[Исторический раздел] | [Оглавление] | [Библиотека «Вехи»]

_{а.р.иоаннисян}

 _{ИОСИФ ЭМИН}

ՀՈՎՍԵՓ ԷՄԻՆ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1769 ГОД

I

Русско-турецкая война, начавшаяся в ноябре 1768 года, привела в движение все подвластные туркам народы. Мечта об освобождении от тяжелого ига казалось становилась близкой реальностью. Укреплению этих надежд содействовала сама рус­ская дипломатия. С самого начала войны царское правитель­ство поставило перед собой целью «возбудить» против турок хри­стианское население Османской империи. Русские эмиссары были посланы в балканские страны. В манифесте Екатерины к грекам и славянам прямо говорилось об освобождении подвластных Турции христианских народов, как об одной из основных задач начавшейся войны: «Увещеваем,—заявлялось там от имени им­ператрицы,—всех их вообще и каждый особенно полезными для них обстоятельствами настоящей войны воспользоваться к свер­жению ига и к приведению себя попрежнему в независимость, ополчаясь, где и когда будет удобно, против общего всего хрис­тианства врага... наше удовольствие будет величайше видеть христианския области из поноснаго порабощения избавляемый и народы руководством нашим вступающие в следы своих пред­ков»[1].

Слова эти звучали призывом не только для населения бал­канских стран, но и для всех порабощенных народов вообще, в частности и для армян. Надежда на избавление от многовеково­го гнета особенно усилилась среди армян к лету 1769 г., когда начали распространяться слухи о предстоящем вступлении в вой­ну против Турции Грузии и Имеретии и прибытии на Кавказ русских экспедиционных войск. Весть об этом произвела исклю­чительное впечатление на армянское население пограничных ту­рецких областей и сразу же привела к массовому переселению местных жителей на  грузинскую территорию.  Так, например,  12 [216] июня 1769 г. русский консул в Сальянах Суляков доносил, что «ныне известно есть, что из туретской области немалое число тамошних жителей с женами и с детьми, а при том и с своими имениями прибегнули под защиту грузинского принца Ираклия, прося ево, чтоб от него приняты были они в ево протекцию, ко­торые тем Ираклием и приняты»; «все,—сообщал он далее, го­воря о настроениях в иранских областях,—единодушно инаго ничего не желают, как того, чтоб предпринятое ея императорско­го величества противу Оттоманской порты намерение с добрым успехом окончилось, а при том, чтоб и они остались под высо­чайшею  ея  императорского величества  державою»[2].

Русско-турецкая война не могла не возбудить надежды и среди тех проживающих в России армян, которые уже давно ле­леяли   мечту   об   освобождении   своей   родины.

8 июня 1769 г. Коллегии иностранных дел был представлен очень интересный проект, предусматривавший освобождение ар­мянских областей и воссоздание независимого армянского госу­дарства   под   протекторатом   России[3].

Проект этот был представлен от имени «содержателя» астра­ханского шелкового завода «армянина Моисея Буниятова сына Сарафова». То был один из выдающихся представителей про­живавшей в России армянской буржуазии. Выходец из Ирана, Сарафов, по переезде в Россию, занял вскоре видное положение среди зажиточных астраханских армянских купцов. В 1763 г. специальным указом было предписано отвести земли «армянину Моисею Сарафову, который обещал развести в Астраханской губернии сады для заведения шелкового завода», и выдать ему кредит в сумме 10000 рублей[4]. В том же году «выехавшему из персидской области армянину Моисею Сарафову» было дано дозволенние «в постройке судов по Каспийскому морю». Когда же в дальнейшем астраханский губернатор, идя навстречу поже­ланиям русского купечества, сделал попытку отнять у него это право, то Канцелярией опекунства иностранных сразу же было предписано  губернатору,   «чтоб ему Сарафову в содержании су-[217]дов никакого препятствия не чинить, но еще и оказывать ему в том   спомоществование»[5].

Именно к этому «Мовсесу», как к одному из самых влиятель­ных армян, и обращался в 1767 г. католикос Симеон в связи с миссией посланного им в Россию монаха Давида[6]. В эчмиадзин-ском архиве сохранилось также письмо астраханского епископа Степаноса от 1 мая 1767 г. с жалобой на ряд лиц, в том числе на «Мовсеса, сына Буниата»[7]. Из письма этого видно, какую вы­дающуюся роль последний играл в то время в Астрахани; он пользовался там таким влиянием, что решался даже выступать против местного армянского епископа и брать под свою защиту лиц,   которых   тот   преследовал.

Этот богатый и влиятельный армянский предприниматель и негоциант, имевший связи в правительственных сферах и даже при самом дворе[8], представил упомянутый проект лично от свое­го имени. По своим словам, узнав о намерении правительства открыть фронт против турок «и с азиатской стороны», он счел своим долгом высказать по этому поводу свои соображения. «В рассуждении,—писал он в своей докладной записке,—что я азиатския поведении и обычаи несколько знать могу потому, что в
Персии в нашей Араратской земле мое рождение и отечество, а в Турции довольно для коммерции жительства, то о сем от усердия моего к России кому надлежит открыл, почему и при­казано мне о том сочиня подать мнение».      

Имеются, однако, все основания полагать, что Сарафов по­дал свое «мнение» если не от имени, то с ведома целой группы проживавших в России влиятельных армян. В конце своей док­ладной записки он предлагал запросить мнения ряда в Санк-Петербурге «жительствующих из национальных же армян людей знатных», имена которых тут же перечислял. Вряд ли, конечно он стал бы ссылаться на эти лица, если бы не был уверен в совпадении их «мнений» с высказанными им взглядами и сделан­ными им  предложениями. Среди перечисленных им имен мы на-[218]ходим не только имя армянского священника Шерестанова[9], но и имена ряда видных представителей армянской буржуазии, в том числе владельца шелковых фабрик и крупного негоцианта Григория Кампанова[10] и знакомого нам «гоф-ювелира» Ивана Лазарева, еще в начале шестидесятых годов интересовавшегося планами  освобождения  Армении  и  оказавшего  помощь  Эмнну[11].

Докладная записка Сафарова состоит, кроме введения и постскриптума,   из   четырнадцати   параграфов.

В целях «побуждения армянского народа» к выступлению против турок—говорится там—Российское государство распола­гает для связи с армянами коммуникациями как через Каспий­ское море, так и через Грузию. Первоочередной задачей поэтому является вовлечь в войну против Турции обоих грузинских ца­рей, т. е. Ираклия и Соломона, «ибо егда оныя цари явно от­кроются по самой истине турку противниками, то немалое чрез то туркам последовать может утеснение и упадок». Как только они обещают свою помощь, надлежит направить в Грузию од­ного из русских генералов с армейским корпусом, в котором бы­ло бы много штаб, обер и унтер офицеров, особенно знающих «инженерство», искусство фортификаций и подкопов, «со всеми при  них  принадлежащими  инструментами  и  машинами».

Одновременно надлежит выбрать «одного имеющего в Рос­сии свою фамилию, жену и детей, разумного, добраго состояния и верного человека» из русско-подданных армян и поручить ему [219] организовать воинский отряд из проживающих в Москве, Астра­хани, Кизляре, Моздоке и других городах России армян и гру­зин. Отряд этот должен быть набран на добровольных началах, причем жалование надлежит выплачивать лишь лицам необес­печенным; лица же зажиточные сами должны заботиться о сво­ем довольствии. «Армянский командир» должен находиться в подчинении командующего русским экспедиционным корпусом. Сформированный им отряд следует отправить вместе с русски­ми войсками в Грузию. Лица, завербованные в этот отряд, мо­гут использоваться не только как бойцы, но и для выполнения секретных поручений, как секретные агенты для разного рода раз­ведываний, для тайных сношений, под видом купцов и лекарей с   армянским   католикосом   и  меликами.

Поскольку посылка войск в Грузию потребует значитель­ных расходов, то предлагается следующий план финансирования этой экспедиции, без вывоза из России золота и серебра. Три армянских купца учреждают агентства в Петербурге, Москве и Астрахани и закупают на казенный счет товары, имеющие сбыт в Иране. Астраханский агент передает эти товары русским и ар­мянским купцам для продажи в Иране, получая от них векселя, суммы по которым выплачиваются командующему русскими экс­педиционными   войсками   в   Грузии.

Следующей основной задачей является вовлечение в войну против Турции армянских меликов. Автор проекта хорошо знал о разладе, происшедшем среди меликов, о подчинении некоторых из них Ибрагим-хану. Он выражал, однако, надежду, что Ирак­лию, совместно с командующим русским экспедиционным корпу­сом и армянским командиром, удастся склонить большинство из меликов на свою сторону. Если же «из них один или два и ни чрез какия способы склонности на то и делания иметь добро­вольно не похотят, в таком случае оным всем согласившимся ме-лнкам и царям грузинским обще с российским и армянским ко­мандирами можно склонить к тому страхом военной руки». При этом надлежит, однако, осведомиться о нуждах меликов—«и кто из них в чем-либо объявит недостаток, то тотчас того на­добно всем потребным, а именно, деньгами ль или мастеровыми и искусными в науках инженерами артиллеристами и прочими тому подобными людьми или воинскими орудиями и припасами, как-то пушками, ружьями и порохом и прочим удовольствовать».

Однако все переговоры с грузинскими царями и армянскими меликами должны держаться в секрете «и дотоль бы турок не мог ничего увидеть, доколи уже формальным образом время на­стоять   будет   вступить   с   ним   в   баталию». [220]

Далее следует изложение плана кампании. Автор докладной записки предлагает начать военные действия не с вторжения в турецкие области, а с захвата Еревана. Он указывает, что этот пограничный город имеет очень большое стратегическое значе­ние и русским войскам крайне важно иметь эту крепость в своих руках, как базу для развертывания операций против Турции. Ереван, однако, должен быть занят не путем открытого нападе­ния. «Для того, чтоб оной город был совершенно в дирекции и содержании российских войск, надлежит Ираклию с советом российских начальников употребить к тому какия-нибудь всемер­ный политическия способы, чтоб в оном персияне никакой вла­сти не имели и из него были выманены вон, и как сие учинено, будет, то вместо того определить ему, Ираклию, в тот город сво­его природного из грузинцов достойного и искусного к военным делам человека ханом, придав ему своего грузинского и армян­ского воинства для защищения, в коих число привмешать и на­шего российского корпуса принадлежавшую по рассмотрению партию, состоящую в военных, а наипаче в сведущих фортифи­кацию, артиллерию и протчих тому подобных науках..., а дабы о российских людях нимало знаемо персам и туркам не было, то оных в ту крепость Реван препровождать обще з грузински­ми и армянскими войски под именем и во образе платьем и про­чим   наподобие   грузинцов   и   армян».

Когда Ереван окажется, таким образом, под контролем рус­ских войск и весть об этом распространится среди турецких и иранских армян, то многие тысячи из них, особенно из числа людей холостых, «с крайнею охотою и усердным желанием при­бегнут в сию крепость Реван и к прочим грузинским границам и соединятся с нашими войсками в помощь на турка для избав­ления каждой единоверных своих братий от ига своего супос­тата».

После захвата Еревана должны начаться совместные военные действия против турок русского экспедиционного корпуса, грузинских войск и армянских отрядов. Ираклий откроет воен­ные действия нападением на близлежащие турецкие крепости Ахалцих и Карс. Войска, которые выступят из Еревана, должны напасть на Баязет, оттуда двинуться к Вану, «а потом есть ли Бог поможет и далее поступить каждому где способнее».

Когда русские войска вступят в турецкие области, то их си­ла возрастет еще в большей мере, благодаря присоединению к ним добровольцев из числа местных армян, «которыя с охотой присовокуплятся к нашим войскам на побеждение и искорене­ние   сих   варваров   пожелают».[221]

Особых расходов русская казна при этом нести не будет, так как в завоеванных городах можно будет брать не только «городовые доходы», но и налагать контрибуции на турок и даже на христианское население. В случае же крайней надобности, можно, не колебаясь, взять на покрытие необходимых расходов и церковное имущество—«не только имение церковное, но и ве­щи яко то сребрянныя и золотыя сосуды, кресты и прочее, доро­гие каменья, жемчуг и другое тому подобное»—«ибо лучше все сие взяв употребить для избавления христианского рода от рук иноплеменных на свободу, нежели не касаясь сего, а по недос­татку, оставить христианския души в руках мучительских на по-губление».

Затем автор проекта переходит к наиболее важному пунк­ту—о целях участия армян в освободительной войне против ту­рок. Он дипломатически оговаривается, что не знает наперед, что могут попросить мелики в награду за свою помощь, но, со -своей стороны, для «охотнейшего» «побуждения и склонения» их предлагает следующее: «Когда всемогущаго благоволением и счастием ея императорского величества и их при том обще с российскими и грузинскими войсками помощью турки будут за­воеваны, тогда, восстановить им из них же армян одного над всеми ими царя или владетеля по их атестатам, равно как у груинцов царь или у калмыков хан, которому и быть со всем тем армянским народом под единственною протекциею и покро­вительством как ея величества, так и высоких ея потомков и оных признать за своих верных подданных». В этих целях и в мирный трактат, который должен быть заключен с Портою От­томанской надлежит внести пункт с том, «что оной армянский народ есть точно верноподданный Российской империи и чтоб турок и ево подвластныя ни под каким предлогом им обид, на­силий и утеснения не чинили». Россия должна взять на себя обя­зательство оказывать армянам военную помощь в случае напа­дения на них соседей. Армянский же «владетель», со своей сто­роны, должен по первому требованию, предоставлять России военную и всякую иную помощь против любого неприятеля.

        Следующие параграфы проекта посвящены вопросу о необхо­димых мерах предосторожности для успешного осуществления намеченных мероприятий. Необходимо отослать поскорее назад в Грузию присланного оттуда митрополита (т. е. посланца Со­ломона митрополита Максима), чтобы не навлечь подозрения турок, которые в противном случае могут наводнить своими войсками грузинские границы и сделать затруднительным втор­жение на их территорию. Надлежит предписать русскому консу­лу в Иране отправить нарочного в Тавриз и Хой и осведомиться, [222] нет ли поблизости турецких войск, а если таковые имеются, то немедленно оккупировать побережья Каспийского моря. Преуве­личивать силы турок нет надобности, так как их войска не дис­циплинированы «и регул никаких в военных экзерцицнях, каковы есть в России не знают». Если в эпоху Надира даже персы раз­бивали их, то тем более им не устоять против русской армии и русской   артиллерии.

В случае успеха предложенного плана «всероссийская импе­рия наипаче от Бога и человек будет превознесена в славе и все вышеписанныя армянския и прочия пребывающия чрез мно-гия лета под игом сих варваров в заключении народы, сих ага­рян от злостных нападений и мучительных утесненей избавят­ся, и пребывая потом под всевысочайшим ея императорского ве­личества покровительством и протекциею, равно с национальны­ми российскими подданными, будут препровождать в жизни сво­ей златыя веки и спокойствие с неизреченной радостью».

В заключение автор докладной записки выражал готовность «письменно объяснить», относительно «пути ведущего чрез Пер­сию сухим и морским трактом до турецких границ и о прот-чем», если ему будет сделан соответствующий запрос.

Таков был проект, представленнный в нюне 1769 года рус­скому правительству Моисеем Сарафовым от имени целой группы проживавших в России влиятельных армян. Проект этот, сохранившийся в архиве Коллегии иностранных дел, представ­ляет, несомненно, большой исторический интерес. В нем преду­сматривалось освобождение армянского народа от чужеземного ига при содействии русских войск и создание армянского госу­дарства под покровительством и защитой России. Речь шла при этом не только об освобождении армянских областей, подвласт­ных Турции. Вопрос ставился, по существу, об освобождении всей Армении. Именно поэтому предполагалось начать воен­ные операции с захвата Еревана. Искренность рассуждений авто­ра докладной записки о стратегическом значении этой крепости весьма сомнительна. Под этим предлогом автор проекта стре­мился добиться лишь одного, а именно оккупации русской ар­мией, совместно с грузинскими войсками и армянскими добро­вольческими отрядами, территории Восточной Армении. Вос­созданное армянское государство должно было быть монархией, причем верховную власть предусматривалось вручить армянину, по-видимому одному из армянских меликов.

Интересно отметить ту большую роль, которая, согласно про­екту Сарафова, отводилась самим армянам в деле своего осво­бождения. Армяне не должны были уповать лишь на русские войска  или  оказывать им лишь пассивную помощь. Проект пре-[223]дусматривал не только создание специального добровольного корпуса из проживавших в России армян, во главе с «армянским командиром», но и широкое привлечение добровольцев из числа местного населения Восточной и Западной Армении, не говоря уже о самой широкой мобилизации средств, вплоть до использования церковной утвари.

Все эти идеи весьма напоминают планы Эмина о формирова­нии добровольческого отряда из русских армян для вторжения в персидские и турецкие области и организации там армянского повстанческого движения. Если припомнить, что Эмин вел свою пропаганду в России всего лишь за несколько лет до этого, что именно в Астрахани набрал он свой маленький отряд, что по еди­нодушному свидетельству и Ступишина, и астраханских властей его появление там произвело очень сильное впечатление на мест-гых армян, то можно даже вполне законно поставить вопрос—в какой мере проект 1769 года, обязан своим возникновением пред­шествующей агитации Эмина? В этой связи особенно интересно отметить, что, по его собственному свидетельству, будучи в Аст­рахани, он имел сношения с тамошними «армянскими купцами», видевшими в нем грядущего освободителя Армении и предлагав­шими ему поэтому щедрые дары[12]. А среди этих «армянских куп­цов» такие лица, как Сарафов и Кампанов, были в то время наи­более видными фигурами.

О судьбе представленного Сарафовым проекта мы узнаем из следующей ремарки, сделанной в Коллегии иностранных дел, одним из чиновников: «По сей записке докладывано было его сиятельству графу Никите Ивановичу Панину статским советни­ком Бакуниным, но его сиятельство по выслушают оной, не на­ходя ея достойною уважения, приказал только словесно надвор­ному советнику князю Моуравову, отправленному в Имеретию, объявить, чтоб он в бытность тамо разведал, и самого имере­тинского владетеля спросил, в какой конечной он и другия гру-глшския владетели с армянами находятся и могут ли они к че­му-либо с пользою, и каким образом употреблены быть и чтоб по соображении получаемых о том известей, он князь Моуравов и сюда донес. Такое ему при отъезде его объявление и действи­тельно учинено статским советником Бакуниным».

Как видим, Панин не обратил особого внимания на пред­ставленную ему докладную записку Сарафова. Его могла заин­тересовать лишь идея использования армян в военных действиях на кавказском фронте, хотя и к этой возможности он отнесся до-[224]вольно скептически. Дело ограничилось поэтому лишь тем, что решено было поручить отправленному на Кавказ князю Моура­вову разведать об этом на месте.

Моуравов, по прибытии в Грузию, выполнил данное ему по­ручение. 3 сентября, в своем донесении Панину, он сообщал, что Ираклий его «обнадежил, что живущих в Эреване, персидекой об­ласти, армян, кои по его уверению хорошие солдаты, может под­винуть против турок»[13].

Ираклий при этом повторил лишь то, что говорил еще до этого другому русскому представителя князю Хвабулову, имев­шему аналогичное поручение от кизлярского коменданта. Еще 24 июля Хвабулов в своем рапорте писал Потапову: «В продол­жение мое в Тефлизе, по словесному вашего превосходительства приказу, представлял я царю Ираклию о возбуждении с его сто­роны и арарацких армян ко общему составлению противу турок войны. Напротиву чего царь Ираклий объявил, что он весьма лехко их к тому возбудить может, якоже некоторая часть и под­данными ему не тех армян счисляются... и намерение имеет, воз-будя на войну и арарацких армян, от их стороны взять движение на турецкия города»[14].

Ведя переговоры с русским правительством, Ираклий и по собственной инициативе брал на себя обязательство, в случае предоставления ему помощи войсками, «вступить против турка в войну и чем возбудить .... и арарацких армян... и начать воин-ския поиски от арарацких гор и продолжать до самого Царягра-да»[15].

Деятельность Эмина в Грузии также не прошла бесследно. Очевидно не без влияния проектов и предложений Эмина Ирак-лий, начиная в союзе с Россией войну против Турции, сразу же стал строить планы об использовании в этой войне армян и о «возбуждении» их против турок.

Но пока в России и Грузии разрабатывались все эти проек­ты, армянское освободительное движение в самой Армении, в связи с начавшейся русско-турецкой войной, вновь переживало пе­риод подъема. И на этот раз выдающуюся роль в нем играл не­утомимый борец за свободу армянского народа, хорошо знакомый нам Овнан. [225]

II

Овнану не суждена была спокойная старость. Не прошло и нескольких месяцев после посещения его Тер-Габриэлом, как в монастыре  св.  Карапета  разыгрались  новые события.

В сентябре 1766 г. католикос Симеон, из письма самого Ов-нана, узнал, что тот вынужден был бежать из монастыря, нахо­дится в городе Балу (западнее Муша) и что из Константинополя послан десятник, чтобы доставить его туда[16]. Вскоре в Эчмиадзин поступили  и дополнительные сведения о происшедших событиях.

Мы уже знаем, что мушский Махсут-бек, столь тесно свя­занный с Овнаном, неоднократно бунтовал против турецкого пра­вительства. Такой его мятеж произошел, видимо, и летом 1766 г.[17], «от османского царя снова были посланы против него трое па­шей, чтобы, выступив против него, крепость его разрушить и го­лову ему снести»[18]. Во всей этой истории вновь оказался заме­шанным Овнан, и на этот раз снабдивший его деньгами[19].

Всех подробностей происшедших событий мы не знаем, но несомненно, что на этот раз дело приняло серьезный оборот. «Многие из братьев...,—читаем мы в эчмиадзинской «Памятной книге»,—бежав, там и тут прятались и, наконец, сам Овнан так­же бежав, стал скитаться по разным местам»[20].

Под влиянием этих событий в монастыре произошел раскол: часть монахов, недовольная действиями настоятеля, выступила против него и, видимо, это и явилось непосредственной причиной, побудившей его бежать оттуда[21].

Сведения обо всех этих происшествиях вызвали большое не­довольство в кругах армянского патриархата в Константинополе,[226] потребовавших немедленного  приезда  Овнана  в столицу для отчета[22].

До нас дошло письмо Овнану в Балу, написанное по этому повода константинопольским патриархом Грикором Басмаджяном[23]. В своем послании патриарх сообщал, что, по зрелому раз­мышлению, сам он и именитые константинопольские армяне наш­ли лишь один выход из создавшегося положения, а именно, что­бы Овнан «на время удалился бы с глаз притеснителей и прие­хал в город» (т. е. в Константинополь)[24]. Патриарх убеждал его не верить обманчивым слухам об улучшении положения дел в монастыре и не обольщаться лживыми надеждами. Он указывал, что уговаривает его приехать как друг, но намекал, что в про­тивном случае в отношении него будут приняты более энергич­ные меры. Он сообщал также о своем распоряжении приостано­вить пересылку пожертвований в пользу монастыря до того, как полностью не рассеется буря[25].

В то самое время, как шла эта переписка между Констан­тинополем и Балу, Махсут-бек собрал всех оставшихся в монас­тыре монахов, а также «именитых мужей области Муша и Ба-геша (Битлиса.—А. И.), как друзей, так и недругов Овнана», и заставил их написать послание католикосу с просьбой оказать помощь Овнану и восстановить его в должности настоятеля. Од­новременно, в этот критический для себя момент, он и сам напи­сал письмо Симеону, с просьбой заступиться за него перед Пор-той через посредство константинопольского патриарха и тамош­них влиятельных армян.

Положение католикоса было довольно трудным. Он, как мы знаем, относился неприязненно к Овнану и решительно осуждал его действия. Но, в то же время, он, видимо, опасался, как бы [227]

мушские события не имели серьезных последствий, и поэтому хо­тел поскорее замять все это дело. К тому же он был недоволен, что противники Овнана обратились не к нему, а к константино­польскому патриарху, а он всегда очень ревниво относился к своим правам и прерогативам.

Симеон, поэтому, на первых порах не поддержал противни­ков Овнана, а наоборот, постарался выступить в роли беспри­страстного арбитра. 5 ноября он написал письмо в Константино­поль, в котором, напоминая об отлучении и прощении им Овна­на, настаивал на восстановлении последнего в должности настоя­теля. Одновременно он потребовал прислать в Эчмиадзин вар-дапета Петроса, возглавлявшего монахов, недовольных Овнаном[26]. Более того, он счел необходимым, хотя и без всякой охоты, об­ратиться к турецкому правительству с ходатайством о прощении самого Масхут-бека.

Дальнейшие события, связанные с этим делом, рисуются в следующем виде. В апреле 1767 г. католикос пишет Овнану пись­мо, свидетельствующее, что к этому времени последний находил­ся уже в Константинополе[27]. Из другого его письма мы узнаем, что оставшиеся в монастыре монахи, вместе с Масхут-Беком (ре­шившим почему-то отмежеваться от Овнана)[28] обратились, спу­стя некоторое время, к католикосу с просьбой назначить настоя­телем упомянутого выше вардапета Петроса[29]. Симеон в своем письме к монахам монастыря от 18 июня 1767 г.[30] сперва отве­тил им отказом, но затем, в сентябре, переменил свое решение и написал послание о назначении Петроса исполняющим обязан­ности настоятеля[31]. [228]

Однако через три дня он получил от Овнана письмо, из ко­торого узнал, что влиятельные константинопольские армяне и патриарх приняли решение навсегда удалить Петроса из мона­стыря св. Карапета и всецело поддерживают его, Овнана³². Си­меон, хотя и был этим очень недоволен, все же принужден был затребовать назад свое послание о назначении нового настояте­ля. Он велел лишь передать Петросу, чтобы тот оставался в монастыре и не ехал в Константинополь[32]. Последний не пре­минул воспользоваться советом католикоса. Овнан, однако, со своей стороны, отказался вернуться в монастырь до удаления от­туда главы враждебной ему партии[33].

Время шло, а Овнан все еще оставался в Константинополе, приобретая там все большее влияние и пользуясь расположени­ем патриарха Грикора Басмаджяна[34]. В бумагах последнего мы находим собственноручное письмо Овнана от 1768 г., в котором речь идет о пожертвованиях в пользу монастыря св. Карапета, поступавших в течение предыдущих двух лет в распоряжение патриарха, а затем переданных ему как настоятелю монастыря[35]. Нам известно также, что Басмаджян совещался с ним по важным делам и выслушивал его советы[36].

В таком положении находился Овнан к моменту русско-ту­рецкой войны. О дальнейших событиях в его жизни мы узнаем, прежде всего, из документов, сохранившихся в архиве констан­тинопольского патриархата.

В своем послании от 20 августа 1769 г. патриарх предлагал верующим жертвовать в пользу монастыря св. Карапета, имев­шего большие долги. Он напоминал о том, что вследствие тяже­лого положения монастыря, настоятель вынужден был приехать в Константинополь и задержался там длительное время. «Но те­перь,—читаем мы далее,—благодарение Богу, удалось ему вновь вернуться на свой престол»[37]. Из этого послания мы узнаем, та-[229]ким образом, что в 1769 г. Овнан снова вернулся в свой монастырь.

Вторичное его пребывание там оказалось, однако, кратко­временным. Произошло нечто, заставившее его вновь удалиться из Армении. Очень ценные сведения на этот счет мы находим в другом письме патриарха от 1 июля 1770 г. Последний вновь об ращался с призывом к верующим жертвовать в пользу монастыря св. Карапета и, считая, очевидно, необходимым ответить на различные толки, писал, между прочим, следующее: «И не говори­те, что настоятель не находится на том святом престоле; этому не придаем значения, возлюбленные мои: выкиньте из вашей головы эти праздные мысли; настоятелю теперь, в это бедственное вре­мя, там не должно быть; не без причины я размышления сдела­но это, возлюбленные мои; надобность так требует, чтобы неко­торое время он вдали находился, до подходящего времени»[38].

Следовательно, в 1770 г. Овнан вновь покинул монастырь. Имелась какая-то очень важная причина, вынудившая его вновь удалиться оттуда, так что Басмаджян считал даже совершенно необходимым,   чтобы  он   некоторое   время   пробыл   вне Армении.

Что же произошло в 1769 г. в мушском монастыре? Почему после многолетнего пребывания в Константинополе Овнан по­спешил вернуться в свой монастырь и почему он вскоре должен был удалиться оттуда?

Ответ на этот вопрос дают следующие сведения, которые мы находим в автобиографии Эмина. «Эмин,—пишет последний, рас­сказывая о своем пребывании в Басре,—φ ас.χ оду я очень малую часть имевшейся у него суммы в 600 рупий, тщательно сохранял остальные деньги, все еще в надежде вернуться в Армению и в Муш, в Курдистане, в монастырь св. Иоанна, где жил тогда его единственный друг, отец Овна и, который припас восемь тысяч ружей (firearms, огнестрельного Оружия), готовый раздать их тем. кто их не имел»[39].

Русско-турецкая война все более разгоралась. С весны 1769 г. поговаривали уже о начале военных действии на Кавка­зе, о выступлении против турок грузинских владетелей и о при­бытии в Закавказье русских экспедиционных войск. Сбывались, казалось, давнишние мечты Овнана о вовлечении в борьбу про-[230]

тив Османской империи царя Ираклия и сбывались даже со сто­рицей. Вместе с грузинами шли против турок и войска великой северной державы. Такого исключительно благоприятного мо­мента самоотверженный борец за свободу родной страны упус­тить не мог. Оп поспешно возвращается в свой монастырь и, ви­димо, вновь приступает к подготовке вооруженного восстания, заготовив в этих целях несколько тысяч ружей для раздачи их «тем, кто их не имел».

Именно к этому времени, по словам Эмина, относится при­езд в Басру каких-то двух эмиссаров для переговоров с ним об организации восстания в Западном Армении. К нему явились, рассказывает он, два армянских мелочных торговца; один из них имел товаров на шесть тысяч рупий, другой четыре тысячи на­личными. Все эти деньги они предложили ему, если только он вновь вернется в Армению; они сообщили ему о начавшейся вой­не между Россией и Турцией, а также о том, что народ «Кур­дистана», т. е. южной Армении, давно ждет его и что сейчас са­мый подходящий момент для осуществления «плана». Совершен­но ясно, о каком «плане» шла речь: вопрос снова шел об орга­низации восстания в Западной Армении в благоприятных усло­виях русско-турецкой войны.

Далее Эмин рассказывает, что после непродолжительного размышления он одобрил их предложение и, со своей стороны, рекомендовал сделать следующее: сам он через Багдад и Иран отправится в Армению, а они должны добраться туда под ви­дом купцов, продающих по дороге товары на местных рынках. На этом они и порешили. Однако, спустя некоторое время, куп­цы эти стали проявлять колебания. Особенно сильное впечатле­ние произвела на них казнь в Басре «знаменитого Murn Vana с острова Харк» и семи других арабов. Они стали высказывать, опасения за свою жизнь в случае, если им суждено будет по­пасть в руки турецких властей, и он вынужден был расстаться с ними[40].

«Знаменитый Murn Vana», упоминаемый Эмином,—это из­вестный арабский вождь Meer Mohunna или Mir Mahenna, зах­вативший в шестидесятых годах у голландцев остров Харк в Персидском заливе. В 1769 г. против него восстали его же войска, и он вынужден был бежать в Басру, где был схвачен, заключен турецкими властями в тюрьму и казнен[41]. По сведениям, полу­ченным Коллегией иностранных дел, «Мирман-арап» был приве-[231]зен арестованным в Басру «в марте месяце»[42], казнен же он был, как свидетельствует сам Эмин, через месяц после ареста. Сле­довательно, если эти сведения точны, то переговоры между Эми-ном и прибывшими к нему эмиссарами имели место, примерно, в апреле—мае 1769 г. Как следует заключить из его слов, к это­му времени, т. е. к концу весны—началу лета этого года, отно­сятся и приготовления к восстанию, которые делал в своем мо­настыре Овнан.

О всех этих событиях Эмнн говорит очень сдержанно, боясь, возможно, скомпрометировать замешанных лиц. Из его слов труд­но даже понять, имели ли прибывшие к нему купцы какое-ни­будь отношение к Овнану, или же они действовали по поручению кого-либо другого.

О том, что в связи с русско-турецкой войной среди армян подготовлялись какие-то вооруженные выступления против ту­рок, мы знаем и из документов русских архивов.

В архиве Коллегии иностранных дел сохранилось безымян-нoe письмо, посланное из Тифлиса и помеченное 23 декабря 1769 г., в котором, между прочим, сообщалось следующее: «На­ходящиеся за Баязетом ассириане, кои щитаются за християн, так же и живущие в Эреване армяне пишут к царю Ираклию и уверяют, как скоро он их потребует, то к нему прибудут и про­тив христианских врагов турков себя не пощадят»[43].

В письме, помеченном 27 декабря 1769 г. и адресованном командующему русским экспедиционным корпусом графу Тотле-бену, сам Ираклий, упоминая о неоднократном обращении к не­му айсор, писал, что «егда высочайшего ея императорского вели­чества от главного министра в области сей получили мы милост-лпвейшее письменное повеление, оное мы тем айсорцам и армя­нам знать дали и на сей случай от них письменное известие мы получили, которым предуведомляют, что желают они сообщитца с нами и против неприятеля рода христианскаго сопротнвлятца готовыми себя изъявляют. Десятой месяц, что как о себе, тако ж и находящихся в области здешней христианах ея императорско­го величества всемилостивейшей государыне служить желание высочайшему двору представили, то токмо на оное никакой пове­лительной ответ еше нами не получен»[44].

Из этого сообщения грузинского царя мы узнаем, что еще за несколько месяцев до этого айсоры и армяне письменно за­верили его в своей готовности поднять оружие против турок. Ираклий жаловался, однако, что на его обращения ответа от русского правительства не последовало, что «за неполучением по се время на представление наше повелительнаго ответа весь­ма здешней христианской народ скучается» и поэтому настой­чиво просил в самом непродолжительном времени прислать та­ковой.

Очевидно, эти сведения, полученные Коллегией иностранных дел, и явились одним из источников слухов об освободительном движении среди армян, которые распространялись в то время русской печатью. В «Санкт-Петербургских ведомостях» можно было, например, читать сообщения о том, что «в Армении и мес­тах около гор араратских последовало общее возмущение»[45], что «армяне от турок отложились, а их патриарх, который имеет ве­ликую власть, уведомил своих одноверцев, коих великое множест- во в Константинополе, чтоб они с греками пребывали в согла­сии, и в нужных случаях действовали бы совокупными силами»[46].

Если в архиве Коллегии иностранных дел мы не находим, к сожалению, более подробных данных о сношениях грузинско го царя с армянами, то мы имеем сведения о дальнейших его переговорах с айсорами, а также с езидами.

Посредником в этих переговорах, как видно из сохранив­шихся документов, был «армянский епископ Исайя». Что этот Исайя был именно армянским епископом, а не айсором, видно и из того, что на подлинниках его писем царю, написанных на грузинском языке, имеется его печать с армянской надписью, на которой можно различить следующие слова «Ցի Քի Ժռ... Սալմաստսւն», т. е. «раб Иисуса Христа... в Салмасте». Очевидно, этот Исаия был в то время армянским епископом в районе местожи­тельства айсор западнее озера Урмия[47]. Он владел грузинским языком и свободно писал по-грузински, будучи, [232]следовательно, или уроженцем Грузии или лицом, долгое время проживавшим там[48]. [233]

Как видно из дошедших до нас документов, епископ Исайя привез Ираклию письмо от «ассурского католикоса», написанное «в первых числах июля» 1770 г.[49]. В своем письме айсорский като­ликос, в ответ на запрос грузинского царя, заверял последнего в готовности айсор поднять оружие против турок и обещал пре­доставить в его распоряжение «двадцать тысяч военных людей» (т. е. почти такое же количество бойцов, какое за три года до этого, по сообщению Тер-Табриэла, было обещано айсорами Эми-ну). Он просил далее царя прислать указ с обнадеживанием, «дабы мы более могли оттого ободрится и неприятелей турок нестрашится, от которых теперь такую опасность имеем, что не могли осмелиться отправить к вам своего человека».

Эта последняя фраза объясняет, почему в роли посредника между айсорами и Ираклием выступал армянский епископ Исайя. Но Исайя не ограничился только этим. В августе, по поручению грузинского царя, он отправился в качестве тайного агента в Западную Армению к «куртбаязетскому начальнику» Чобан-ага. «Сей Чобан-ага,—писал сам Ираклий в ремарке на его письме,— родом езид, он ни христианин, ни магометанин, однако ж боль­ше склонности имеет к христианам, нежели к магометанам, и как народ его от сих последних великие утеснении и обиды претерпевает, то и хочет с нами соединится». Об этом езидском вожде Чобан-аге мы находим упоминание и в эчмиадзинской «Памят­кой книге», где он назван «պարոն Ապաղու»[50], т. е. владельцем, правителем области в районе горного хребта Аладага, южнее Диадина и юго-западнее Баязета[51].

Мы знаем уже, что еще за несколько лет до этого Овнан отводил езидам, как и айсорам, очень важную роль в подготов­лявшемся им общем восстании против турок. Он вел какие-то переговоры с езидами (т. е., очевидно, именно с этим Чобан-агой) и еще в 1764 г. с увереннностыо писал Эмину, что езиды также согласны примкнуть к ним и вместе с армянами взяться за ору­жие. [234]

Теперь, когда к Чобан-ага прибыл епископ Исайя, то езид-ский вождь сразу же согласился выступить против турок и пись­мом от 13 августа[52] известил грузинского царя о своей готовности стать его подданным и выполнять его распоряжения.

Одновременно до нас дошли также два письма епископа Исайя от 13 и 16 августа с отчетом о выполнении возложенной на него секретной миссии[53]. Из этих писем мы узнаем, между прочим, следующую интересную подробность. «Доношу вам чест­нейшему государю,—сообщал Исайя царю,—что я, отправясь от щастливейшаго вашего двора с повелениями к Курт Баязетскому главному начальнику, прибыл в Эреванской армянский монас­тырь для богомолия, где хотя и всячески старался никому о се­бе недавать знать, однако ж католикос меня узнал и приказал посадить под караул, где мне много озлобленей оказано, но по щастию моему чрез одного человека называемого Чичиогли Гур-гина я от того избавился и отправился в Курт Баязетию...». Исайя просил поэтому царя дать специальное повеление на имя като­ликоса и его самого снабдить соответствующим указом, чтобы он мог «с лутчею безопасностию здесь жить».

Как видим, Симеон и теперь с той же непреклонностью бо­ролся против всех повстанческих движений в Западной Армении, не останавливаясь перед арестом епископа, хотя последний и яв­лялся доверенным лицом и агентом самого Ираклия.

Все эти данные рисуют картину глубокого брожения среди армян и других подвластных туркам и персам народов в связи с начавшейся русско-турецкой войной. Ереванские армяне сно­сились с Ираклием и готовы были взяться за оружие. В самой Западной Армении подготавливалось восстание и через специаль­ных эмиссаров велись переговоры с грузинским царем. Пришли в движение айсоры и езиды. Вернувшийся из Константинополя Овнан заготовлял оружие в своем монастыре.

Почему же не осуществились все эти повстанческие планы? Сам Ираклий, настойчиво просивший русское правительство прислать «повелительный ответ» на обращения армян и айсор, так характеризовал, в ремарке на письме епископа Исайя, создав­шееся положение. Если бы, писал он, русское войско и царь Со­ломон с ним соединились, «то б мы и границы свои от неприя­телей защитили и всеб здешния христиане против ненавистннков имени  християнскаго турок помощь  нам  учинили».  Но дело  за-[235]ключалось именно в том, что военные действия, развернувшиеся на Кавказском фронте, не могли содействовать осуществлению повстанческих планов и поощрить подвластное население к от­крытому выступлению против турок.

Прибытие в августе 1769 г. в Грузию русских войск под ко­мандованием Тотлебена и начало военных действий на Кавказе не привело к тем результатам, на которые рассчитывали враги Османской империи. Русское правительство, рассматривавшее эту экспедицию лишь как побочную «диверсию», послало в За­кавказье не большое войско, как вначале предполагали многие[54], а лишь маленький вспомогательный корпус, состоявший всего из 3767 человек.

Как расценивало русское правительство военные действия на Кавказе и какое место оно отводило им в общем плане войны против Турции, видно из инструктивного письма Панина Тотле-бену: «Обращая впредь все наши взоры на Ираклия,—писал он,—мы стремимся, однако, лишь к тому, чтобы наилучшим об­разом использовать его собственные силы, а не перебросить в Азию целую армию и открыть там новый театр военных дейст­вий»[55].

Начало военных действий против турок на кавказском фрон­те было явно неудачным. 13 октября Тотлебен, после четырех­дневных безуспешных попыток взять маленькую крепость Шаро-пань, снял осаду, возвратился в Картлию и расположился со своим корпусом в Гори и Цхинвали, где оставался в бездействии до конца года. Соломон вместо наступательных операций сам должен был обороняться против соединенных сил мингрельцев, абхазов и турок, нападение которых ему удалось отразить лишь к концу декабря. Не дала ожидаемых результатов и экспедиция, предпринятая Ираклием в сторону Карса и Баязета.

Еще худший оборот приняли дела в 1770 г., когда уже со­вершенно явно выявилось нежелание Тотлебена вести активные наступательные действия.  Предпринятое в апреле русско-грузин-[236]ское наступление на Ахалцих было сорвано Тотлебеном, вернув­шимся со своими поисками, под предлогом недостатка провиан­та, назад в Грузию и оставившего Ираклия без поддержки. Вслед затем началась открытая распря между грузинским царем и рус­ским главнокомандующим, приведшая к полному разрыву между ними. Летом этого года Тотлебен со своим корпусом отправился в Имеретию, где стал вести военные операции местного значе­ния, осаждая отдельные турецкие крепости, до своего отозвания из Грузии в начале 1771 г.

Подобный ход военной кампании на Кавказе не мог не обес­куражить армян и другие подвластные народы, мечтавшие осво­бодиться от турецкого и иранского ига. И армяне, и айсоры, и езиды обещали Ираклию свою помощь и выражали готовность взяться за оружие, рассчитывая на приход русских и грузинские войск. Надежды эти, однако, не сбылись и все намеченные планы восстаний и вооруженных выступлений против турок остались, естественно, неосуществленными.

Заготавливая оружие, Овнан также рассчитывал, очевидно, использовать его в момент вторжения в Западную Армению рус­ско-грузинских войск. Однако никакого вторжения не произошло, и это, очевидно, и побудило его отказаться от своих замыслов. Но, видимо, он был уже настолько скомпрометирован, что вынужден был вскоре вновь покинуть монастырь[56]. Весьма возможно, что и на этот раз против него ополчились враждебные его проектам монахи его же собственного монастыря. Как бы то ни было, пат­риарх Грикор Басмаджян считал до поры до времени невозмож­ным его возвращение в Армению.

Сам Грикор Басмаджян, которому русские газеты приписы­вали участие в антитурецком заговоре, имел в то время многочисленных врагов среди константинопольских армян, благодаря [237] проискам которых в 1773 г. он был отстранен от своей должно­сти специальным султанским фирманом. Интересно отметить, что в своем дневнике он упоминает об угрозах, которые делал ему «в год войны между турками и московитами» один паша, а также о том, что в декабре 1769 г. неким лжехристнаннном было со­вершено «злое предательство» и была возведена на него «злая клевета», из-за которой он претерпел большие неприятности[57]. Трудно сказать, однако, имело ли все это какое-либо отношение к деятельности находившегося под его покровительством настоя­теля монастыря св. Карапета. Вопрос о освободительном движе­нии среди турецких армян в эпоху русско-турецкой войны 1768— 1774 гг. требует еще специального изучения.

Дальнейшие упоминания об Овнане мы находим в эчмиадзинской «Памятной книге». Мы не можем, разумеется, приводить по­дробно все эти записи, не связанные непосредственно с нашей темой. Скажем лишь следующее. Спустя год или два Овнан вновь возвратился в свой монастырь. Он примирился с главой враж­дебной ему партии вардапетом Петросом, который, несмотря на пребывание в монастыре настоятеля, продолжал называться «векилем»[58]—заместителем, играя, следовательно, роль коадъюто­ра при престарелом Овнане, жаловавшемся в 1777 г. в своем письме католикосу на болезнь и немощь[59].

О последних годах жизни Овнана нам ничего не известно Из письма преемника Симеона католикоса Гукаса мы знаем, что в апреле 1782 г. в монастыре св. Карапета имелся новый настоя­тель вардапет Аствацатур, который, однако, в то время еще не был рукоположен[60]. Другое послание католикоса свидетельству­ет, что вокруг должности настоятеля этого монастыря велась напряженная  борьба,  и  за  короткий срок сменилось много пре-[238]тендентов[61]. Наконец, из специальной записи о рукоположенных епископах и настоятелях мы узнаем, что упомянутый Аствацатур был рукоположен 19 февраля 1783 г.[62].

Овнан умер, следовательно, не позже начала восьмидесятых годов.

[Исторический раздел] | [Оглавление] | [Библиотека «Вехи»]

© 2007, Библиотека «Вѣхи»