной свитой (а также злосчастным махтеси Ов-наном, так и не доехавшим до Константинополя), он выехал в Эчмиадзин[23].

Дело, следовательно, приняло совсем иной оборот, чем тот, на который рассчитывал Симеон. Отлучение Овнана натолкну­лось в Западной Армении на самое решительное сопротивле­ние, причем на его защиту выступили именитые горожане таких крупных центров, как Ван, Эрзерум. Это еще раз подтверждает [189] достоверность его сообщений  Эмину о своих связях с «видными армянами» крупных городов Западной Армении.

Сперва Симеон хотел было настоять на своем, не ответил на ходатайство ванцев и послал в Эрзерум негодующие письма, требуя от махтеси Овнана немедленного отъезда в Константи­нополь и выполнения возложенной на него миссии[24]. Но вскоре он   убедился,   что   при   создавшихся   условиях   он   должен   уступить[25].

Когда Овнан явился в Эчмиадзин, то католикос тотчас же согласился снять с него   отлучение, потребовав лишь его пуб­личного покаяния. После соответствующей процедуры   отлуче­ние с Овнана  было снято, о чем последнему было выдано соот­ветствующее   письменное свидетельство![26]. Католикос оказался также вынужденным   выполнить   требование ванцев об отозва­нии вардапета Багдасара и назначении  ванским «ивираком» не­давно проклятого им  Овнана[27], который, вслед за тем, 7 сентя­бря выехал вместе со своими спутниками из Эчмиадзина[28].

Вскоре после этого, в декабре того же 1765 г. или в начале 1766 г., в монастырь св. Карапета прибыл Тер-Габриэл. Толь­ко что пережитые события не могли пройти для Овнана бесследно. Правда, ему удалось избежать и ссылки и гражданской смерти, на которую хотел обречь его Симеон, удалось при помо­щи своих многочисленных покровителей и друзей в Западной Армении восстановить свое положение. Но сама настойчивость, с которой он добивался снятия отлучения, согласившись даже пой­ти на публичное покаяние, свидетельствовала, что при всем сво­ем влиянии и всех своих связях, он не мог открыто противо­стоять католикосу. Слишком могуществен был авторитет гла­вы армянской церкви, чтобы можно было открыто с ним бороть-[190]ся. Все это вынуждало Овнана действовать теперь с еще боль­шей осторожностью. Неудивительно поэтому, что он и на этот раз повторил Тер-Габриэлу то, о чем писал до этого Эмину, а именно ставил осуществление планов восстания в Западной Армении в зависимость от прямой поддержки со стороны Ирак­лия. Тер-Габриэл доложил об этом по возвращении царю, но тот и на этот раз отмежевался от всех этих проектов.

«На своем обратном пути до возвращения в Тифлис,—чи­таем мы далее в письме Тер-Габриэла,—я счел необходимым посетить христиан-несторнанцев в стране Хой-Салмаст и нашел среди этой нации в деревне, называемой Хосров, монаха, став­шего римско-католиком и обратившего в католичество около 300 семейств из числа своих соотечественников, который уверил меня, что если вы отправитесь к нему, имеющему влияние на не-сторианских горцев, то он поставит вас во главе 18 тысяч из них. И он сказал также, что эти люди, живущие в высоких, почти недоступных горах и не платящие дани какой-либо ма­гометанской державе, зная вас хорошо по наслышке. будут очень рады принять вас, если только вы дадите себе труд над­лежащим образом руководить и предводительствовать ими. Я сказал ему, что вы нуждаетесь в деньгах. Он ответил, что они не требуют денег и хорошо знают, что он (Эмин.—А. И.) их не имеет; их оружие добудет все, что будет необходимо, как толь­ко он приедет туда, чтобы стать предводителем этих храбрых людей».

В заключение Тер-Габриэл писал Эмину, что если у него ничего с ними не выйдет, то он мог бы вернуться в Грузию к Ираклию, который очень сожалеет, что плохо обошелся с ним[29].

II

Теперь нам понятно, почему письмо Тер-Габриэла так заин­тересовало Эмина и заставило его сразу же переменить свои планы на будущее. Он узнал не только о том, что Ираклий вновь был склонен принять его, но и о совершенно неожидан­ной возможности стать во главе нескольких тысяч горцев-не-сторианцев.

Об  айсорах-несторианцах того времени,  проживавших как в [192] пределах Турции (в Диабекире и Месопотамии), так и в Ира­не (западнее оз. Урмия) и об их политических настроениях мы находим очень ценные сведения в записке от 14 июня 1769 г., пе­ресланной Ираклием через своего посла кн. Андроникова Пани­ну. В ней мы читаем следующее: «Сирияны, которые состоят подле Персии и турецкого владения, между оными народами— весьма многочисленны и места гораздо удобные, вера их хрис­тианская и склонна больше верою армянскою, народ весьма к воинству мужественной: один год присылают своего человека из больших чиновных людей послом к нам и просят, чтобы сов­сем их оттоль снять и поселить в нашем отечестве. Из оных по-селений некоторыя части от нас вблизости и вотдалени, почему с нашей стороны намерение было оных от того места совсем снять и в поход выступить желали, для того однакож оное ос­тавили и от нас им удовольствие во всем происходит; и как в том намерены были, но в тож самое время получили милость все христианство от всероссийского двора покровительство и милостливое сожаление возсияет, и принять изволит в свою про­текцию, то в тож время от сирийского народа большую силу мы от них получим, и которой уже в околичности и близости, чтоб от нас дойти известие могло, то оноиже народ как оне никому не вподданстве, весь на нынешняго супротивника, турка, высту­пить  заподлинно  будут от  нас соглашены  обще  на  войну»[30].

Как видно из этого донесения Ираклия, айсоры считались народом «весьма к воинству мужественным». Многие их племе­на были фактически полунезависимыми—«никому не в поддан­стве». Они были настрооены очень враждебно в отношении Тур­ции и Ирана. Как раз в описываемое нами время некоторые из них намеревались даже переселиться в Грузию, дабы проживать на территории христианского государства. Именно поэтому Ираклий и был убежден, что они охотно согласятся выступить против   турок.

Общность исторических судеб сближала айсор с армянами. Несмотря на различие в вероисповедовании, айсоры чувствова­ли себя близкими к армянам, чтили Эчмиадзин и нередко прибе­гали   к   его   содействию   и   помощи.

Вот характерный пример армяно-айсорских отношений того времени. В 1767 г. католикос Симеон выдал грамоту на сбор пожертвований двум  айсорам, дети которых были взяты в плен [193] войсками Керим-хана и выкуплены одним джульфинским куп­цом, которому те остались должны. «Вследствие чего приехали эти айсоры, к его преосвещенству, умоляя дать грамоту на сбор пожертвований. И хотя они были айсорами, но ради христиан­ской веры, дал им его иреосвещенство эту грамоту...»[31]. Слу­чай этот любопытен в двояком отношении. Он, прежде всего, по­казывает общность положения армян и айсор, одинаково стра­давших от гнета и произвола иранских ханов и турецких пашей; далее, на этом примере мы видим, как айсоры прибегали к по­мощи армян и как армянский католикос считал даже возмож­ным выдавать им грамоты на право сбора пожертвований, кста­ти  сказать,  как среди  айсорского,  так и  армянского  населения.

Из другой записи, сохранившейся в эчмиадзинской «Памят­ной книге», видно, что именно армяне часто играли роль по­средников между айсорами и грузинским царем. Например, в 1776 г. католикос выдал свидетельство о сборе пожертвований некоему хойскому священнику Тер-Хачатуру, который, вместе с одним айсором, ездил по важным делам к царю Ираклию и нуждался в этой бумаге, чтобы оправдать в глазах хойских вла­стей   свое   путешествие[32].

Нет поэтому ничего удивительного в том, что один из вли­ятельных представителей айсорского духовенства, имевший све­дения об Эмине, заявил Тер-Габриэлу о готовности айсоров вы­ступить   под   его   руководством.

Некоторого пояснения требует лишь тот факт, что Тер-Габриэл называет этого монаха католиком, обратившим в католи­чество восемьсот семейств своих соотечественников. Еще с XVI столетия Ватикан делал попытки подчинить несторианскую цер­ковь Риму. Католическим миссионерам частично удалось до­биться этого. Несторианский патриарх того времени Илья, в результате имевших место переговоров, признал главенство па­пы. Но к этой унии примкнула лишь часть несторианцев, кото­рых называли в Европе «халдейскими христианами»; другие же продолжали поддерживать самостоятельную несторианскую церковь,   во   главе  которой   стояли   католикосы   (мар-шимуны)[33] [194]

Упоминаемый Тер-Габрнэлем айсорский монах являлся, следо­вательно, не католиком, в собственном смысле слова, а одним из представителей «халдейских христиан»—униатской несторианской церкви.

Вполне понятно, что перспектива стать во главе этих от­важных горцев для борьбы против иноземных поработителей, не могла не быть для Эмина крайне соблазнительной. Прочи­тав письмо Тер-Габриэла, он тут же заявил Сукиасу, что готов вернуться в Армению и вновь возобновить свои попытки. Хотя Тер-Габриэл сообщал в своем письме, что Сукиас может выдать ему те шестьсот туманов, от которых он отказался в свое время в Брагунах, однако монах, по той или иной причине, не захотел выплатить всю эту сумму, а вручил ему только тридцать рупий. После этого Эмин со своим неизменным спутником Мовсесом Еаграмяном   немедленно   отправился   в   путь.

Путевые эпизоды, которые приводит Эмин в своей автобио­графии, еще раз свидетельствуют о той известности, какую он приобрел среди местного армянского населения. Так, в одной деревне, где ему пришлось остановиться, крестьяне отнеслись с особой предупредительностью к нему и его спутнику, как толь­ко узнали, кто он. Там же он встретил молодого нахичеван-ского армянина, который стал всячески восхвалять его и рас­плакался  от волнения, когда  узнал,  кто был  его собеседник.

Район Шуши Эмин проехал ночью, дабы Ибрагим-хан не узнал о его возвращении. Но могущественный карабахский хан все же получил сведения об этом через своих многочисленных шпионов. В одной деревне ханский служащий, некий Хатам-бек, всячески пытался спровоцировать Эмина, избив нанятого им слугу, а потом предъявив последнему обвинение в том, что он является лицом, похитившим крупную сумму денег у грузин­ского царя. В результате Эмин и Мовсес провели очень тревож­ную ночь. На следующее же утро Хатам-бек внезапно прими­рился с ними и дал им даже в провожатые своего слугу-армяни­на. По дороге, однако, выяснилось, что этот слуга имеет недоб­рые намерения. Когда Эмин припугнул его, он признался, что получил задание убить его по приказу самого Ибрагим-хана; он был выбран с той целью, чтобы покровители Эмина, особен­но русские, получили сведения, что последний убит не магоме­танином,   а   своим   соотечественником-христианином.   Мы   видим, [195] насколько карабахский хан опасался Эмина и как он намеревался покончить с ним,  узнав о его возвращении  в  Карабах.

Вскоре Эмин прибыл в знаменитый Татевский монастырь, где имел свидание с настоятелем Минасом[34]. Подробностей об этой беседе он не сообщает. Отметим лишь, что Татевский мо­настырь находился в то время в очень тяжелом положении[35] и рассчитывать там на помощь Эмин вряд ли мог. Проведя ночь в монастыре, он на следующий же день отправился с Мовсесом в Мегри и далее в Ордубад. Здесь ему пришлось задержаться довольно долго в ожидании попутного каравана, причем все это время   он   прожил   в   местном   каравансарае.

Наконец, караван отправился в путь. Чтобы сохранить свое инкогнито и скрыть истинную цель своего путешествия Эмин сочинил небылицу о том, что направляется в Хосров по денеж­ным делам. Он ехал с караваном в течение нескольких дней до того места, где разветвлялись пути на Хой и на Хосров. Здесь он покинул своих спутников и вместе с Мовсесом и нанятым им в Ордубаде слугой отправился в это местечко, которое еще и в  XIX  веке  служило  местопребыванием  несторианского  епископа [36]  .

Отыскать айсорского монаха, которого звали Иоанн, оказа­лось нетрудно. Эмин открылся ему не сразу. Сперва он попы­тался узнать его настроения и проверить правильность сообщения Тер-Габриэла. Он убедился, что Иоанн на самом деле мечтал об освобождении айсор и армян от иноземного ига, всячески восхавлял Эмина и осуждал Ираклия и католикоса Симеона за противодействие его планам. Интересно отметить, что он был, очевидно, в курсе заговора Овнана, так как вспоминал об имев­шейся в свое время возможности совместного восстания айсор н «курдистанских армян». Весьма вероятно, что этот айсорский монах и  был тем лицом, с которым Овнан вел переговоры в то [196] время, когда он писал Эмину о готовности айсор примкнуть к предполагавшемуся   восстанию.

Однако, когда Иоанн узнал, что имеет дело с самим Эми-ном, он сразу же заговорил по-иному. Он попросил своего гостя или немедленно вернуться назад, или отправиться к айсорам-горцам. Эти горцы были полунезависимыми племенами, в то время как айсоры-жители равнины находились в полной зави­симости от хойского хана. Иоанн откровенно высказал опасение, что они могли быть истреблены хойским Ахмед-ханом, если бы Эмин задержался среди них длительное время. В случае же его поездки в горы, он обещал оказать ему содействие и написать рекомендательное письмо, тут же советуя ему, однако, не оболь­щаться надеждами на успех.

Повествуя об этом, Эмин опять-таки приписывает подобное отношение к себе своей бедности, которой он вообще склонен был объяснять многие свои неудачи. Но дело заключалось, оче­видно, не в этом. Из его же рассказа можно уяснить, что имен­но разочаровало Иоанна и заставило его проявить такую сдер­жанность. Он сам приводит его слова о том, что горцы не по­верят в то, что он—Эмин, если он явится к ним один без сорока-пятидесяти армян. Айсоры, следовательно, ожидали Эмина не одного, а во главе воинского отряда, хотя бы и небольшого. Далее Иоанн не только связывал планы восстания с помощью грузинского войска, но и прямо рекомендовал своему гостю вновь отправиться к Ираклию. Опять перед Эмином вставала роковая для него дилемма—или отказаться от своих замыслов, или за­ручиться содействием грузинского царя, поскольку не только его соотечественники, но и айсоры ставили любые планы восстания в зависимость от поддержки со стороны Ираклия.

Вскоре Эмин и сам убедился, что нет никакой надежды до­биться чего-либо от айсор в том положении одинокого странни­ка, в каком он в то время находился. Он вынужден был отка­заться от поездки в горы, так как даже его верный спутник Баг-рамян не захотел сопровождать его туда. Оставалось лишь ехать снова в Тбилиси, где судя по письму Тер-Габриэла, он вновь мог рассчитывать   на   гостеприимный   прием.

На обратном пути он чуть было не попал в беду. Служа­щий ханской таможни принудил его заехать в Хой, где глава таможни, некий тбилисский армянин, купец Меграб, выяснив его личность, немедленно сообщил о нем Ахмед-хану, как об опасном человеке, приехавшем в хойскую область с целью под­нять восстание айсор или курдов. Низкий донос этот остался, однако,   без   последствий. [196] 

В этой связи любопытно отметить, что этот Меграб, проя­вивший к нему такую враждебность, тоже был одним из близ­ких католикосу Симеону людей. Разъезжая между Хоем и Тби­лиси, он доставлял католикосу письма от Ахмед-хана и от Ирак­лия, выполнял его предписания, делал для него закупки. Именно ему поручал Симеон такие довольно некрасивые дела, как, на­пример, арест в Хое строптивых служителей церкви[37]. Быть мо­жет, поэтому, его донос на Эмина объяснялся скорее усердием перед католикосом, чем перед хойским ханом. Кстати сказать, в 1765 г. между ханом и Симеоном возник острый конфликт в связи с конфискацией денег у эчмиадзинского «ивирака», зна­комого нам вардапета Багдасара, при возвращении последнего из Вана[38]. Хотя в дальнейшем между ними произошло прими­рение, но их отношения продолжали оставаться довольно холод­ными, и Ахмед-хан, видимо, вовсе не был расположен быть осо­бенно предупредительным в отношении армянского католикоса.

В Хое Эмин прожил две недели. Там он вновь узнал от не­скольких тбилисских армян, что Ираклий публично выражал пожелание, чтобы он вернулся в Грузию. Поэтому с первым же попутным караваном он отправился в путь. Через двенадцать дней он прибыл в Тбилиси.

III

Много воды утекло с того дня когда Эмин вынужден был спешно покинуть лагерь грузинского царя и выехать в горы. С того времени произошло много новых событий, побудивших Ираклия вновь вспомнить о нем и отнестись благосклонно к его возвращению в Грузию[39].

В своем письме Тер-Табриэл объяснял это благоприятное для Эмина изменение настроений царя признательностью за то, что тот не напал на Грузию с горцами, когда имел эту возмож­ность, и за то, что он выступил против Шаверди-хана. Особен­но положительное впечатление должны были произвести на Ираклия  услуги,  оказанные Эмнном  его протеже Мелнк-Иосифу в связи с геташенскимн   событиями. [198]

Сам Эмин, отправляясь в Грузию, полагал, что Ираклий,, соглашаясь на его приезд, хотел «исправить свою нелюбезность в отношении могущественных русских», которые в свое время рекомендовали его царю[40]. Это соображение тоже могло, не­сомненно, сыграть известную роль, особенно если припомнить, что накануне русско-турецкой войны Ираклий был более скло­нен к сближению со своим могущественным соседом, чем за не­сколько лет до этого, и что уже через год он заключил формаль­ный союз с Россией. Эмин же был известен на Кавказе если не как прямой русский агент, то как человек, находившийся под покровительством русского правительства и как активный сто­ронник   русской   ориентации.

Но были и другие веские причины, побудившие Ираклия вновь обратиться к услугам Эмина. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с политической ситуацией в Грузии в   зимние   и   весенние   месяцы    1767—1768   гг.

Еще в 1765 г. против царя был составлен заговор в целях его убийства. Во главе этого заговора стоял побочный сын скон­чавшегося в России картлийского царя Вахтанга, Паата, в нем приняли участие многие видные представители грузинского дво­рянства[41]. Хотя заговор Паата был своевременно раскрыт, но он воочию показал Ираклию всю непрочность его положения, стрем­ление некоторых кругов дворянства избавиться от него и нали­чие, в связи с этим, довольно сильного легитимистского течения.

Законным наследником картлийского престола являлся внук царя Вахтанга—князь Александр Грузинский. Этот претендент проживал до середины шестидесятых годов в России, где слу­жил капитаном гвардии Измайловского полка. Однако в мае 1766 г. князь Александр был привезен в Кизляр и выслан за границу. Изгнанный из России, он отправился в Иран и оттуда стал добиваться восстановления своих прав на прародительский престол.

Уже 5 июня 1767 г. кизлярскнй комендант Потапов доно­сил Военной коллегии, что князь Александр «обрел себе от пер-[199]сиян отменное почтение» и не скрывает своего намерения завла­деть грузинским престолом, что он послал будто бы вызов Ирак­лию, который собрался было в поход, «но приметя недоброже­лательство   к   нему   подданных,   остался   в   Тефлизе»[42].

Спустя некоторое время положение в Грузии стало еще бо­лее напряженным. Очень интересные сведения на этот счет мы находим в рапорте Потапова Военной коллегии от 25 июня 1768 г. Прибывший из Грузии кизлярский армянин Георгий Отиев сообщил коменданту, что в бытность его в Тбилиси, там, сре­ди жителей, носились слухи о походе на Грузию Керим-хана с большим войском в целях возведения на грузинский престол князя Александра. «А по уведомлению о приближении Керим-хана, все знатные грузинские князя и дворяне на место Ираклия князя Александра в грузинское владение принять охотно же­лают, токмо купцы и другия подлыя люди, опасаясь чрез такую перемену быть разорению, находятся в немалом сумнении и желают дабы остался Ираклий без перемены, по какому об­стоятельству он, Ираклий, будучи в опасности, грузинской нации, князьям и дворянам ни в чем не доверяет и более содержит при себе во услужении и при всем доме своем также в суды и рас­правы  употребляет доброжелательных  ему из  армян»[43].

Слухи о походе Керим-хана, как выяснилось впоследствии, оказались ложными. Но важно и существенно было то, что в конце 1767 г. и в первой половине 1768 г. Грузия, как казалось многим, вновь находилась под угрозой нашествия и, в связи с этим, с особой ясностью выступала расстановка классовых сил внутри страны. Значительная часть грузинского феодального дворянства явно предпочитала свои узкоклассовые интересы интересам национальным и давно уже недовольная централи-заторской и абсолютистской политикой Ираклия, готова была приветствовать возведение на грузинский престол Александра, даже при помощи  Керим-хана, т. е. ценой восстановления иран-[200]ского владычества над Грузией. На стороне же царя были купцы (т. е. армянская торговая буржуазия, заинтересованная в то время в сохранении самостоятельного и сильного государ­ства Ираклия) и «другие подлые люди». Обстановка, как ви­дим, была в тот момент для Ираклия довольно серьезной. «Бу­дучи в опасности», он, с полным на то основанием, не доверял боль­шей части грузинского дворянства и стремился окружить себя верными и преданными ему людьми, в первую очередь из числа армян.

В сложившейся обстановке возвращение Эмина могло быть для царя только желанным. Ведь Эмин был носителем новых антифеодальных идей и поборником самой жесткой политики в отношении своевольного дворянства. Его приезд в Грузию выз-вал поэтому в свое время значительный переполох среди гру­зинской аристократии, враждебное отношение которой и яви­лось одной из причин его высылки. Теперь, в момент обострения борьбы Ираклия с феодальным дворянством, такой человек был ему нужен. А ведь, кроме того, Грузии вновь могло гро­зить нашествие и использование Эмина и как военного, и как организатора армянского национального восстания в тылу вра­га,   могло   оказаться   весьма   полезным.

Ясно, что в этих условиях не должно было играть решающе­го значения враждебное отношение к Эмину армянского като­ликоса. Не такой человек был Ираклий, чтобы свои непосред­ственные интересы подчинять интересам кого-нибудь другого. А, кроме тото, как раз накануне возвращения Эмина в отношениях между Ираклием и Симеоном наступило значительное охлажде­ние.

Еще в 1766 г. произошел конфликт между католикосом и царевичем Георгием, задержавшим его письма, отправленные в Астрахань[44]. В следующем же году Симеон жаловался уже на холодное н недружественное отношение к нему самого Ирак­лия. В своем письме от 24 марта 1767 г. он выражал изумление, что в течение продолжительного времени не получал от царя никаких известий[45]; в письме от 24 сентября того же года он прямо   сетовал   на   невнимание   к   нему   царя[46]. [201]

Одна из причин подобного охлаждения царя к католикосу была, по-видимому, связана с тем же заговором Паата. Дело в том, что среди наиболее близких к Симеону людей был один знатный тбилисский армянин Агало, неоднократно приезжав­ший в Эчмиадзнн с письмами и поручениями от царя. Из дошед­ших до нас двух личных писем к нему Симеона можно заклю­чить, что он был не только посредником между ним и Иракли­ем, но и его главным светским агентом в Грузии, информировав­шим его обо всем, происходившем в Тбилиси и при дворе[47]. И как раз этот близкий Симеону человек оказался замешанным в заговоре Паата. В связи с этим делом он был арестован, так как Паата перед казнью назвал его в числе своих сообщников. Уже одно это было компрометирующим для католикоса. К то­му же Симеон сразу вступился за него и стал писать Ираклию письма, в которых оправдывал своего подопечного и просил царя не спешить выносить ему обвинительный приговор[48].

Хотя впоследствии этому Агало и удалось, по-видимому, выйти сухим из воды, но вся эта история вряд ли могла в тот момент содействовать укреплению дружественных отношений между грузинским  царем и  армянским  католикосом.

IV

Эмин прибыл в Грузию в конце 1767 г. Он оставался там примерно до  апреля   1768 г.[49]. О  своем  вторичном  пребывании [202] у Ираклия он рассказывает очень кратко и как бы неохотно[50] и наши сведения об этом периоде его жизни и деятельности по­неволе   остаются   неполными.

Прибыв в Тбилиси, Эмин узнал, что царь только что выехал зa город. Он сразу поехал вслед за ним и вскоре догнал его. Ираклий принял его очень радушно, поблагодарил за его отказ возглавить набег горцев на Грузию и даже откровенно выразил сожаление по поводу своего плохого обращения с ним, добавив, что в этом были повинны католикос Симеон, тбилисский епископ Захарий   и   «многие   грузины».

Вскоре после приезда Эмина у Ираклия чуть было не про­изошел серьезный конфликт с Ганджой. Шаверди-хан, проявляв­ший все большую враждебность к грузинскому царю, снова всту­пил в переговоры с лезгинами для приведения в покорность шамшадинцев, находившихся под покровительством Ираклия. Узнав об этом, царь послал в Ганджу отряд из пятисот всадни­ков. Хан, однако, рассчитывал при помощи лезгин справиться с грузинскими войсками, тем более, что и часть шамшадинцев находилась на его стороне. Все это могло привести к серьезным событиям, но как раз в это время Шаверди-хан был убит одним из   своих   слуг.

Если, таким образом, Эмнну не довелось принять участие в походе на Ганджу, зато он принял участие в очередном похо­де   Ираклия   на   лезгин.

Теснимый турками, Соломон обратился за помощью к лез­гинам и нанял лезгинское войско, которое помогло ему в борь­бе с османцами и с их союзником, непокорным имеретинским князем—рачинским эриставом. А далее, как мы узнаем из гру­зинских хроник, произошло следующее: когда Ираклий получил сведения  о возвращении лезгин, то он  «собрал свои войска, от-[203]правился и стал на берегу реки Иор, где выставил часовых, да-бы быть уведомленным об их переправе; когда лезгины прибыли со своими стадами и многочисленными пленными, царь дал им битву, отобрал у них стада и пленных, и устроил такую резню, что не осталось никого, кто мог бы доставить известие об этом в Дагестан»[51].

Подробное описание этого сражения мы находим также в письме, полученном кизлярским комендантом от отправленного в Грузию архимандрита Григория. В письме этом не только пе­речисляются общие потери обеих сторон, но и указывается точная дата битвы—12 (23) декабря 1767 г.[52]

В этом сражении принял участие и Эмин. Он дает его де­тальное и очень красочное описание, сообщая при этом много новых интересных подробностей. По его словам, он не проя­вил во время битвы особой активности и на вопрос Ираклия от­ветил, что не стрелял в лезгин, так как они были его друзья и, кроме того, помогли Соломону в его борьбе против «жестоких турок».

Вслед за тем наступила будничная жизнь. Царь распоря­дился выдавать Эмнну продовольственный паек, состоявший из хлеба, мяса, вина. Но паек этот был совершенно недостаточен, особенно принимая во внимание, что Эмин должен был делиться им со своим соратником Мовсесом Баграмяном. К тому же по­лучать его было нелегко: Мовсесу приходилось затрачивать на это полдня.

На что надеялся и рассчитывал в то время Эмин и какого рода разговоры он вел с царем, видно из следующего его приз­нания: «Эмнн изо дня в день льстил себя надеждой, из-за вкрад­чивых слов царя, что тот окажет ему поддержку, дав ему на­чальство над отрядом войск»[53]. Как можно заключить из этих слов, он опять развивал перед Ираклием свои планы, добивался его помощи и просил предоставить в его распоряжение воин­ский отряд; царь же, не давая никаких конкретных обещаний, снова поддерживал в нем эти надежды.

Наконец, подобная жизнь надоела его неизменному спутни­ку. Когда в 1763 г. Мовсес Баграмян выезжал с Эмином из Моск-[204]вы, то он, видимо, подобно многим молодым армянам, искренне верил в своего незаурядного родственника. Но с тех пор прошло целых пять лет, и Мовсесу пришлось за это время испытать много разочарований. Когда Ираклий со своим двором и вой­ском отправился в Гори, то уже во время первой остановки в Мцхете, Мовсес «имея больше здравого смысла, чем Эмин, что­бы подобно ему следовать за царем понапрасну», выпросил у него разрешение удалиться. Эмин приехал на следующее утро в Гори уже один.

Пробыть ему там пришлось недолго. Через пять-шесть дней к нему явился князь Иванэ Абашидзе с приказом Ираклия не­медленно покинуть пределы Грузии. Царь грозил ему даже смертью   в   случае   ослушания.

Что заставило Ираклия вторично выслать его? Сам Эмин, любящий приписывать свои несчастья злосчастному вмешатель­ству католикоса Симеона, на этот раз не говорит об этом ни сло­ва, что уже само по себе достаточно характерно[54]. Лишь одна фраза, вложенная им в уста князя Абашидзе, может, пожалуй, пролить некоторый свет на обстоятельства его высылки. Князь, пишет он, сказал ему, что поскольку добрая часть подданных царя армяне, последний «очень подозрителен и даже боится вос­стания с их стороны, последствия которого могли бы быть для него   роковыми»[55].

Как понять эту фразу? Вряд ли, конечно, Эмин собирался поднять восстание против самого Ираклия. Но, очевидно, и на этот раз он не сидел в Грузии сложа руки. Убедившись, что царь и теперь не идет дальше неопределенных обещаний, он, ви­димо, вновь завел тайные связи и стал подготовлять с помощью местных армян какое-то выступление с целью освобождения ар­мянских земель, путем ли самовольного вторжения в Иран или и Турцию, или в какой-либо другой форме. Именно о такого ро­да «восстании» и говорил, очевидно, князь Абашидзе. А оно, действительно, могло иметь для Ираклия очень серьезные пос­ледствия. Узнав об этом, он и на этот раз как и в 1764 г. решил сразу же  положить  конец деятельности Эмина и именно  поэто-[205]му  пригрозил   ему  даже   смертью   в   случае  отказа   немедленно удалиться из Грузии.

В этой связи очень большой интерес представляет написан­ное тридцать пять лет спустя письмо известного армянского ар­хиепископа, главы армянской церкви в России, Иосифа Аргу-тинского. 2 мая 1793 г. в своем письме Платону Зубову, Аргу-тинский, говоря об армянских делах и упоминая об Эмине, со­общал о нем следующее: «Между прочим честь имею донести вашему сиятельству, что в 760 году был в Санкт-Петербурге при­ехавший из Англии армянин Эмин Осипов Еминов, уроженец го­рода Амадана, человек высокого разума и просвещеннаго наука­ми, для того как в Англии, так и здесь в России удостоен был благоволения многих знатных особ, в числе коих и правившей тогда должность канцлера его сиятельство князь Голицын, от-личився оказал ему милости, пригласив и жительство иметь в своем доме. Он будучи с природы смел, отважен и предприимчив, по приезде через Астрахань в отечество свое, мыслил об осво­бождении онаго. Для исполнения сего намерения прибрал к себе великую партию и нигде не являлся без сопровождения пятисот и более единомышленных с ним люден. Турки, видя его со дня на день усиливающегося и опасаясь не того следствий стали крайным образом притеснять армян в своих областях. Царь грузинский Ираклий слыша о их притеснении, притом рас­суждая, что предприятие Еминово без подкрепления великой си­лы совершится не может, решился избавить их от большого угрожающего бедствия разрушением партии Еминовой и само­го его изгнанием»[56].

Сведения, сообщаемые Аргутннским, несомненно, очень цен­ны. Независимо от тех или иных не совсем точных деталей (вро­де сообщения о том, что Эмин являлся всюду в сопровождении пятисот человек), они содержат крайне важные для нас данные. Мы узнаем, что в целях освобождения Армении Эмин «прибрал к себе великую партию» и что он имел «единомышленных с ним людей». Мы узнаем далее, что основную роль в окончательном разрыве между ним и Ираклием сыграло то обстоятельство, что его деятельность в Грузии грозила вызвать конфликт с Турцией и что, в конце концов, Ираклий решил избавиться от этой опас­ности изгнанием его самого и «разрушением партии емнновой». Эти данные подтверждают наши сведения о том, что Эмин, бу­дучи в Грузии, сумел приобрести многочисленных единомышлен­ников из числа  местных армян и создать там центр армянского [206] освободительного движения. Они свидетельствуют, что Ираклий не только окончательно изгнал из пределов Грузии его самого, но и предпринял репрессии против его сторонников, «разрушив» его «партию».

Так вторично, и на этот раз окончательно, потерпели круше-гие надежды Эмина добиться освобождения армянских земель с помощью грузинского царя. Потерпел полную неудачу его из­любленный план создания объединенного армяно-грузинского государства под покровительством России—мечта, которую он лелеял в течение многих лет и от которой не хотел отказаться и в дальнейшем. Даже много лет спустя, рассказывая обо всех этих событиях, он все еще считал свой проект вполне ре­альным и полагал, что Ираклий имел полную возможность ос­вободить армян и являлся человеком, достойным быть государем армян   и   грузин[57].

Слухи о поездке Эмина в Грузию и его пребывании у Ирак­лия распространились, по-видимому, довольно далеко. То ли через его русских знакомых, то ли через его лондонских друзей, слухи  эти  циркулировали,  видимо,  даже  и  в Западной  Европе.

В 1771 —1774 гг. в разгар военных действий между Рос­сией и Турцией, в Германии была опубликована многотомная «История теперешней войны между Россией, Польшей и Отто­манской Портой». В книге этой мы, между прочим, читаем, что грузинский принц Ираклий, при весьма необычайных обстоятель­ствах попавший в Европу, служил в свое время в Англии, «что­бы   изучить   военное   дело»[58].

Броссэ, впервые обративший внимание на сведения о Грузии, приводимые в этом сочинении, высказывает (не вдаваясь в де­тали) предположение, что Ираклий спутан здесь со своим родст­венником, известным нам Паатом, посетившим Европу и каз­ненным в 1765 г.[59] Но дело в том, что в этой же книге мы на­ходим и другие крайне странные сведения об Ираклии.

Мы узнаем, например, что Ираклий был также и в Петер­бурге, где вел переговоры с русским правительством и с част­ными лицами об освобождении грузинских и других погранич­ных, стран из-под власти Порты, что он получил там от некото­рых лиц деньги и был отправлен на свою родину, чтобы беспо­коить оттуда турецкие границы[60]. Мы узнаем далее, что он изу-[207]чал в Англии военное дело с целью «освобождения своей роди­ны от тяжелого ига», что в этой связи он обратился к своим соотечественникам с воззванием, в котором говорил о «любви к свободе, врожденной всем нациям» и о «чести, которая доро­га   каждому   разумному   существу»[61].

Совершенно очевидно, что грузинский царь Ираклий здесь всюду идентифицирован с каким-то другим лицом, имевшим к нему то или иное отношение. Невольно возникает вопрос, не был ли этим лицом, изучавшим в Англии военное дело в целях освобождения своей родины, ведшим переговоры в России и вну­шавшим своим соотечественникам идеи о прирожденной любви к свободе и о правах разумных существ, не кто иной, как Эмин, и не являются ли все эти фантастические сведения об Ираклии, которые мы неожиданно находим в опубликованной в далекой Европе книге, искаженными отголосками слухов о поездке Эмина к грузинскому царю? На этот вопрос трудно, конечно дать прямой ответ.

V

Вынужденный вновь покинуть владения Ираклия, Эмнн сра­зу же решил отправиться в Имеретию, чтобы попытать счастья у другого грузинского царя или, выражаясь его словами, «выяс­нить, из какого металла сделан царь Соломон». По картам, изу­ченным им еще в Англии, он знал, что страна эта расположена на западе от Картлии. Получив ряд дополнительных указаний, он   отправился   в   путь.

Сперва он ехал верхом один и чуть было не утонул, пере­правляясь вброд через приток Куры (очевидно реку Ляхву), разлившуюся в результате дождей и таяния снега в горах[62]. Ночь он провел в местечке Цхинвали, последнем пограничном городе на территории Картлии, в здании армянской церкви, так как местные армяне, узнав, что он изгнан Ираклием, не решились предоставить ему ночлег, хотя и выражали ему свое сочувствие.

Из Цхинвали Эмин вместе с одним молодым имеретинским дворянином, выехал в Tzeretel—«первое местечко на территории этого княжества»,—куда прибыл на следующее утро. Этим име­нем Эмин обозначает, очевидно, пограничный с Картлией Чхер-[208]ский округ с центром—крепостью Чхерисцихе[63], являвшийся моуравством князей Церетели.

Очень интересны для историка сведения, сообщаемые Эмином о крайней бедности своего спутника—этого типичного предста­вителя имеретинского дворянства. Нашествия турок и лезгин так разорили его, что он постеснялся даже ввести гостя в свой дом и пригласил его расположиться тут же на лужайке. Вскоре к ним присоединились соседи, причем каждый принес с собой бурдюк вина и различную еду. Это импровизированное пиршест­во затянулось до позднего вечера, когда прибыл человек от князя Церетели, который, по поручению последнего, отвел Эми-на в дом, принадлежавший одному армянину. Там Эмин прожил «ровно сорок дней». Наконец, наступил день, когда он узнал о прибытии Соломона в сопровождении князя Церетели и отря­да из трехсот дворян.

Нам неоднократно приходилось уже упоминать о Соломоне и его ожесточенной борьбе против турок за независимость своей страны. Турецкое нашествие 1763 г. не оказалось последним. В 1765 г. турецкие полчища, во главе с семью пашами и сераске-ром Аслан-пашой вновь вторглись в Имеретию[64]. На этот раз задача турок облегчилась тем, что на их стороне была часть име­ретинского дворянства, недовольная Соломоном, во главе с кня­зем Абашидзе и рачинским эриставом Ростомом. При помощи этих изменников туркам удалось не только захватить большую часть Имеретин, но и провозгласить царем двоюродного брата Соломона Теймураза[65]. Вынужденный бежать, Соломон нашел приют у князя Николоза Церетели[66], о котором и идет речь в рассказе Эмина. Укрываясь в горных крепостях, он оставался не­уловимым и продолжал партизанскую войну против иноземных захватчиков[67]. Наконец в 1767 г. турки, не достигнув своей цели и «не имея чем себя содержать» удалились из Имеретии, оста­вив гарнизоны лишь в некоторых городах. Это дало возможность [209] Соломону привести в покорность мятежных князей и низложить турецкого   ставленника   Теймураза[68].

Хотя Соломону и на этот раз, после тяжелой борьбы, удалось отстоять независимость своей страны, положение его было не из завидных. Правда, летом 1768 г. в момент посещения Имере­тии Эмином, в стране временно царило спокойствие[69]. Но турки продолжали требовать ежегодную дань девушками и признание их «протектората». Турецкие войска продолжали занимать Ку­таиси и ряд других центров и крепостей страны, так что русские дипломаты заявляли даже, что «Соломон ни одного города и мес­течка не имеет»[70]. Он вынужден был со своими приближенными жить по деревням и кочевать с одного места на другое. «Ездит царь,—сообщал Языков,—с князьями по деревням и приехав, когда у поселян все съедят и выпьют, то в другую поедет»[71].

Несмотря на то, что ряд крупных феодалов был приведен в повиновение, феодальный сепаратизм отнюдь не был ликвиди­рован. Власть царя, писал в своем донесении князь Моуравов, «как от турков, так и от княжеских фамилий весьма стеснена»[72]. В результате турецких нашествий и длительной междоусобной войны страна была опустошена и разорена. Хотя Соломон,—со­общал тот же Моуравов,—«до восьми тысяч дворов крестян-ских имеет, но оныя от турков совсем разорены и в крайнюю ни­щету приведены»[73]. Даже дворянство поражало современников своей бедностью: «имеретинцы в самом бедном и жалостном со­стоянии находятся; князья и дворяне их носят платье из серова сукна»;  сам  царь  «пышности, приличной  царю, не имеет»[74].

Регулярно и хорошо вооруженного войска в Имеретии не су­ществовало. «Пушек при войске не имеют, образ войны их не регулярной, войско собирается по трубе»[75], «поход их, и то внут­ри Имеретии, ни для каких нужд, за неимением чем себя содер­жать, более трех недель не продолжается»[76]. Вооружение имере-[210]тинцев было примитивное; «во время баталии» они употребляли «ружья, сабли и копья»[77]. Неудивительно поэтому, что русские представители, прибывшие через год после Эмина для выясне- кия военных возможностей Имеретии, приходили к выводу, что «царь Соломон находится в весьма слабейшем состоянии и без Ираклия   никакого   действия   учинить   не   может»[78].

Соломон сам прекрасно сознавал свою слабость, и поэтому, теснимый турками, домогался покровительства России. Еще в конце 1766 г. он через кизлярского коменданта Потапова обра­тился к русскому правительству с просьбой вступиться за него перед Турцией, а в случае необходимости разрешить ему эмигри­ровать со своей семьей и своими приближенными на русскую тер­риторию[79]. Несмотря на то, что в следующем году ему удалось отразить турецкое нашествие, его положение продолжало оста­ваться настолько непрочным, что как раз к моменту приезда Эми­на он решил предпринять вторичную попытку добиться покро­вительства России, отправив туда специального посланца—мит­рополита   Максима[80].

Эмин знал об эпической борьбе имеретинцев против турок, до него, очевидно, доходили также слухи о русской ориентации Соломона. Неудивительно поэтому, что изгнанный Ираклием, он решил отправиться к имеретинскому царю, рассчитывая, несом­ненно, что последний легче воспримет его политическую програм­му. Но Эмин был плохо осведомлен о действительном положе­нии дел в Имеретии, о том, что Соломон, при всей своей вражде к туркам, сам в то время нуждался в помощи. Весь расчет Эмина был поэтому совершенно нереальным, и он не мог сразу же не убедиться   в   этом.

Узнав о прибытии царя, Эмин поспешил ему навстречу. Со­ломон приветствовал его с большим радушием. В то время царю было всего 34 года. Небольшого роста, полноватый, с круглым румяным лицом, с большими темноголубыми глазами, он неиз­менно производил на окружающих приятное впечатление. Вспыль­чивый и неуравновешенный, но в то же время веселый и прямо-[211]душный, он в обиходе был очень обходителен, прост и привет­лив[81].

Во время обеда, который вскоре был подан, царь посадил Эмина рядом с собой и был с ним очень любезен. По словам пос­леднего, Соломон тут же предложил ему остаться в Имеретии, но он отказался, заявив, что приехал лишь для того, чтобы поз­накомиться с государем, освободившем свою страну от турец­кого ига; теперь же долг повелевает ему вернуться к своему престарелому отцу,  которого  он  не  видел  двадцать лет[82].

Эмин, несомненно, отправился в Имеретию не ради мимо­летного знакомства с царем, но, очевидно, сорок дней, проведен­ные им там, были достаточным сроком, чтобы рассеять все его иллюзии. Даже из его собственного рассказа можно убедиться, как глубоко поразила его бедность страны, разоренной турками и лезгинами, и тяжелые условия существования ее обитателей. Он не мог не понимать, что оставшись у Соломона, он превра­тился бы в его рядового приближенного, кочующего вместе с ним из деревни в деревню, без всяких перспектив на осуществле­ние   своих   политических   планов.

Впрочем, по собственному признанию, он не сразу принял окончательное решение. Для характеристики его увлекающейся натуры весьма любопытна причина, положившая конец его ко­лебаниям. К Соломону прибыл посланец Ираклия, от людей ко­торого он услышал, что грузинский царь будто бы очень доволен, что он хорошо отозвался о нем во время пиршества с Соломо­ном. И сразу же, воодушевленный этим известием, он решил от­правиться назад в Гори, откуда за два месяца до этого должен был   удалиться   под   угрозой   смертной   казни.

Разумеется, ничего хорошего из этого выйти не могло. По его словам, прибыв в Гори, он встретил там тбилисского еписко­па Захария, сообщившего ему, что Ираклий им очень доволен н хочет дать ему важное поручение; на это он будто бы ответил, что едет в Индию к отцу, после чего Захарий не проронил боль­ше ни слова. Однако весь этот сбивчивый рассказ более чем по-[212]дозрителен. Упомянутый Захарий был, как мы знаем, его самым лютым врагом при грузинском дворе, а, кроме того, рассказ этот противоречит его же словам о причинах, побудивших его вер­нуться в Гори: если он так обрадовался слухам о благосклон­ном отношении к нему Ираклия, то почему, приехав туда, он гордо  отклонил   протянутую   ему   руку?

Как бы то ни было, Эмин с очень большой поспешностью по­кинул пределы Грузии. Пробыв в Гори всего два дня, он отпра­вился в Тбилиси, а оттуда, на следующий же день, «не огляды­ваясь назад», выехал с караваном в Ганджу. На этот раз он по­кидал Грузию навсегда.

VI

Через десять или двенадцать дней после приезда в Ганджу, Эмин, по доносу ехавших с ним купцов, был вызван к хану. Ма­гомет-хан, сын убитого незадолго до этого Шаверди, был его дав­нишним знакомым—ведь именно против него сражался Эмин два года назад в достопамятной битве при Геташене. Но Магомет-хан не думал ему мстить. Он принял его очень хорошо, выразил сожаление, что его отец, Щаверди-хан, не воспользовался в свое время его услугами, и тут же предложил ему остаться у него на службе в качестве одного из военачальников. Эмин отклонил это предложение, мотивировав свой отказ желанием вернуться в Индию.

В этой связи он приводит очень любопытное объяснение столь терпимого к нему отношения, в течение всех этих лет его скитаний по Кавказу со стороны многих представителей мест­ных властей и даже ханов. Дело в том, что не все они, подобно Ибрагим-хану, бывшему в курсе его переписки с меликами, зна­ли о его истинных намерениях. По его собственному признанию, он сознательно вводил их в заблуждение, убеждая их, что им нечего опасаться армянского восстания, что армяне не могут мечтать о независимости, так как они малочисленны и их стра­на расположена между обширными империями, которые всегда имеют возможность их сокрушить; если, однако, указывал он, ар­мяне, рассеянные по всему свету, узнают, что персы обращают­ся с ними хорошо, то они вернутся в Иран, что принесет боль­шую пользу этому государству. Так он «усыплял» ханов и их подчиненных и «делал свою проповедь приемлемой для них»[83]. Такая   тактика   давала   свои результаты.

В Гандже Эмин прожил, по своим словам, три ме-[213]сяца, выехав оттуда в августе[84]. Не станем описывать его дальнейшее путешествие через Тавриз и Багдад в Басру, о котором он подробно рассказывает в своей автобиографии. Его рассказ, существенно дополняющий свидетельства других совре­менных ему европейских путешественников, представляет боль­шой интерес для историка, изучающего жизнь и быт Ближнего Востока середины XVIII столетия. Но для биографии самого Эмина достаточно сказать, что после четырехмесячного пути, он благополучно прибыл в Басру 25 декабря 1768 г. Там ему приш­лось задержаться на длительный срок в ожидании корабля в Ин­дию.

Басра являлась в то время одним из крупнейших портов-Востока, на долю которого приходилась значительная часть ин­дийской торговли[85]. Там проживало много армян, главным об­разом джульфинских купцов, принимавших деятельное участие в турецко-ирано-индийской торговле, а также выполнявших функ­ции банкиров и ростовщиков. Среди них оказался какой-то род­ственник Эмина, приютивший его у себя. Эмин упоминает также о благожелательном отношении, которое проявил к нему один из крупнейших местных армянских богачей Петрос-ага. Этот армянский купец был в то время в Басре очень видной и влия­тельной фигурой. Католикос Симеон поддерживал с ним, как с одним из самых почтенных соотечественников, оживленную пере­писку[86]. Петрос-ага предложил Эмину деньги, от которых тот, однако, отказался, не желая одалживаться у армянских богачей, поскольку, по его словам, те считали бы, что дали ему милостыню.

Резидент Ост-индской компании Генри Мур, сперва приняв­ший Эмина очень холодно, впоследствии изменил свое отношение к нему. Однажды утром к Эмину явился армянский переводчик резидента Шех-Погос[87], передавший ему, от имени Мура, приглашение к обеду. На другой день после посещения резидента ему принесли шестьсот рупий и записку от секретаря Мура Лятуша[88], в которой тот просил принять эту сумму. Вскоре Эмин очень сдружился с Муром и стал бывать у него чуть ли не ежедневно. Он обедал и ужинал и у двух других местных англичан, тоже оказывавших ему широкое гостеприимство—неких Бомона и Ливиуса[89].

Так прожил Эмин в Басре «около восьми с половиной меся­цев»[90], т. е. до осени 1769 г.[91]. Во время его пребывания там, произошли, однако, события, чуть было не заставившие его внозь изменить свои намерения и снова обнажить меч за свобо­ду своей родины. [214]

[Исторический раздел] | [Оглавление] | [Библиотека «Вехи»]

© 2007, Библиотека «Вѣхи»